сиц, а после обеда брала машину и отправлялась в гости к соседям, где часто засиживалась до позднего вечера. На нее – самого светского члена их семьи – всегда был большой спрос. Динни ни с кем не делилась своими тревогами. Она написала Халлорсену о дяде Адриане, послав ему одновременно обещанную фотографию, – снимок изображал ее в бальном платье и был сделан два года назад, когда ее и Клер в целях экономии одновременно представили ко двору. Халлорсен немедленно ответил: «Фотография просто прелесть. Буду рад взять с собой вашего дядю. Пишу ему немедленно». Подпись гласила: «Всегда преданный вам».
Динни прочитала письмо с признательностью, но без сердечного трепета, за что тут же обозвала себя бесчувственной тварью. Успокоившись насчет Адриана, – она знала, что хлопоты о его отпуске охотно возьмет на себя Хилери, – Динни теперь неотступно думала о Хьюберте; ею все больше овладевали мрачные предчувствия. Она пыталась убедить себя, что это от безделья или нервная реакция после истории с Ферзом, но никакие доводы не действовали. Если даже на родине Хьюберту так мало доверяют, что готовы его выдать, – на что же ему рассчитывать там? Она подолгу разглядывала тайком карту Боливии, словно очертания страны помогали ей проникнуть в психологию этого народа. Никогда еще она так страстно не любила свой дом, как в эти тревожные дни. Кондафорд – родовое имение, и если Хьюберта вышлют, осудят, если он умрет в тюрьме или будет убит одним из этих погонщиков, а у Джин не окажется наследника, – имение перейдет к старшему сыну Хилери, к двоюродному брату, школьнику, которого она едва знает; конечно, оно останется в семье, но это будет уже не то. С судьбой Хьюберта связана судьба ее родного гнезда. И, хотя она удивлялась тому, что может думать о себе, когда на карту поставлена жизнь Хьюберта, она никак не могла отделаться от этих мыслей.
Как-то утром она попросила Клер отвезти ее в Липпингхолл. Динни терпеть не могла править машиной, и не зря: ее привычка видеть смешную сторону, во всем, что ей встречается, несколько раз чуть было не довела ее до беды. Они приехали к самому обеду, и леди Монт встретила их восклицанием:
– Девочки, какая досада! Впрочем, может, вы любите морковку? Дяди дома нет. Так очищает кровь! Блор, поглядите, не зажарила ли Августина какую-нибудь птичку. Да, Блор, попросите ее сделать эти вкусные блинчики с вареньем, которые мне нельзя есть.
– Нет, тетя Эм, пожалуйста, не заказывай того, чего тебе нельзя есть самой.
– Но мне ничего нельзя есть. Ваш дядя толстеет, поэтому я худею. Да, Блор: омлет с сыром и какого-нибудь хорошего вина… и кофе.
– Тетя, это ужасно!
– Винограду, Блор. И эти сигареты – они наверху, в комнате мистера Майкла. Дядя их не курит, а я курю всякую дрянь, поэтому сигарет у нас никогда не бывает. И еще, Блор…
– Да, миледи?
– Коктейли, Блор.
– Тетя Эм, мы не пьем коктейлей.
– Нет, пьете, я видела. Клер, ты такая худенькая. Ты тоже сидишь на диете?
– Нет, я была в Шотландии.
– Охотилась и ловила рыбу? А теперь побегайте по дому. Я вас подожду.
Пока они «бегали по дому», Клер спросила Динни:
– Где тетя Эм научилась глотать окончания слов?
– Папа рассказывал, что в школе, где она училась, считалось неприличным произносить все слово до конца. Правда, она – прелесть?
Клер, которая в это время подкрашивала губы, только кивнула.
Возвращаясь в столовую, они услышали, как леди Монт говорит:
– Брюки Джеймса, Блор.
– Да, миледи.
– У них такой вид, будто они вот-вот свалятся. Нельзя ли с ними что-нибудь сделать?
– Да, миледи.
– А вот и вы! Тетя Уилмет гостит сейчас у Генриетты. Они там спорят напропалую. Для каждой из вас нашлось по холодной птичке. Динни, что ты сделала с Аланом? Он стал такой интересный, а завтра кончается его отпуск.
– Ничего я с ним не сделала, тетя Эм.
– Поэтому он такой интересный. Нет. Дайте мне морковку, Блор. Разве ты не выходишь за него замуж? Я знаю, у него есть виды на наследство… судебный процесс… кажется, где-то в Уилтшире? Он все ходит сюда и плачется мне в жилетку, бедняжка.
Под пристальным взглядом Клер Динни застыла с поднятой вилкой.
– Смотри, не то он еще переведется в Китай и женится на дочке беглого корабельного казначея. Говорят, в Гонконге их полно. Да! Мой портулак погиб. Босуэл и Джонсон взяли да и полили его жидким навозом. Совсем не разбирают запахов. Знаете, что они один раз сделали?
– Нет, тетя Эм.
– Напустили насморк на моего племенного кролика, – обчихали всю его клетку. Бедняжка умер. Я их уволила, но они не ушли. Не уходят, и все. Дядя их совсем избаловал. А ты не собираешься с кем-нибудь сочетаться, Клер?
– «Сочетаться»! Тетя Эм!
– Прелестное слово, – то и дело попадается в воскресных газетах. Но ты собираешься или нет?
– Конечно, нет.
– Почему? Все некогда? По правде говоря, терпеть не могу морковку… такая скука. Но у дяди начинается опасный возраст… приходится об этом думать. Не понимаю, зачем мужчинам опасный возраст. И, в сущности, он у него должен был уже пройти.
