Лейк, но все же она отважилась прийти ко мне, хотя у них с Роландом гораздо больше причин бояться, чем было у нас с Сэмом. В конце концов, они были вынуждены остаться в Америке, так как Китай стал закрытой страной. Их должности, которые ранее вызывали у всех такое восхищение, теперь делают их объектами подозрений: они могут быть шпионами, оставленными здесь специально для сбора информации о технологиях и исследованиях США. Тем не менее она превозмогает свой страх и приходит навестить меня.
— Сэм был хорошим Быком, — говорит Вайолет. — Он был честным человеком, готовым нести ответственность за свою прямоту. Он следовал законам природы и терпеливо вращал колесо судьбы. Он не страшился своей участи и знал, что сделать, чтобы спасти вас с Джой. Бык всегда делает все возможное, чтобы защитить свою семью.
— Моя сестра не верит в китайский гороскоп, — вмешивается Мэй.
Не знаю, почему она так говорит. Конечно, было время, когда я не верила в подобные вещи, но это было давно. В глубине души я понимаю, что моя сестра — действительно Овца, что я навсегда останусь Драконом, Джой — Тигром, а мой муж был Быком — надежным, собранным, спокойным и, как сказала Вайолет, не страшившимся жизненных тягот. Это замечание, как и многие другие высказывания Мэй, показывает, как мало она меня знает. Почему я раньше этого не замечала?
Не отвечая Мэй, Вайолет гладит мое колено и цитирует старую поговорку:
— Все легкое и чистое поднимается вверх, становясь небом.
В моей жизни не было трех ровных миль или трех солнечных дней подряд. Раньше я была храброй, но теперь я совершенно опустошена. Мое горе подобно непроницаемому слою густых облаков. Мои одежды и сердце черны, и я не могу думать ни о чем другом.
Тем же вечером, когда Верна уже покормили, погасили свет в его комнате и Джой ушла выпить чаю с сестрами И, в мою комнату стучится Мэй. Я встаю и открываю ей дверь. На мне сорочка, мои волосы в беспорядке, а лицо опухло от слез. На моей сестре — изумрудно-зеленое атласное платье, облегающее фигуру, ее волосы уложены в неправдоподобно высокую прическу, в ушах сверкают серьги с нефритом и бриллиантами. Она куда-то собирается. Куда — я не интересуюсь.
— Второй повар сегодня не вышел на работу, — говорит она. — Что мне делать?
— Мне все равно. Решай по своему усмотрению.
— Я знаю, тебе сейчас тяжело, и я сочувствую тебе. Действительно сочувствую. Но ты нужна мне. Ты не представляешь, как тяжело мне сейчас приходится с кафе, Верном, домашним хозяйством и моим бизнесом. У меня так много дел.
Я слушаю, как она вслух дивится тому, в какие хлопоты выливается обеспечение съемок фильма «Вокруг света за восемьдесят дней» массовкой, костюмами и реквизитом вроде тележек, киосков и повозок рикш.
— Как правило, я беру за прокат десять процентов стоимости предмета, — продолжает она. Я понимаю, что Мэй пытается заставить меня выйти из комнаты, вернуться к жизни и, как обычно, помочь ей, но, честно говоря, я ни черта не смыслю в ее делах, и сейчас мне они совершенно безразличны. — Некоторые предметы берут в аренду на несколько месяцев, на год, и среди них есть вещи, которые нечем будет заменить в случае поломки, — повозки, например. Как ты думаешь, сколько мне за них брать? Каждая стоит около двухсот пятидесяти долларов, то есть, по идее, неделя должна стоить двадцать пять долларов. Но, наверное, надо брать больше, ведь если с ними что-нибудь случится, где мне взять новые?
— Решай по своему усмотрению.
Я начинаю закрывать дверь, но Мэй не дает мне этого сделать:
— Почему ты меня не впускаешь? Ты приняла бы душ, я сделала бы тебе прическу. Ты могла бы надеть платье, и мы вышли бы пройтись.
— Не хочу мешать твоим планам, — отвечаю я, думая, что она столько раз оставляла меня одну с родителями в Шанхае, в квартире с Иен-иен и здесь с Верном, чтобы отправиться неизвестно куда.
— Ты должна вернуться к жизни…
— Прошло всего две недели.
Мэй смотрит на меня в упор:
— Ты должна выйти и быть со своей семьей. Джой скоро возвращается в Чикаго. Ей нужно с тобой поговорить.
— Не говори мне, как воспитывать мою дочь.
Она берет меня за запястье, касаясь маминого нефритового браслета.
— Перл! — Она слегка трясет мою руку. — Я знаю, как тебе тяжело. Ужасное горе. Но ты еще молода, еще красива. У тебя есть дочь. У тебя есть я. И у тебя было все. Взгляни, как любит тебя Джой, как любил тебя Сэм…
— Да, и умер.
— Я знаю, знаю, — сочувственно говорит она. — Я хотела помочь. Я не знала, что он покончит с собой.
Ее слова словно плывут перед моим взглядом, выписанные изящным почерком. В повисшей тишине я вновь и вновь перечитываю их, после чего спрашиваю:
— О чем ты?
— Ни о чем. Забудь.
Моя сестра никогда не умела лгать.
— Мэй!
— Хорошо! Хорошо.
Отпустив меня, она воздевает руки и раздраженно ими всплескивает. Затем, повернувшись на своих высоких каблуках, она выходит в гостиную. Я следую за ней. Она останавливается, оборачивается и торопливо выплевывает слова:
— Я сказала агенту Сандерсу про Сэма.
— Что ты сделала?
Мой слух отказывается воспринимать глубину ее предательства.
— Я сказала ФБР про Сэма. