— Она здесь? — Мэйбл взяла соседний утюг.
— Да.
— И как ее зовут?
— Луэлла.
— Луэлла! — заорала Мэйбл, и я подняла голову. Рука замерла на месте, утюг зашипел снова. — Иди сюда!
К нам подошла девушка. При виде ее пухлого лица я ощутила страшное разочарование.
— Черт! — вскрикнула Мэйбл и вырвала утюг у меня из рук. Щеку обжег удар, такой резкий, что я вскрикнула и схватилась за лицо. — Тупица! — яростно прошипела она.
На белой ткани отпечатался коричневый треугольник, края его почернели, как подгоревший тост. Мэйбл швырнула мой утюг на огромную черную печку и оттолкнула меня бедром. В комнате перестали скрести белье, выкручивать и гладить. Все повернулись к нам. Схватив наволочку, Мэйбл распахнула дверцу печи и кинула наволочку в топку. На горячих углях взметнулось пламя. Дверца звякнула, а Мэйбл повернулась к девушкам, отвела непослушную прядь со лба и подняла палец, будто натягивая невидимую струну:
— Ни слова, ясно? Если сестра Гертруда прознает, каждую вытащу из постели и отлуплю.
Девушка, которая все еще стояла рядом, испуганно замерла:
— Ты сестра этой полоумной?
— Нет, — прошептала она.
— Все равно будешь за нее отвечать. Покажи ей, как пользоваться катком. Пусть лучше без пальца останется, чем мне еще одну наволочку испортит.
Прижимая руку к пылающему лицу, я последовала за самозванной Луэллой к корыту, где одна девушка скармливала одежду двум большим роликам, а вторая крутила ручку, скрипевшую при каждом обороте. Эта девушка была крепкая и сильная. Посмотрев на меня из-под пушистых ресниц, она бросила:
— Твои лапки тут и минуты не выдержат. Хелен, отойди, пусть она белье загружает.
— С радостью, — отозвалась Хелен, протягивая мне груду мокрой ткани.
— Встряхивай, — велела девушка у ручки. — И просовывай внутрь, только пальцы не суй, а то их зажует. Я — Эдна, — представилась она вяло, без улыбки. Ее круглое лицо блестело от пота.
— Эффи. — Я коснулась горящей щеки. Где же Луэлла? Меня охватила паника. — Где-то тут моя сестра, — сказала я. — Но я ее не вижу.
— Ну, мы не все заняты в прачечной. Младшие сидят на уроках. Сколько ей? — Эдна отпустила ручку, распрямилась и даже застонала от облегчения.
— Шестнадцать.
— Тогда должна быть здесь. Милли! — крикнула она девушке, как раз выливавшей ведро кипятка в корыто. — В яме кто-нибудь сидит?
— Да вроде нет.
Колокол отбил время, и девушки заволновались, отложили работу, развязали фартуки.
— Обед, — пояснила Эдна. — Едим мы все вместе, так что если твоя сестра не в яме, она придет.
Столовая оказалась большой, с белеными стенами и широкими сверкающими половицами. Пахло кухней — бульоном из костей и луком, а еще воском для полировки и тунговым маслом, как будто все совсем недавно покрасили и натерли. Я никогда не бывала в таких голых опрятных помещениях, абсолютно безжизненных — ни картин, ни книжных полок. Где они держат книги? Наверное, в классных комнатах. Конечно же, девушкам тут разрешается читать и писать.
Наши шаги отдавались гулким эхом, когда мы шли по гладкому полу вдоль длинных дубовых столов с аккуратно задвинутыми под них стульями. В окнах — за толстыми металлическими решетками — виднелись холмы. Начинался дождь. При виде решеток мне стало нехорошо — я наконец осознала, что заперта. Но где же Луэлла?
Мы не садились, а стояли у своих стульев, пока не вошла сестра Гертруда и не расположилась во главе стола. Последовала длинная пауза, во время которой сестра оглядывала столовую. Потом она величественно кивнула, разрешая нам сесть. Вслед за другими девушками я опустилась на стул и склонила голову в молитве, не отрывая взгляда от лохмотьев лука, плававших в миске. Когда молитва наконец закончилась, я оглядела стол — все молча ели суп — и с трудом подавила желание вскочить и прокричать имя сестры. Никто не разговаривал. Когда я попыталась заговорить с Эдной, сидевшей рядом, она ущипнула меня под столом, и я замолчала.
Комната наполнилась стуком ложек, скрипом стульев, кашлем, сопением и сумасшедшим стуком моего сердца. Ударенная щека все еще горела, и я с ужасом почувствовала приближение приступа.
Подтолкнув сидевшую рядом девушку, Эдна еле слышно прошептала:
— В яме кто-то сидит?
Девушка качнула головой, не отрывая взгляда от еды. Эдна наклонилась над миской и тихо проговорила:
— Твоей сестры здесь нет. Ешь, пока сестра Гертруда не подумала, что с тобой что-то не так. В лазарет ты точно не захочешь.
Я вцепилась в ложку так, будто этот кусочек металла мог меня спасти. Сестры здесь нет?! Я поспешно прокрутила в голове события последних месяцев, чувствуя, что схожу с ума. Сделала несколько глубоких вдохов и доела суп. Луэлла должна быть здесь. Отодвинув стул, я вслед за девушками прошла в соседнюю комнату, где следовало выбросить в мусорный бак остатки еды и поставить миску на длинную стойку. Потом мы молча отправились в прачечную, где я снова засовывала мокрую одежду в каток. В голове крутились непонятные мысли, ноги ослабли, пальцы не слушались. Ткань шла вперед неровно. Эдна хмуро глядела на меня, а потом, демонстративно бросив ручку, поправила белье.