– Он прошел, тетя Эм. Разве ты забыла? Дяде Лоренсу уже шестьдесят девять.
– Понимаешь, это еще совсем незаметно. Блор!
– Да, миледи.
– Уйдите, пожалуйста.
– Да, миледи.
– Есть такие вещи, о которых при нем нельзя говорить, – сказала леди Монт, когда за дворецким закрылась дверь, – аборты, дядя и так далее. Бедная киска!
Она встала, подошла к окну и бросила кошку на цветочную клумбу.
– Блор с нею терпелив, как ангел, – прошептала Динни.
– В сорок пять они пускаются во все тяжкие, – сказала, возвращаясь на свое место, леди Монт, – и в шестьдесят пять тоже, а потом – уж и не знаю когда. Я никогда не пускалась во все тяжкие. Но я подумываю о нашем священнике.
– Он очень скучает, тетя?
– Напротив, отдыхает душой. Он часто бывает у нас.
– Вот было бы здорово, если бы ты затеяла какую-нибудь скандальную историю!
– Динни!
– Дядя Лоренс был бы в восторге.
Леди Монт словно оцепенела.
– Где Блор? – спросила она. – Пусть он мне тоже даст хоть один блинчик.
– Ты же сама его отослала.
– Ах да!
– Нажать звонок, тетя Эм? – спросила Клер. – Он у меня под стулом.
– Я поставила его там для дяди. Он читает мне «Путешествие Гулливера». Какой это был грубиян!
– Ну, Рабле или Вольтер – еще хуже.
– Ты читаешь такие грубые книги?
– Что поделаешь, это классика.
– Говорят, есть такая книга – Апулеса или что-то в этом роде; дядя купил ее в Париже, а в Дувре ее у него отняли. Вы ее читали?
– Нет, – сказала Динни.
– Я читала, – сказала Клер.
– Дядя мне о ней рассказывал, – тебе вовсе незачем было ее читать.
– Ну, теперь читают все, что попало; какая разница!
Леди Монт перевела взгляд с одной племянницы на другую.
– Что ж, – с загадочным видом произнесла она, – библия ведь тоже… Блор!
– Да, миледи.
– Кофе в холле на тигре. И подбросьте запашку в огонь. А мне виши.
Когда она выпила стакан виши, все поднялись.
– Восхитительно! – шепнула Клер на ухо Динни.
– Что вы делаете насчет Хьюберта? – спросила леди Монт, когда они уселись у горящего камина в холле.
– Дрожим от страха, тетя.
– Я просила Уилмет поговорить с Генриеттой, – ведь та бывает при дворе. И потом теперь ведь летают. Почему бы ему куда-нибудь не полететь?
– Дядя Лоренс внес за него залог.
– Он не обидится. Мы можем обойтись без Джеймса, у него аденоиды, а вместо Босуэла и Джонсона можно взять одного.
– Хьюберт не согласится.
– Я люблю Хьюберта, – сказала леди Монт, – а он женился… слишком все как-то скоро. А вот и запашок.
За Блором, который нес кофе и сигареты, следовал Джеймс с огромным кедровым поленом. Пока леди Монт заваривала кофе, воцарилось благоговейное молчание.
– Сахару, Динни?
– Да, пожалуйста, две ложки.
– Я кладу себе три. Но от этого толстеют. Клер?
– Пожалуйста, одну.
Девушки отпили по глотку, и Клер вздохнула.
– Поразительно!
– Да. Почему у тебя кофе вкуснее, чем у кого бы то ни было, тетя Эм?
– Я тоже так думаю, – сказала тетя. – А этот бедняга, Динни. Я была так рада, что он вас не искусал. Теперь Адриан ее получит. Слава богу.
– Еще не скоро: дядя Адриан уезжает в Америку.
– Зачем?
– Нам всем казалось, что так лучше. И он тоже так думает.
– Когда он отправится в рай, – сказала леди Монт, – кому-нибудь придется его проводить, не то он так туда и не попадет.
– Что ты, ему там давно приготовлено место.
– Ничего не известно. В воскресенье священник как раз об этом читал проповедь.
– У него хорошие проповеди?
– Ничего.
– Наверно, их писала ему Джин.
– Да, раньше они были куда забористей. Где я подцепила это словечко?
– Наверно, у Майкла.
– К нему вечно все липнет. Священник говорит, что надо обуздывать свои аппетиты. Он приходил к нам обедать.
– И, наверно, пообедал с большим аппетитом.
– Да.
– Сколько он весит, тетя Эм?
– В раздетом виде, – не знаю.
– Ну, а в одетом?
– Порядочно. Он собирается писать книгу.
– О чем?
– О Тасборо. Там была одна, ее сперва похоронили, а потом она жила во Франции, только она была урожденная Фицгерберт. Потом один из них сражался при… как это… Макароне?… Нет, как-то иначе, Августина это нам тоже готовит.
– При Наварине?[31] В самом деле?
– Да, но другие говорят, будто его там не было. Священник хочет все это раскопать. Потом был еще Тасборо, которому отрубили голову, а он забыл об этом рассказать. Но священник все разнюхал.
– При каком короле?
– Вот уж не могу запомнить всех этих королей. При Эдуарде Шестом… или Четвертом? Как ты думаешь? Он был Алая Роза[32]. Потом был еще Тасборо, который женился на одной из нас. Звали его Роланд… а может быть, и не Роланд. Но он сделал что-то необыкновенное, и у него отняли земли. Он был еретиком – что это значит?