Жму на тормоз до полной остановки, потом автомобиль трясется по выступам и бороздам на покрытии. Снова смотрю в зеркало – девочки сохраняют спокойствие. Выдохнув, включаю сигнал правого поворота и молча ругаю себя за то, что недостаточно в них уверена.
Я еще плохо знаю девочек и не представляю себе, что они вынесли, но уже вижу: характер у них есть, таких не сломаешь.
Минутой позже въезжаю на стоянку возле бутика «Нефрит», что на Хэнкок-драйв. На крашеной скамеечке у переделанного в магазин викторианского особняка ждет доктор Петтигрю. Увидев нас, она улыбается.
– Рен, Сэйдж, вы уже знакомы с доктором Петтигрю, – говорю я, выбираясь из машины.
– Как приятно снова вас видеть, – говорит доктор, расправляя кардиган с перламутровыми пуговицами по худым, как спички, ногам. – Я поговорила с одной из продавщиц. Она приготовила для нас примерочную. И уже принесла кое-какие вещи.
Полностью одеть двух девочек-подростков в частном бутике недешево, но я не думаю, что они готовы к посещению торгового центра. В пятнадцати милях отсюда, в Пирсон-Тауншип, есть «Уолмарт», но даже он может ошеломить их обилием люминесцентных ламп и вечной сутолокой в отделах.
Поднявшись по ступеням к входной двери, вижу от руки написанное объявление: закрыто на частное обслуживание. Как я и просила.
Бутик «Нефрит» ждет нас. Из колонок под потолком льется негромкая музыка. Свеча на подставке с мраморным верхом, расположенная у темно-синего бархатного дивана, струится слабым ароматом гардении. Слева – три примерочные комнаты с атласными шторами вместо дверей, справа – кассовый аппарат на витрине с ювелирными изделиями.
Выбрать здесь особенно нечего, и, судя по расцветкам, бутик не ориентирован на подростков, но я не сомневаюсь: что-нибудь мы здесь подберем. А если я узнаю их размеры, то дома смогу заказать больше вещей через Интернет.
– Привет, как поживаете? – К девочкам спешит молодая женщина с глянцево-черной косой на спине и смуглой, цвета меда, кожей. Помада на губах яркая, цвета фуксии. Она протягивает правую руку.
– Я – Моника. Сегодня я буду вас обслуживать.
Прежде я несколько раз делала здесь покупки, в основном от скуки, потому что это заведение не вполне в моем вкусе, и никогда Моника не встречала меня рукопожатием. Я беспокоилась, что местные окажут девочкам такой же холодный прием, как и мне, но, может быть, заблуждалась? Может, их встретят с распростертыми объятиями?
Девочки смотрят на протянутую руку. Возникает неловкая пауза, и Моника быстро убирает руку. Уверена, что доктор Петтигрю побеседовала с ней перед нашим приездом, а еще уверена, что она, как уроженка Стиллуотера, смотрела новости и слышала об этих девочках все, что только можно, но предугадать, какие выражения, понятия и манеры поведения им знакомы, а какие нет, нельзя.
– Будьте любезны следовать за мной, – приглашает Моника и разворачивается на каблуках своих бежевых туфель от Шанель. На 99 процентов убеждена, что это подделка, потому что никто в Стиллуотере не станет покупать пару обуви за тысячу долларов, как бы он ни был повернут на моде. – Я приготовила для вас несколько вещей и повесила в ваших примерочных. Когда прикинете на себя, мы увидим, подходят ли размеры, и сможем продолжить. Согласны?
Говорит она высоким голосом, сжимая наманикюренные пальцы. Не знаю, то ли выпила лишнего кофе с утра, то ли переигрывает с гостеприимством, потому что эта парочка заставляет ее нервничать. В любом случае, девочки не обращают на это внимания, прямиком направляются в примерочные и принимаются рассматривать вещи на плечиках и крючках.
Рен проводит рукою по ткани темно-синего платья в клетку, потом изучает швы.
– Все в порядке? – спрашивает доктор Петтигрю. – Если эта модель тебе не нравится, можно подобрать другую.
Рен поджимает розовые губки.
– Оно красивое.
Мы все вздыхаем с облегчением, а Моника идет к примерочным и распускает атласные завязки штор.
– Смелее, – говорит она. – Примерьте его.
Присаживаюсь на диван возле двери, и мы достаточно долго ждем, а потом из-за штор появляется Рен. Темно-синее в клетку платье прекрасно сидит на ее хрупком теле, даже местами создает иллюзию девичьей фигуры.
– Ну? – Я встаю. – Что скажешь?
Она смотрит блестящими глазами, закусив нижнюю губу, затем шепчет:
– Мне очень нравится.
Из соседней примерочной выходит Сэйдж. На ней болтаются узкие джинсы и какой-то топ на пуговицах, который больше подошел бы женщине раза в два или три старше.
Подтягивая брюки, Сэйдж морщит лоб.
– Я этого не хочу. Я в них смешная.
Рен смеется. Сэйдж прыскает. Магазинчик наполняется веселым хихиканьем.
В такой обстановке почти не помнишь, что леса, окружающие наш старомодный городок, сейчас полны полицейских, поисковых собак и добровольцев, прочесывающих чащу и участки пересеченной местности в поисках людей – живых или мертвых.
Никогда не думала, что в таких слабых телах могут обитать такие сильные души. У меня сладко щемит в груди. В этот момент я всем сердцем верю: все будет хорошо.
