– Как мило, – хмыкает Дэвис, потом чешет кончик носа указательным пальцем. Ноготь покрыт въевшейся грязью. – Слушай, не знаю, с чего ты взяла, будто я что-то знаю про отношения моего брата. Он мне за несколько месяцев и слова не сказал. С тех пор, как выгнал меня из вашего скромного дома, куда пригласил на ужин.
Ясно, что Дэвис до сих пор зол из-за того вечера. И он явно не чувствует никакой вины за свое поведение. Типично для него.
– Если ты спрашиваешь, не изменяет ли он тебе, то я про это не знаю, – продолжает он. Я почему-то не чувствую облегчения после этого откровения, вопреки надеждам. – А если интересуешься моим мнением, способен ли он изменить… Не знаю, Ник. По-моему, жизнь с тобой отнюдь не прогулка в парке.
Сжимаю баранку.
– И как это понимать?
Подавляю желание заорать, крикнуть, что он ничего не знает о нашем браке. Он представления не имеет о любви и верности, человеческой порядочности.
– Не знаю, просто мне кажется, что он постоянно раболепствует перед тобой, – продолжает Дэвис. – Из кожи вон лезет, только бы у тебя было все, что нужно, заботится, чтобы не повторились эти твои «эпизоды».
Он поднимает руку со скрюченными пальцами, закавычивает последнее слово.
С меня хватит.
Дэвис либо лжет и покрывает своего брата, либо знает столько же, сколько и я. То есть пребывает в полном неведении. Во всяком случае, он не кладезь информации, как я надеялась.
– Пошел ты, Дэвис. – Запускаю двигатель и смотрю в зеркало заднего вида, хотя в последнем нет необходимости. К Дэвису не ездят гости, у него нет друзей. Он словно остров, остров мусора, дрейфующий по Атлантическому океану. Он никому не нужен. Никто не знает, что с ним делать.
– Я обналичиваю чек. – Дэвис похлопывает по карману, пока я включаю заднюю скорость.
Это справедливо.
Это плата за то, что я пыталась заключить сделку с дьяволом.
Вернувшись на пыльную дорогу, переключаю скорость и еду домой. Банковский счет полегчал, но голова осталась тяжелой.
– Привет, Никки, детка, – напевно произносит в трубку телефона моя лучшая подруга. Звонит она чуть позже, уже днем. – Просто проверяю, как ты там.
Закрываю глаза. Рада слышать ее голос, но проверять меня не нужно. Я не ребенок, оставшийся дома, пока родители летают по разным экзотическим местам.
– Я в порядке.
– Так странно, что ты не здесь, – говорит она. – У меня было столько планов на Новый год.
– Знаю. Извини. Я бы и сама хотела быть там, серьезно.
– Так в чем дело? – Вопрос серьезный, но она смеется в нос. – Не понимаю, почему тебе захотелось провести зиму в этой промороженной, словно тундра, дыре? Без обид. Я же знаю, как ты ненавидишь тамошние зимы.
– Вижу, ты уже поговорила с Брантом.
Она замолкает.
– Скорее, он со мной поговорил.
– Брант тебе звонил?
Слышу шелест бумаг, стук выдвижного ящика. Должно быть, работает.
– Звонил. Только потому, что заботится о тебе.
Провожу пальцами по прическе, потом обхватываю лоб ладонью и упираюсь локтями в колени.
В последнее время не нахожу себе места.
Не могу сидеть спокойно.
Просто… не могу.
– Кейт, он делает из мухи слона. Со мной все будет нормально. Обещаю. – Не нужно со мной сюсюкать, и не надо делать из меня сумасшедшую из-за небольшой зимней депрессии. К началу весны я обычно обхожусь одной таблеткой антидепрессанта в день и снова радуюсь жизни. – Понимаю, что вы оба обо мне беспокоитесь, но не перегибайте палку.
Скрываю недовольство, потому что Кейт действует из лучших побуждений и понятия не имеет, что кроется за моим решением остаться. Но она знает меня лучше, чем кто бы то ни было, возможно, даже лучше мужа, ведь мы дружим почти всю жизнь. Еще когда мы учились в начальной школе, наши семьи вместе проводили лето в Нантакете. Кейт знает меня достаточно, чтобы доверять и позволять мне поступать так, как я считаю нужным.
– Может, мне приехать? – спрашивает она. – На неделю или две. Или на три. Если случится приступ мазохизма.
Она хихикает.
– Тебе здесь не нравится, – говорю я.
– Да, но я люблю тусоваться со своей лучшей подругой, так что эти вещи уравновешивают друг друга.
– Прекрасно, – поддразниваю я ее. – Тогда разрешаю.
– Только я хочу большую гостевую комнату, – предупреждает Кейт. – С глубокой ванной.
– Придется проверить, свободна ли она, но мы тебя разместить сможем.
Она хохочет.
– Рада, что ты не полностью лишилась чувства юмора.
– А почему я должна его лишиться?
Какое-то время Кейт колеблется.
– Не знаю… просто ты в последнее время… кажешься подавленной. Будто не в себе. Не знаю, как объяснить. Когда разговариваю с тобой по телефону, ты какая-то отстраненная. Словно ты – не ты. И Брант тоже это заметил. Возможно, ты сползаешь в…
– Кейт, – устало вздыхаю я. – Мы уже говорили об этом. Прошу, перестань обо мне волноваться, заказывай чертов билет и тащи свою задницу сюда, чтобы я могла увидеть, на кого ты похожа без своего вечного загара.
