– Я собираюсь переехать к ней.
– Молодчина! А что, этот капитан Ферз не опасен?
– Мы еще не знаем.
Он сунул руку в задний карман и вытащил крошечный револьвер.
– Положите эту штуку в сумочку. Самый маленький револьвер на свете. Я купил его специально для Англии, – ведь у вас не принято ходить с оружием.
Динни рассмеялась.
– Спасибо, профессор, но у меня он непременно выстрелит совсем некстати. И даже в случае опасности было бы нечестно им воспользоваться.
– Верно! Мне это не пришло в голову. Но это верно. Человек, которого постигло такое несчастье, имеет право на сочувствие. Но мне не нравится, что вы будете подвергать себя опасности.
Помня наставления Флер, Динни храбро спросила:
– Почему?
– Потому, что вы мне очень дороги.
– Это так мило с вашей стороны; но должна вас предупредить, профессор, что на брачной бирже я не котируюсь.
– Всякая женщина котируется, пока не вышла замуж.
– Кое-кто полагает, что она только тогда и начинает котироваться.
– Знаете, – серьезно сказал Халлорсен, – лично я не признаю измен. Я стою за честную игру в отношениях между мужчиной и женщиной, как и во всем остальном.
– От души желаю вам найти честного партнера.
Он выпрямился во весь рост.
– Я его уже нашел. Имею честь просить вашей руки, и, пожалуйста, не говорите сразу «нет».
– Если вы стоите за честную игру, профессор, я должна сказать – «нет».
Она увидела, как его голубые глаза затуманились, точно от боли, и ей стало его жаль. Он подошел к ней поближе, возвышаясь над ней, как гора, – ее даже дрожь пробрала.
– Вас смущает, что я американец?
– Я сама не знаю, что меня смущает.
– Может, вы все еще на меня сердитесь из-за брата?
– Не знаю.
– Но вы мне позволите надеяться?
– Нет. Поверьте, я польщена и благодарна. Но… нет.
– Простите, вы любите другого?
Динни покачала головой.
Халлорсен замер, на лице его было написано недоумение, потом оно прояснилось.
– Наверно, я вас еще не заслужил, – сказал он. – Мне надо вас заслужить.
– Я этого не стою. Просто я к вам ничего не чувствую.
– У меня чистые руки и чистое сердце.
– Не сомневаюсь; я восхищаюсь вами, профессор, но я никогда вас не полюблю.
Халлорсен отступил, словно не доверяя своей выдержке, и отвесил ей глубокий поклон. Во всем его облике было столько благородства, что она невольно им залюбовалась. Наступило долгое молчание.
– Ну что ж, слезами горю не поможешь, – сказал он наконец, – располагайте мною, как вам будет угодно. Я ваш покорный слуга. – И, круто повернувшись, вышел.
Внизу хлопнула дверь, и Динни почувствовала комок в горле. Ей было больно оттого, что она причинила ему боль, но она испытывала и облегчение – такое, какое испытываешь, когда тебе перестает угрожать что-то огромное, стихийное, первобытное. Динни постояла перед зеркалом, злясь на себя, словно она только сейчас обнаружила, какие у нее чувствительные нервы. Как мог большой, красивый, пышущий здоровьем человек полюбить это существо с рыбьей кровью, эту спичку, которую она видела сейчас в зеркале? Да ведь он может убить ее одним щелчком. Не это ли ее и оттолкнуло? Своим ростом, своей силой, своим румянцем и звучным голосом он как бы олицетворял безбрежный простор его прерий. Смешно, глупо, может быть, но это и в самом деле ее отталкивало. Ее место здесь, в ее мире, а совсем не среди таких, как он. Если поставить их рядом, они будут выглядеть просто смехотворно. Она все еще стояла, невесело улыбаясь, перед зеркалом, когда приехал Адриан.
Динни порывисто повернулась к нему. Трудно было представить себе больший контраст с недавним посетителем. Она поглядела на этого совсем не цветущего, немолодого, умного, мягкого и глубоко встревоженного человека – и сразу как-то успокоилась. Динни поцеловала его.
– Я переезжаю к Диане и хотела перед этим тебя повидать.
– Ты в самом деле туда едешь?
– Да. Ты, наверно, не обедал и чаю не пил… – Она позвонила. – Кокер, принесите мистеру Адриану…
– Пожалуйста, коньяку с содовой, Кокер.
– Теперь рассказывай, дядя, – сказала она, когда он проглотил коньяк.
– Боюсь, Динни, что на них не очень-то можно положиться. По их мнению, Ферзу лучше вернуться в клинику. Но я не пойму, зачем это нужно, пока он ведет себя нормально. Они отрицают возможность его выздоровления, но не могут припомнить у него ни одного ненормального поступка за последние недели. Я разыскал его служителя и расспросил его. По-моему, это порядочный человек; он мне сказал, что в данный момент Ферз так же здоров, как он сам. Но беда в том, что Ферз однажды уже поправился – он был здоров три недели, а потом все началось снова. Этот парень считает, что если что-нибудь выведет Ферза из равновесия, – например, если ему будут перечить, – он заболеет опять, и, может быть, еще хуже. Просто ужас.
– А он не буйный, когда у него приступ?
– Буйный, но это какое-го мрачное буйство, направленное больше против себя, чем против других.