К вечеру я совершенно вымоталась. Шерстяное платье намокло и отяжелело — от моего собственного пота и от сырых тряпок, которые я вынимала из ведра. Голова кружилась. Повесив фартук на крюк, я вместе со всеми пошла в столовую. На этот раз Эдна не села рядом со мной, и моей соседкой оказалась одутловатая девушка с темными кругами под глазами, которая постоянно кашляла и вытирала ладонью нос. На ужин дали жесткий кусок мяса и печеную картофелину, которую я с трудом могла жевать. Я искала в комнате Луэллу. Она должна быть здесь, иначе все это не имело никакого смысла.
После ужина нас собрали в часовне Искупителя на вечернюю молитву. Часовня, пристроенная к центральной части главного здания, сильно выдавалась во двор. Проходя мимо окон, я увидела, как дождь заливает лужайку, усыпанную золотыми листьями. Всего несколько часов назад листок запутался у меня в волосах, вода просачивалась сквозь пальцы, а ветер холодил шею.
В древней затхлой часовне нам пришлось встать на колени у рядов длинных деревянных скамеек. Впереди горели газовые светильники, а бледный вечерний свет пробивался через витражные окна. Святой Павел с мечом и книгой неодобрительно косился на меня, а Христос с агнцем смотрел сочувственно. Я сложила руки и вслед за сестрой Гертрудой взмолилась о прощении «за все, что нужно сделать, но мы не сделали, за все, что не должны были делать, но делали». На глаза наворачивались слезы. Я сжала веки и прикусила дрожащую губу. Ноги начали мерзнуть от сквозняка. Я поджала пальцы в своих мягких кожаных ботинках. Сестра Мария разрешила мне остаться в своей обуви, и я вдруг ощутила странную нежность к этим ботинкам. Несколько часов назад они стояли в моем доме, который хоть и располагался прямо за холмом, казалось, находился в другой вселенной. А в какой вселенной осталась моя сестра? Где она? Я оглядела полутемную часовню. Луэллы здесь не было. Как я могла совершить такую ужасную ошибку?!
Совсем лишившись сил, я все же вытерпела молитву и побрела наверх, в дортуар, где кислая девица молча кинула мне ночную рубашку и указала на пустую кровать.
Я прижала рубашку к груди. Сердце у меня билось очень быстро. Мне еще ни разу не приходилось ночевать вне дома. Я оставила родителям записку, в которой сообщала, что отправилась за Луэллой. Но если ее здесь нет, где они станут меня искать? Я представила, как мама ходит по моей опустевшей комнате, отстукивая секунды по тыльной стороне ладони — она делала так, когда подсчитывала длительность моего приступа. Что если она будет ходить так всю ночь и все утро, поглощенная тревогой? Папа в моем воображении шел по улице под ручку с мисс Милхолланд, шляпка у нее была сдвинута набок, а кремового цвета пальто распахнуто. Может, ему и вовсе нет до меня дела? Может, он только рад от меня избавиться, чтобы я не злословила, как Луэлла?
Вдруг рядом появилась Эдна. Она взяла меня под руку, будто мы были давними подружками, и потащила к кровати, которую расстилала другая девушка.
— Вали! — велела ей Эдна. — Будешь теперь спать там, ты храпишь.
— А как же мои простыни? — Девушка посмотрела на меня сверлящим взглядом. Она была маленькая, но злобная, как барсук.
Эдна широким движением сорвала с кровати постель и сунула ее в руки девушке:
— Иди.
Та убежала, а Эдна кивнула на ночную рубашку, которую я так и прижимала к груди:
— Ты что, думаешь, тебе кто-нибудь будет помогать?
Было очень холодно, но никого это не пугало. Все раздевались догола, стягивали платья и сорочки, надевали через голову ночные рубашки, кто-то бродил и вовсе в одном белье, болтал и смеялся, пока остальные устало залезали под одеяла.
Смутившись, я накинула ночную рубашку и уже под ней сняла платье.
— Вот, хорошая девочка. А теперь сходи за простынями и застели постель, пока сестра Мария не явилась с вечерней проверкой.
Простыни лежали в большом шкафу, возвышавшемся в углу комнаты. Когда я вернулась, Эдна уставилась на меня, будто догадавшись, что я никогда в жизни не стелила постель. Припомнив, как это делала Неала, я подоткнула нижнюю простыню под матрас и накрыла все это верхней простыней.
Эдна казалась озадаченной.
— Странная ты. Смешная. — Она завела руки за спину, расстегнула платье и стащила его через голову. Ее голые руки оказались белыми и круглыми, а под сорочкой сильно выделялись тяжелые груди.
Скрипнув пружинами, Мэйбл рухнула на кровать напротив и уставилась на нас, подперев рукой подбородок.
Непроизвольно я снова коснулась опухшей щеки.
— Ты что, все еще переживаешь? — Мэйбл лягнула воздух — и край ночной рубашки приоткрыл точеные лодыжки. На бледной гладкой коже виднелась россыпь веснушек. — Мне же надо сразу утверждать себя среди новеньких, а то никакого уважения не будет. — Она перекатилась на спину и свесила голову с края кровати. Волосы белым языком пламени лизнули пол. — Эдна хочет, чтобы ты спала между нами. Наверное, ты ей понравилась, но она вообще-то добренькая, особенно с новичками.