Мне удается выжать из нее легкий смешок.
– Я уже и сама не знаю, какого цвета у меня кожа.
– Вот и приезжай, посмотрим.
– Отлично, – произносит она с улыбкой в голосе. – Как только закончим разговор, займусь билетом.
– Благодарю, – говорю я с шутливым высокомерием человека, только что выигравшего спор.
На минуту она умолкает. Я тоже молчу.
– Ник? – зовет она.
– Да?
– Ведь ты бы сказала мне, если бы что-то произошло? – спрашивает она, явно не желая оставлять меня в покое.
– Просто… мы поговорим, когда приедешь. – Я крепко закрываю глаза.
– Понятно, – тянет она. – О господи. Что-то случилось. Что произошло?
– Не знаю, Кейт. Не знаю.
Она охает в трубку.
– Ты меня пугаешь.
– Я проверяю кое-что, – признаюсь я, хотя углубляться в детали не собираюсь. Сделаю это при встрече, с глазу на глаз. – Не хочу говорить, пока не узнаю больше. Именно поэтому остаюсь здесь.
Кейт молчит, и это необычно. Представляю себе, как она расхаживает по терракотовой плитке пола, грызет ярко-розовый маникюр.
– Ник… – У нее падает голос. – По крайней мере скажи, что это не Брант. Если вы вдвоем справиться не можете, то на нас, остальных, надеяться нечего.
– Давай поговорим в другой раз? – спрашиваю я. – Например, когда ты будешь здесь.
– Да, конечно. – Кейт отвечает медленно, будто еще переваривает информацию. – Я закажу билет сегодня вечером. Обещаю. И сообщу детали.
– Отлично.
Кейт замолкает снова, затем вздыхает в трубку.
– Что? – спрашиваю я.
– Начинаю беспокоиться по-настоящему. – Тон у нее больше не шутливый. – Теперь всю ночь буду переживать.
– Пожалуйста, не надо, – прошу я и понимаю, что наговорила вполне достаточно, чтобы растревожить нас обеих. – Просто закажи билет, и мы поболтаем, когда прилетишь.
Говорю «поболтаем» вместо «поговорим» в надежде облегчить ее обеспокоенность. Болтовня забавна и небрежна. «Говорят» о серьезных вещах.
Попрощавшись с Кейт, тяну руку вправо за бокалом пино-нуар. Он стоит возле полупустой бутылки. Слева от меня – наш свадебный альбом. Зародившиеся в последнее время сомнения в прочности нашего брака пробудили во мне желание повнимательнее просмотреть историю наших отношений, изучить все детали и обстоятельства, закоулки и трещинки, исследовать каждое воспоминание. Хочу удостовериться, что мы с самого начала были действительно счастливы, что это не только плод моего воображения.
Я и сейчас прекрасно помню тот момент, когда он вошел в «Беркшир гэллери». Приблизившись к приемной стойке, назвал свое имя, сказал, что у него назначена встреча с мистером Беркширом. Мы обменялись взглядами, но в этом не было ничего необычного, если не принимать во внимание, как он на меня смотрел. Завораживающе. Помню, у меня перехватило дыхание; я физически не могла оторвать взгляд от этих пронзительных глаз, ярких, как зеленая бирюза, и мягких, как морская гладь. И от его волос цвета светлого песка, от падающих на лоб завитков.
Он сам мог считаться произведением искусства, более изумительным, чем любой экспонат, украшающий девственно-белые стены нашей галереи. Через несколько секунд я сумела убедить себя, что он, скорее всего, смотрит так на всех женщин. Такие мужчины – потрясающе, до неприличия красивые, от которых захватывает дух, – распространены так же широко, как населяющие подземку гигантские крысы или длинноногие красавицы из Восточной Европы, приезжающие в город с надеждой получить контракт с «Вильгельминой» или Ай-Эм-Джи. Они – часть местного ландшафта, здешней культуры. Их нетрудно обнаружить, если только задаться целью и поискать, но, видит бог, у меня такой цели не было.
Через секунду появился мистер Беркшир, наше мгновение закончилось, и как только они ушли наверх, Марин сказала мне, что Брант Гидеон станет следующей горячей штучкой, а уж она-то знала. В художественном мире искусства Нью-Йорка она держала ухо востро, а я была всего лишь наивной двадцатидвухлетней девицей, новоиспеченным специалистом по истории искусства. Еще чернила в дипломе не высохли.
Выйдя после встречи, Брант, не теряя времени, попросил у меня номер телефона и свидание в пятницу вечером в каком-нибудь уютном, неприметном заведении в Ист-Виллидж. Все, что я помню, – желание сказать «нет» и показаться отрешенной и незаинтересованной, но сердце у меня колотилось так, что я ничего не соображала, и Марин ответила за меня.
Именно в этом баре в Ист-Виллидж он ровно через год сделал мне предложение. Еще через год женился на мне в поместье моих родителей в Нантакете, поклявшись в вечной любви перед лицом 624 гостей. Весь вечер он не выпускал меня из виду ни на секунду. А когда вечер закончился, снял туфли со шпильками с моих усталых ног и на руках отнес к ожидающему автомобилю, умчавшему нас в номер отеля на побережье. Там мы наскребли сил заняться любовью, и не единожды, а дважды, и наутро повторили – перед тем, как улететь в Европу, на медовый месяц.