Однажды Касыму довелось побывать на школьном комсомольском собрании. Комсомольцы решили поговорить о том, что такое товарищество, дружба и любовь. Настроение у джигита было приподнятое и чуть озорное. Ему не терпелось услышать, как Каншаим, объявляя повестку дня, произнесет слово «любовь», какое при этом у нее будет выражение лица. Может быть, ему почудилось, а может, так оно и было на самом деле, но Касым отчетливо помнит, что лицо девушки вспыхнуло, как маков цвет. В этот момент ему стало жарко, сердце гулко застучало. Он смущенно отвернулся. А когда через некоторое время взглянул, девушка уже успокоилась, только глаза, окаймленные длинными ресницами, светились каким-то новым блеском. И Касым, как завороженный, уже не мог оторваться от этих черных глаз. Она, конечно, не догадалась об этом, потому что он сидел в самом конце класса. Касым был весь в напряжении, его охватывало отчаяние, когда блеск в глазах девушки сменялся, как ему казалось, спокойной сдержанностью и отрешенностью.
Вот Каншаим начала о чем-то весело перешептываться с молоденьким смазливым учителем, потом чему-то мягко заулыбалась. Касым впился в них взглядом. Так вот ты какая! Кровь бросилась ему в лицо. Не дожидаясь окончания доклада, он вышел на улицу и сразу закурил. Табак показался горьким и резким, как чеснок. Он бросил папиросу и со злостью растоптал. Заходить обратно не хотелось. И Касым направился в небольшой школьный садик с молоденькими тонкими деревцами. Еще в техникуме у него появилась привычка в минуты сильного волнения уходить в сад. И сейчас он в полном одиночестве стремительно шагал по узенькой аллейке. «Все это одни глупости! — заключил он и тяжело вздохнул. — Сейчас уйду отсюда и никогда не появлюсь возле этой школы».
Несколько раз подходил он к воротам, но какая-то сила возвращала его обратно. Он долго еще ревниво и беспокойно думал, как ему поступить, наконец открыл дверь школы с таким ощущением, будто ринулся в пропасть.
Входя в класс, Касым невольно посмотрел в сторону Каншаим. «Что за перемена! — изумился джигит. — Куда делись улыбка и лучистый ласковый взгляд? И откуда эта надменность и холодное равнодушие? А-а, понятно, ушел этот плюгавый юнец, одна осталась, тоскует. Значит, любовь?»
Касым довольно долго простоял за дверью класса, мстительно и злорадно наблюдая за Каншаим. Продолговатое худое лицо его дергалось, в узких, раскосых глазах бушевала ревность. Прямые жесткие брови круто сошлись на переносице. «Зачем я пришел сюда?! — шептал он возмущенно. — На кой черт мне все это нужно? Ну пригласила тебя девушка, что ж, и беги, как теленок?» Он не мог простить себе, что явился на собрание только по ее просьбе: ведь ему не было до всех этих разговоров никакого дела.
Неожиданно дверь резко открылась и больно стукнула Касыма по лбу. Появился тот самый учитель, который сидел рядом с Каншаим, он выходил на улицу покурить.
— Простите, пожалуйста! Никак не думал… — забормотал он виновато.
— Ничего, бывает похуже…
Касым впился глазами в Каншаим. Девушка тоже обернулась в их сторону. О, как она преобразилась: снова появилась и милая улыбка на красивых пухлых губах, и глаза засветились радостью. Казалось, она готова была сейчас же сделать всех людей счастливыми, добрыми, доверчивыми и благодарными.
Касым негодовал и мучился в догадках: кто так благотворно действовал на девушку — он или этот красивенький учитель? Сжигаемый страстью, юноша, неслышно ступая, направился на свое прежнее место. Когда постепенно пришел в себя, до него стал доходить смысл слов бурно споривших о любви и дружбе старшеклассников.
Потом заговорила Каншаим. «Я бы тебя всю жизнь носил на руках!» — неожиданно для себя подумал Касым. В этот момент для него все померкло, кроме ее лица и голоса.
Как только объявили об окончании собрания, Касым выскочил в темный коридор и остановился у двери в учительскую.
— Я вас непременно провожу, нельзя ходить одной в такую темень, — говорил учитель просительным тоном.
— Нет, нет! Большое вам спасибо! Я еще поработаю в школе, — поблагодарила девушка и беспокойно огляделась.
— Каншатай[78], я здесь! — не помня себя, крикнул Касым.
Каншаим вздрогнула и растерянно попросила:
— Подержи, я сейчас закрою учительскую, — и протянула ему кипу исписанной бумаги. Молодой учитель, сейчас только вежливо раскланивавшийся, вызывающе посмотрел на него и, не прощаясь, бросился к наружной двери. Касым глубоко и облегченно вздохнул.
Они вышли на улицу. Апрельский вечер был влажным и зябким. Стояло такое время, когда снег уже сошел, но земля еще не оттаяла. Сегодня прошел небольшой дождь и к вечеру образовалась гололедица. Каншаим несколько раз поскользнулась. Касым хотел было взять девушку под руку, но почему-то робел. Наконец Каншаим, едва не упав, сама схватила его за рукав.
— Каншатай, если можно… а то упадешь и ушибешься, я… под руку, — забормотал джигит.
