ыбку.
Стащив чемодан с покрывала, Брант катит его к двери. На ходу достает телефон – тот самый, доступ к которому по непонятной причине с этой недели для меня закрыт, – и смотрит на экран, затем убирает.
– Машина будет через две минуты, – говорит он. В сощуренных глазах, в озабоченных складках на лбу читается беспокойство. Не знаю только, за меня или за себя.
Спускаюсь за ним по лестнице на площадку; Брант прислоняет чемодан к двери и поворачивается ко мне.
– Я буду скучать, – сообщает он, убирая прядь волос с моего лба.
– Я тоже. – Говорю это просто потому, что надо соблюсти приличия.
Пальцы Бранта ласково касаются моего подбородка, приподнимают его, и он целует меня снова – крепче, чем обычно.
В кармане у него звякает телефон, и я периферическим зрением вижу появившийся на нашей подъездной дорожке черный седан.
– За тобой приехали, – говорю я, отстраняясь.
Поджав губы, Брант секунду смотрит на меня, но я хлопаю его по груди и отступаю в сторону.
– Будь осторожен, – напоминаю, как всегда. Муж нажимает ручку двери, а я посылаю ему воздушный поцелуй.
– Ах да, Брант! – восклицаю я.
– Что? – Он оборачивается.
– Забыла сказать… пришло сообщение о мошенничестве с моим трастовым счетом, – сообщаю я, хмуря брови. Специально ждала момента, когда он покинет страну – чтобы у Бранта не было возможности замести следы. – Я просто велела заморозить его, пока мы не разберемся, что происходит.
– Хм. – У него дергается адамово яблоко, а загорелое лицо на долю секунды бледнеет. – Это… тревожит. Я посмотрю, когда вернусь. Уверен, ничего серьезного.
Он застывает в дверях, но всего на миг, а потом уходит.
Глава 15Рен
– Ешьте, девочки, – говорит наш незваный гость, отдирая с ребрышка полоску козлятины. – Не пропадать же добру.
Так всегда говорит Мама.
Вездесущий запах горелого мяса лезет в ноздри. Я еще не попробовала, но знаю: никакие специи из кухонного шкафа не помогут забыть, что мы едим одну из наших любимых козочек.
Сэйдж стошнило, когда мы ее готовили.
Она посмотрела во двор, где на пожухлой окровавленной траве валялась шкурка – там, где он утром застрелил козу. Вот сестру и вырвало. Коз она любила так, как все мы любили маленького колли. Он жил у нас, а потом сбежал.
Утром я упрашивала чужака не забивать коз, но он схватил наше ружье и вышел, хлопнув дверью.
От грохота выстрела вздрогнула хижина и звякнули оконные стекла. Мы с сестрой держались друг за друга, пока он не вернулся в забрызганной кровью куртке, чтобы достать охотничий нож из своей сумки.
– Будь я проклят, если всякий раз буду лопать яйца с картошкой, – бросил он со злостью. Ковыряюсь в мясе и отрываю кусочек. Теплый пьянящий запах бьет в нос, и я пробую на вкус. Он насыщеннее, чем у курицы. Мясо плотное, почти жесткое.
Толкнув Сэйдж локтем, шепчу:
– Ешь.
Раз уж бедная козочка погибла, нам тоже нужно ее есть. Жалко будет, если она уйдет на прокорм чужака.
До сих пор не понимаю, что он тут делает. Насколько могу судить, он знает Маму… но не говорит, зачем ее ищет.
– Вы двое всегда тут жили? – спрашивает незнакомец, выковыривая мясо из зубов и причмокивая.
– Да, – отвечаю я. Не рассказывать же ему, что порой мне вспоминается жизнь в другом доме – с цветными обоями на стенах и пушистым мягким покрытием на полах. Когда я бегала, оно щекотало ступни.
Мама говорила, что это, наверное, «ложная память» – то, что я вычитала в одной из книг, в которые постоянно утыкаюсь носом.
Этого я не понимаю. Если эти воспоминания ложные, почему они такие реальные?
– Я правильно понял, что вы прожили здесь, в этой лачуге, всю свою жизнь? – интересуется чужак, наставив на нас вилку.
Я киваю.
– Вы когда-нибудь ходили в школу? С другими детьми? Вы учились?
Переглядываемся с сестрой, потом качаем головами. Мама говорила, что в школах теперь небезопасно. Бывало, родители отправят утром детей в школу, и те пропадают навсегда.
– Мы устраиваем уроки, – говорю я.
– Уроки?
– Чтение, письмо, сложение, вычитание, – поясняю я. – Иногда история или география.
На уроках истории Мама всегда мрачнела, и однажды я поняла, что она дает нам сокращенную версию событий. Как-то раз я листала одну из ее книг про социальную несправедливость и наткнулась на рассказ о человеке по имени Мартин Лютер Кинг-младший. Из книги я узнала, как он боролся за мир и равенство, а его за это убили.
А еще я узнала, что мама предпочитает не касаться некоторых тем.
Просто ей хотелось защитить нас, оградить нас от безумств этого мира.
– Телевизор когда-нибудь смотрели? – спрашивает чужак и, фыркнув, качает головой. – Конечно, нет. У вас даже электричества нет.
– Что такое теле… визор? – интересуется Сэйдж.
– Телевизор… Можно смотреть шоу. Фильмы, – поясняет он.