– А они не попробуют взять его обратно силой?
– Не имеют права. Он пошел к ним добровольно; я тебе говорил, что официально он сумасшедшим не признан. Как Диана?
– Вид у нее усталый, но красива, как всегда. Говорит, что пойдет на все, чтобы ему помочь.
Адриан кивнул.
– Это на нее похоже; редкого мужества человек. И ты тоже, дорогая. Мне гораздо легче от сознания, что ты будешь с нею. Хилери готов взять к себе ее и детей, если она захочет, но, судя по твоим словам, она на это не пойдет.
– Пока нет.
Адриан вздохнул.
– Что ж, подождем.
– Ах, дядя, – сказала Динни, – мне так тебя жаль.
– Дорогая, кому нужна пятая спица в колеснице, – лишь бы колесница была цела. Не буду тебя задерживать. Ты всегда застанешь меня либо в музее, либо дома. До свидания и спасибо! Передай Диане привет и все, что я тебе рассказал.
Динни поцеловала его еще раз, взяла вещи и отправилась на Окли-стрит.
Глава двадцать вторая
У Бобби Феррара было непроницаемое лицо. Казалось, ничто не может поколебать этого олимпийского спокойствия. Иными словами, он был идеальным чиновником – таким идеальным, что министерство иностранных дел явно не могло бы без него существовать. Министры приходили и уходили, а Бобби Феррар – вежливый, безмятежный, сверкавший белозубой улыбкой, – оставался. Никто не знал, есть ли у него за душой хоть что-нибудь, кроме бесконечного множества секретов. Возраста он был самого неопределенного; коротенький, приземистый, с низким бархатным голосом, он был сама невозмутимость. В темном костюме в едва заметную светлую полоску, с цветком в петлице, он пребывал в большой приемной, которая была почти пуста, если не считать посетителей, желавших видеть министра иностранных дел и видевших вместо него Бобби Феррара. По сути дела, это был буфер – безупречный буфер. Он имел свою слабость – криминалистику. Ни одно сколько-нибудь громкое дело об убийстве не слушалось без Бобби Феррара – он всегда появлялся на своем постоянном месте в суде хотя бы на полчаса. Он переплетал и хранил отчеты об этих процессах. Пожалуй, наилучшей характеристикой его деловых качеств, каковы бы эти качества ни были, служило то, что никто его ни разу не попрекнул знакомством почти с целым светом. Люди обращались к Бобби Феррару, а не он к ним. Но почему? Что сделал он такого, что все звали его уменьшительным именем – «Бобби»? У него даже не было титула, он был просто сыном новоиспеченного лорда. Бобби бывал повсюду – любезный, загадочный, настоящий светский лев. Он сам, его цветок в петлице и легкая улыбка мешали Уайтхоллу[28] окончательно превратиться в бездушную машину. Он служил там еще до войны, откуда его, по слухам, вернули как раз вовремя, чтобы он успел помешать правительственным учреждениям утратить свой традиционный дух, и спас Англию от самой себя. Пока его крепко сбитая, спокойная, невозмутимая персона с неизменным цветком в петлице ежедневно шествовала мимо этих слинявших, внушительного вида зданий, Англия не могла стать голодной, сварливой каргой, в которую война пыталась ее превратить.
Как-то утром, недели через две после описанных событий, когда Бобби Феррар перелистывал каталог луковичных цветов, ему принесли визитную карточку сэра Лоренса Монта; вслед за ней появился он сам и с места в карьер спросил:
– Вы знаете, Бобби, зачем я пришел?
– Как нельзя лучше, – сказал Бобби Феррар басом, округлив глаза и откинув назад голову.
– Вы виделись с маркизом?
– Вчера с ним завтракал. Удивительный человек?
– Гордость старой гвардии, – сказал сэр Лоренс. – Что же вы собираетесь делать? Покойный сэр Конвей Черрел был лучшим послом в Испании, какой когда-либо вышел из вашей лавочки, а Хьюберт Черрел – его внук.
– У него действительно есть шрам? – осклабился Бобби Феррар.
– Ну, конечно.
– И он действительно получил его там?
– Фома неверующий! Разумеется.
– Странно.
– Почему?
Бобби Феррар сверкнул зубами.
– Кто может это доказать?
– Халлорсен обещал заручиться свидетельскими показаниями.
– Видите ли, это дело не нашей компетенции.
– Нет? Но вы можете нажать на министра внутренних дел.
– Гм! – глубокомысленно произнес Бобби Феррар.
– И уж, во всяком случае, вы можете поговорить с боливийцами.
– Гм! – сказал Бобби Феррар еще более глубокомысленно и протянул ему каталог. – Вы видели этот новый тюльпан? Лучше нельзя, правда?
– Послушайте, Бобби, – сказал сэр Лоренс, – это у вас не пройдет; Хьюберт – мой племянник, и он, как у вас говорят, парень что надо. Понятно?
– Век-то демократический, – таинственно изрек Бобби Феррар, – в палате сделали запрос, да? Насчет рукоприкладства?
– Если там будут шуметь, пустим в ход тормоза.
Халлорсен отказался от своих обвинений. Ладно, предоставляю это вам; вы же все равно ничего толком не скажете, даже если я проторчу тут до вечера. Но вы сделаете все, что сможете, – ведь обвинение действительно скандальное.