Моника предлагает им примерить другие модели, и девочки снова скрываются за шторами. Достав из сумочки телефон, быстро набираю сообщение своему парикмахеру – не сможет ли она сегодня принять девочек.
Потом, откашлявшись, наклоняюсь к доктору Петтигрю:
– Завтра муж возвращается домой… Он уезжал по работе, и они с ним еще не знакомы.
Доктор внимательно слушает меня.
– В то утро они перепугались, увидев мужчин-полицейских, – добавляю я. – И их заверили, что в больнице с ними будет общаться только женский персонал.
– Это была предосторожность, – говорит доктор Петтигрю. – Думаю, они не столько боятся мужчин, сколько того человека, который не выпускал их из дома. Все будет нормально. Вы проявили свои качества, взяв их к себе, полагаю, и муж у вас такой же.
Я сдержанно улыбаюсь и в знак благодарности кладу ладонь на растревоженное сердце. На душе приятно и одновременно грустно.
Когда-то Брант помогал застрявшим автомобилистам, выхаживал птенцов. Как-то раз он всю ночь не спал, готовил для меня трехслойный шоколадный торт. Местная булочная облажалась, испортила его заказ, и он вызнал рецепт в моей любимой пекарне в Нью-Йорке. Наутро к нам должна была приехать компания на мой день рождения.
Пока я принимала душ после пробежки, он варил мне кофе. Он приучил меня к свежим цветам, привозил их всякий раз, возвращаясь домой. Всегда розы. И всегда белые.
Раз в год он баловал меня романтическим путешествием. Я всегда знала, что оно близится, но когда именно и куда мы едем, он не рассказывал. Просто однажды утром будил меня и предлагал собрать дорожную сумку.
Воспоминания о сладостных моментах, созданных для меня Брантом, приводят только к одному: я лучше осознаю жестокую правду. Я живу не с тем человеком, за которого выходила замуж.
И как только он вернется домой, мне снова придется выяснять, кто же он такой.
Последние два дня предоставили мне временную и столь желанную передышку от личных неприятностей, но реальность, словно отринутый любовник, не позволяет забыть о себе.
Глава 27Рен
– Отрежьте их, – говорю я симпатичной даме, накрывающей мне грудь и плечи черным передником. Она молчит, завязывает ленточки на моей шее. В помещении шумно. И светло. И пахнет как возле маминого комода, уставленного множеством склянок с совершенно необходимыми маслами. Баночки, бутылочки, на них ярлычки с надписями, сделанными маминой рукой. Тубероза. Гардения. Розовый перец. Эвкалипт. Лимонник. Флердоранж. – Отрежьте совсем.
Наши взгляды встречаются в зеркале, и женщина проводит пальцами по волнистым прядям, оставшимся от косы, заплетенной мне утром Николеттой.
– Ты уверена? – с сомнением спрашивает она, потом смотрит на Николетту, которая стоит в сторонке с моей сестрой. – У тебя такие красивые…
– Уверена. – Сажусь прямее, поднимаю голову и выставляю подбородок, глядя на свое отражение.
Мама стригла нас примерно раз в год, но всегда оставляла волосы длиной хотя бы до середины спины.
– Дорогие мои, длинные волосы вам идут, – говорила она, подрезая посеченные концы и то и дело поправляя наши головы. – Они только подчеркивают вашу естественную красоту.
Чем дольше я живу с Николеттой, тем яснее понимаю, что все эти годы Мама нас полностью контролировала. Нам не позволялось высказываться о том, что мы носим, что едим, какие у нас прически, в какое время ложиться спать.
А с Николеттой все решения принимаем мы сами.
Она живет свободной жизнью. Никем и ничем не связана. Никаких глупых правил. Никакой бессмыслицы. Не нужно ни о чем спрашивать. Если она хочет что-то сделать, то делает, вот и все.
Если бы здесь появилась Мама, я спросила бы у нее, почему она не подрезала нам волосы. По-моему, в этом нет ничего общего с защитой нас от зла, которое, по ее словам, таится в таких местах, как это. Как раз здесь мы пока не видели ничего, кроме добра.
– Почему бы нам не подрезать их вот так? – Дама с расческой касается моего плеча. – Тогда ты сможешь собирать их наверху, если захочешь.
– Прекрасно, – соглашаюсь я.
Женщина отводит меня к стулу возле раковины и говорит, что вымоет волосы с «шампунем». Через секунду струйки теплой воды текут по голове. Я чувствую слабый цветочный аромат, а женщина массирует кожу головы пальцами.
Почти как Мама, только Мама не делала этого так бережно, и вода всегда была холодной, когда очередь доходила до меня. Теплую она использовала для младших, говорила, им нужнее.
Обернув голову полотенцем, женщина опять ведет меня к креслу, расчесывает влажные волосы, а потом берется за ножницы. Я тут же зажмуриваюсь – сама не знаю, почему, – а когда снова открываю глаза, чувствую необыкновенную легкость, прежде мне незнакомую.
Сэйдж не отрывает взгляда от буклета, предложенного ей Николеттой. Она выбирает себе прическу. Дама наносит лосьон на мои влажные пряди. Пахнет он совсем не так, как кокосовая мазь, которой пользовалась Мама. У меня из головы не выходит Иви. Где она? Что делает? Мама, наверное, все так же забивает ей голову враньем.