Эти слова Сэйдж не знает, но я помню, как Мама однажды рассказывала, что в детстве у нее было нечто похожее. Она приходила из школы и смотрела любимое шоу, пока родители не возвращались с работы и не включали новости. Новости ее всегда расстраивали, потому что там всегда говорили о всяких ужасах, которые делаются в мире. Она не могла понять, почему родители смотрят это.
Единственное, что нравилось смотреть Маме – прогнозы погоды. Она выросла в месте под названием Ла-Хойя. Это в Южной Калифорнии, где всегда солнечно и тепло и каждый день можно играть на улице. Потом ее папа нашел работу в штате Нью-Йорк. В Ла-Хойю она вернуться не смогла. Слишком дорого, объяснила она. Но обещала, что отвезет нас туда… когда-нибудь.
– Экран, – рассказывает чужак, рисуя пальцем в воздухе прямоугольник. – А в нем люди, играют… разные вещи… Не знаю, как описать. Это для развлечения. Когда скучно.
Возвращаюсь к своей тарелке с еле теплым мясом, гоняю вилкой кусочек, прежде чем положить в рот.
– Вот что я вам скажу: вы двое – пропавшие без вести, – говорит чужак, набивая рот мясом. – Поймете, что такое настоящая жизнь, когда я вытащу вас из этого первобытного ада.
Роняю вилку, и она звякает о тарелку.
– Что значит… вытащите нас?
Мужчина щурится.
– Через несколько дней я ухожу. Вы отправляетесь со мной.
– Нам не разрешено уходить, – опережает меня Сэйдж.
Чужак пожимает плечами:
– Кто сказал? Ваша мама? Ваша мама, которой здесь больше нет? Ваша мама, оставившая вас здесь умирать с голоду?
Стискивая челюсти, сжимаю кулаком вилку. Боюсь, что вскочу и ударю его тупыми зубьями.
– Она не оставляла нас умирать, – заявляю я.
Брови его ползут вверх, он склоняет голову набок и презрительно хмыкает.
– Для меня это выглядит именно так. Не знаю ни одной матери, которая бросила бы в лесу дочек без запасов пищи на зиму.
– Я лучше здесь умру от голода, чем куда-то с вами пойду, – бросаю я. – Если хотите нас убить, так просто оставьте тут.
Я прикинула, на сколько хватит припасов. Получается, умрем мы к концу следующего месяца.
Незнакомец оглушительно хохочет и становится не таким неприятным.
– Убить вас? Почему вы решили, что я вас хочу убить?
– Тогда чего вы хотите?
Он ерзает на стуле, сутулит плечи, как и я.
– Это сложно объяснить. Но вы узнаете, и довольно скоро.
– Иви заболела, – вдруг начинает Сэйдж. Возможно, она пытается перевести разговор на то, что понимает. – Мама забрала Иви в город, чтобы найти помощь. Ей нужны лекарства. Они вернутся, как только Иви поправится.
Когда сестра произносит все это вслух, я впервые осознаю, что просто смешно и дальше верить в их возвращение.
В этот миг меня оставляет последняя надежда.
Чужак прикрывает ухмылку грязной ладонью. Он смеется над наивностью Сэйдж.
– Не хочется вас расстраивать, – говорит он, протягивая руку с вилкой и забирая недоеденное нами мясо, – но она не вернется.
Сэйдж поворачивается ко мне. Темные глаза полны слез. Беру ее за руку, и мы сплетаем пальцы.
Прикончив козлятину, чужак толкает тарелку к нам.
– Долгий выдался денек, девочки. Пойду-ка я спать.
Поднявшись, он направляется к маминой кровати, хватается жирными руками за ножки и снова подтаскивает к двери. Уже через секунду, повесив шапку на столбик кровати, он укрывается с головой одеялом.
Стараясь не шуметь, мы убираем со стола и наливаем в раковину воды, чтобы помыть посуду.
– Рен, – шепчет Сэйдж, наклоняясь ко мне. – Как ты думаешь, зачем он ищет Маму?
Искоса смотрю на нее, прижимаю к губам палец и беззвучно шикаю. До чужака всего футов двадцать, а он еще не захрапел. Нельзя, чтобы он слышал наши разговоры.
Смотрю на доску с календарем в том углу, где Мама собирала нас на плетеном коврике на уроки, и замечаю таблички из шифера и жестяную банку с белыми мелками.
На цыпочках крадусь через комнату, хватаю две таблички и два мелка. Начинаю писать первое послание для Сэйдж. Мел скрипит по шиферу; я замираю, сердце уходит в пятки. Вдвоем смотрим на незнакомца, но он даже не шевелится.
Ослабляю нажим и пишу:
«Он не должен слышать, как мы разговариваем».
Сэйдж кивает и пишет на своей табличке:
«Мне страшно».
– Знаю, – одними губами произношу я и пишу дальше: «Я собираюсь вызволить нас отсюда».
«Как?» – пишет она.
Пожимаю плечами и беззвучно говорю:
– Не знаю. – Потом пишу: «Придумаю сегодня ночью». Стираю написанное и вывожу: «Нам придется уйти, как Маме и Иви».
Сэйдж смотрит большими глазами, жует уголок нижней губы, в ямочке сбоку от шеи пульсирует жилка.
Надо заканчивать с мытьем посуды, и я напоследок пишу и показываю сестре: «Я не допущу, чтобы с нами что-то случилось».
Глава 16Николетта
Потрескивает камин, справа на мраморном столике дымится чашка крепкого кофе, а я просматриваю социальные сети Бранта и учетные записи почты. Каким-то чудом пароль остался прежним, все тот же «BGNG777».