Тогда мы были счастливы. Я никогда не поверю, что это не так.
Рассматривая снимки, подолгу задерживаюсь над каждым, пока меня не настигает приступ ностальгии с ее светлой грустью и неизбежной тоской, и все-таки листаю дальше. У нас улыбки до ушей, искрящиеся глаза полны жизни. Вот мы решили вздремнуть под Эйфелевой башней в Париже. Ночуем в ирландском замке. Прыгаем по скалам в Финляндии. Наш медовый месяц во всем его волшебном великолепии здесь, полностью задокументированный. В самом конце альбома нахожу клятвы, которые мы написали друг другу.
Достаю из конверта клятву Бранта и перечитываю. У него аккуратный, убористый почерк с завитушками, и листок фамильной льняной бумаги размером пять на восемь дюймов исписан полностью.
Николетта,
Я никогда не верил в любовь с первого взгляда и никогда не думал, что создан для брака… но потом встретил тебя, и все, что, как мне казалось, я знаю о себе, переменилось. Вот так. Позволь мне, во-первых, прямо и откровенно признаться, что поначалу мое внимание привлекла твоя красота. Но к концу нашего первого свидания я понял, что кроме сапфировых звездных глаз и заразительного смеха ты обладаешь умом и грацией.
Я не могу насытиться тобою. Не знаю, хватит ли нам этого «навсегда», но есть только один способ проверить…
Твое кольцо я носил в кармане несколько месяцев, прежде чем набрался храбрости сделать тебе предложение. Хотя я был уверен, что ты скажешь «да», потому что к тому времени мы оказались в плену прекрасного и правильного чувства… но какая-то часть меня боялась услышать «нет», боялась, что тогда придется прожить жизнь без тебя, а мне это казалось смертным приговором.
Но как-то вечером мы проходили мимо витрины «Картье», и ты остановилась возле колец – всего на секунду, думая, что я не вижу, и я все понял.
Я понял, что ты скажешь «да».
И в следующем месяце я сделал предложение. И ты сказала «да». И вот мы здесь.
Поскольку, Ник, ты воплотила мою мечту в жизнь, меньшее, что я тебе могу обещать, – сделать для тебя то же самое.
С этого дня я твой. Тебе моя любовь. Поддержка. Моя честность. Доверие. Все, что потребуется, и даже больше – тебе. Тебе только стоит сказать, и оно твое.
Твое счастье – это мое счастье, отныне и навсегда.
В этом я клянусь тебе, любимая.
Вкладываю клятвы в задний карманчик альбома и захлопываю его. Отпив глоток вина, смотрю на потрескивающий камин, думаю… Когда-то он называл меня «любимая». Спрашиваю себя, когда перестал?
И не могу вспомнить.
Что еще я забыла?
Глава 21Рен
Мы идем, петляя меж высоких сосен. От ходьбы горят ступни, щиколотки слабеют – вот-вот подвернутся. Спотыкаемся о сломанные ветви, сбиваем до крови колени, но останавливаемся, только чтобы перевести дух. Призрачный свет луны, сочащийся сквозь макушки деревьев, едва освещает наш путь. Насколько я понимаю, мы ходили кругами, но несколько часов назад я провела воображаемую линию между нами и луной и теперь держусь этого направления.
– Рен, – зовет Сэйдж прерывистым, едва слышным голосом. – Рен, мне нужно остановиться.
Замедлив шаг, я оборачиваюсь, хватаю ее за худое запястье.
– Нельзя.
Если остановимся, умрем.
Понятия не имею, когда проснется чужак, но думаю, что он не теряя времени бросится за нами, а следы укажут ему общее направление.
Мы бросили его на погибель. Если раньше он говорил, что не хочет нас убивать, то теперь… Скорее всего, он изменит свои намерения.
– Рен, пожалуйста… – Мольба сменяется хныканьем, и она вырывает руку.
Выбора нет. Останавливаюсь, поворачиваюсь и смотрю, как она опускается на холодную промерзшую землю, хрустя опавшей листвой.
– Я так устала. – Губы у нее дрожат. – Мне холодно. И я хочу есть. И… Мне страшно.
Наклонившись к сестре, кладу ладони на ее хрупкие плечи. Мне тоже тяжело, но она не должна знать об этом. Одна из нас должна быть сильной.
– Я хочу к Маме. – Сэйдж утирает слезы, потом прячет лицо в ладонях.
Обнимаю ее, прижимаю к себе и чувствую, как бешено стучит перепуганное сердечко, как она вздрагивает при каждом судорожном вдохе.
Не мудрено испугаться, впервые покинув свой дом. Но если мы хотим жить, нельзя поддаваться страху. Если хотим уйти от чужака… и найти Маму.
Только в этом спасение.
– Я понимаю, что страшно, Сэйдж, – шепчу я, – но надо идти дальше.
Она утирает слезы и смотрит на меня своими темными глазами.
– Далеко еще?
Вздыхая, качаю головой:
– Не знаю.
С трудом оторвавшись от земли, она отряхивает куртку; я делаю то же самое. Суставы одеревенели, пятки горят огнем. Пока мы не остановились, не знала, что до такой степени натрудила ноги.
– Хочешь глоток воды? – спрашиваю я, роясь в сумке чужака. За ночь мы остановились попить и поесть всего один раз, когда Сэйдж захотелось облегчиться. Тогда я и нашла в глубине сумки незнакомца пакетики с орехами и семечками, сухими ягодами и изюмом. Достаю одну из многочисленных фляжек, которые он наполнял в последние дни. Откручиваю пробку, передаю флягу Сэйдж.
– Держи. Быстрее.
С начала привала небо посветлело, вскоре взойдет солнце. При мысли, что мы лишимся прикрытия темноты, сжимается сердце, но я гоню ее прочь.
Помедлив, Сэйдж подносит фляжку к губам.
– Скорей, – тороплю я и, подняв голову, вижу, что тьма рассеивается, сменяясь нежной голубизной.
– Рен, гляди, – хрипло шепчет Сэйдж и хватает меня за плечо.
Подняв руку, она указывает пальцем, и я перевожу взгляд на просвет в стене леса. Там – какое-то большое строение, и это не сон – я его ясно вижу. На обращенной к нам стене – крыльцо. Сверкающие оконные стекла обрамляют веселые огоньки. Они совсем как маленькие керосиновые лампы, только ярче. Раньше, пока не встало солнце, мы его не замечали.
– Идем. – Я закидываю ее безвольную руку себе на плечи, обхватываю сестру за пояс, и мы тащимся по ломаному валежнику, гниющей листве и опавшим сосновым шишкам.
Чем ближе, тем оно огромнее. Мама всегда говорила, что дома бывают разные – одни хуже, другие лучше, – но до этого момента я могла представить себе только различные варианты нашей лачуги.
Это… это не лачуга.
Даже не знаю, как назвать это сочетание прямых линий, полированных поверхностей и многочисленных окон.
Подводя сестру к границе участка, я покидаю темный кокон Стиллуотерского леса. Взявшись за руки, мы спускаемся к уложенной камнем дорожке, что ведет прямиком к двери загадочного дома.
Мне остается только молиться, чтобы живущие в нем оказались хорошими людьми, творящими добро и не причиняющими зла другим.
Никогда себе не прощу, если привела нас из логова льва к норе желтой рыси.
Глава 22Николетта
Остановившись в ванной перед раковиной, разглядываю незнакомое отражение, кончиками пальцев касаюсь мешков под глазами с красными прожилками. Если бы я не знала эту женщину, то могла бы пожалеть ее. Но жалеть себя – не в моем характере.
Усталость раскрасила лицо в неприглядные тона, но здесь нет ничего, с чем не справится холодный компресс и что не спрячет тональный крем.
Прошлым вечером я засиделась допоздна, вглядывалась в фотографии, вспоминала лучшие времена и с упорством мазохиста старалась понять, могла ли заметить, как все это начиналось, или предпочла игнорировать.
Так и заснула, не придя ни к какому заключению.
Хотя Брант определенно знает, кто эта девочка, и прячет от меня ее фото, я помню слова матери, что опасно ходить вокруг да около, строя предположения. Но эти глаза… эти глаза цвета морской волны, точь-в-точь как у Бранта… Они не выходят у меня из головы.
Набрав в ладони теплой воды, ополаскиваю лицо, вытираюсь и иду вниз выпить чашку кофе.
За годы нашей совместной жизни я много раз оставалась дома одна на время рабочих поездок Бранта, но в данном случае ощущения особенные. Отзвуки эха в доме кажутся громче. Звуки моих шагов отчетливее, а завывания ветра назойливей. Все это служит напоминанием, что здесь только я, совсем одна, возле глухих лесов, под этим серым небом. В обычный день на дороге редко увидишь автомобиль, кроме нашего.
Достав из шкафа чашку, берусь за керамическую ручку и шлепаю к кофе-машине. Сладкого не хочется, решаю выпить черного.
– Эй!
Голос настолько слабый, что я уверена: мне показалось, что он пронесся по дому. Я чуть не расплескала кофе, поэтому ставлю чашку и поворачиваюсь ухом к соседней комнате. Стою, опершись на стеатитовую стойку, затаив дыхание. Ветер снаружи иногда воет так неистово, будто кто-то зовет из-за двери, но всегда оказывается, что там никого нет.
Без крайней необходимости сюда никто не приходит.
И я, естественно, никого не виню. Нас невозможно найти. До Нью-Йорка и хоть какой-то цивилизации несколько часов езды. Когда холодно, пейзаж невыносимо мрачный. Когда тепло, нас осаждают комары и цикады, стрекочущие так громко, что по ночам без наушников не уснуть.
Мои родители навещают нас по определенным случаям, в основном на праздники или дни рождения, да время от времени заглядывал на ужин брат мужа – пока они не разругались несколько месяцев назад.
Стараясь не дышать, вслушиваюсь в пустоту, наполняющую мой дом, и стараюсь понять, является ли это «эй» плодом моего воображения. Потом, качая головой, тянусь за кофе. Как я только могла подумать, что в семь утра кто-то случайно и без предупреждения окажется у моей двери.
Иду на кухню, сажусь за стол и смотрю в окно, поднимающееся от пола до потолка, на редкие деревья, окружающие наш дом.
Весной леса вокруг Стиллуотер-Хиллз полны жизни и по воле матери-природы совершенно преображаются. Они служат заповедником великолепной флоры и фауны: весной первоцветы и монархи, летом золотистые грибы-лисички, осенью сливы и хурма.
Но зимой… Зимой этот лес не больше чем гниющее, полумертвое и продуваемое ветром пространство, мешающее, как бельмо на глазу.