Девушка ответила не сразу. Потом улыбнулась и неуверенно заметила:
— Может, не надо под руку, лучше — за руку, и положила на протянутую ладонь Касыма маленькую, как у подростка, руку с тонкими пальцами.
Они знали друг друга почти восемь месяцев. И только сейчас между ними возникло волнующее ласковое доверие. Ночная тьма, влажный и холодный воздух ранней весны, скользкая и грязная дорога — все эти неудобства перестали раздражать джигита и даже вызывали радостное, приподнятое настроение.
Касым сейчас не помнит, что он ей говорил, и что она ему отвечала. Но хорошо помнит, что они долго бродили по затихшему поселку. И когда основательно продрогли, Каншаим жалобно попросила:
— Давай поменяемся местами.
Касым перешел на левую сторону, бережно взял ее закоченевшую руку и начал согревать ее своим дыханием. Девушке это понравилось, и она с улыбкой заметила:
— Не растаяли бы мои пальцы…
— Ты совсем замерзла, идем домой, — сказал Касым тоном старшего брата. Каншаим снова улыбнулась.
— Да, на сегодня хватит, — и начала потихоньку высвобождать свои пальцы.
У Касыма захватило дыхание, и он неожиданно прикоснулся губами к ее щеке. Она вскрикнула и отвернулась. Джигита охватила слабость, его било, как в лихорадке, он едва держался на ногах.
— К-каншаим… — начал он, заикаясь, но девушка, не говоря ни слова, убежала в дом.
Касым вспомнил, как он в первый раз оказался в ее комнате. Он шел степенно, чтобы люди не подумали, будто человек торопится на свидание. Но чем ближе подходил он к дому Каншаим, тем быстрее становились его шаги.
В комнате Каншаим горел свет. Касым поднялся на маленький пригорок и стал всматриваться в окно. Шторки были низко опущены. Наверное, она сидела над ученическими тетрадями: виднелась только ее склоненная голова..
Вдруг она быстро встала, пружинисто прошлась по комнате, сделала несколько гимнастических упражнений. Касым снова удивился ее гибкости: так играет молодой краснотал на весеннем ветру.
Джигит тихо подошел к дому. Одной рукой он несмело постучал в дверь, а другой безжалостно комкал только что купленную новенькую кепку.
— Кто там? — спросила Каншаим и, легко ступая, подошла к двери.
— Я… — прохрипел Касым.
— Кто?
— К-касым…
Стало тихо. Несколько секунд показались Касыму вечностью. Но он готов был стоять сколько угодно в этой ночной мгле у девичьего порога. Наконец звякнул крючок, и в сени медленно выплыла молочная полоска света. За нею показалась сама Каншаим в белом платье. Касым потерянно молчал, не в силах переступить порог. И только когда услышал приглашение Каншаим, стал приходить в себя.
Теперь он готов был, несмотря на сопротивление девушки, обнимать ее, носить на руках и целовать, целовать… Конечно, все это осталось в воображении. На самом деле он осмелился лишь глубоко вздохнуть.
— Почему ты такой грустный?
— Ночь слишком темная…
Касым все еще сутуло переминался у порога, не смея пройти в комнату, хотя Каншаим и предложила ему сесть на табуретку возле маленького стола.
Девушка молчала, исподлобья посматривая на джигита, и во взгляде ее было больше страха и недоверия, чем расположения. Касыму стало не по себе, и он уже раскаивался, что так бесцеремонно ворвался в ее комнату.
— Может, прогуляемся? Ночь теплая…
На самом деле на улице после дождя было холодно и грязно. Касым густо покраснел, как будто сказал что-то неприличное. Каншаим испытующе посмотрела на него:
— Подожди немножко, я тетрадки досмотрю.
Сидела она довольно долго, покусывая кончик деревянной ручки, но никаких пометок в тетрадях не делала. Джигит покорно ждал, теребя матерчатую пуговицу на макушке кепки.
— Касым, как ты насчет арифметики? — спросила Каншаим, повернувшись к нему всем корпусом.
Он резко выпрямился, как будто только что проснулся.
— Всегда получал пятерки, — ответил он угрюмо.
— Тогда садись ко мне поближе и помогай. А то, я вижу, тебе скучно…
— Нет, совсем не скучно…
Но с облегчением пересел и, облизывая кончиком языка толстую верхнюю губу, усердно взялся за дело. Она заметила, что он слишком щедро ставит пятерки, и предупредила:
— Оценки я сама буду ставить.
Касыму стало неловко. И она это заметила. Чтобы успокоить его, она посмотрела выставленные им оценки и удовлетворенно сказала:
— Не беспокойся, ты все сделал правильно.
На улице было так холодно, что Каншаим быстро продрогла и плотнее запахнула полы своего демисезонного пальто.
— Каншатай, ты не обижайся, я просто не заметил, что сегодня такой холод. Давай погуляем в другой раз, — и Касым, как заботливый старший брат, поднял воротник ее пальто.
И вдруг Каншаим обеими руками крепко обхватила шею Касыма и поцеловала его в обе щеки. Пока он приходил в себя, ее уже и след простыл. Обессиленный, он долго стоял, прислонившись к косяку ее двери.
Уже и лампа погасла в комнате девушки, а Касым все не уходил. Только к утру, когда основательно продрог, отправился домой.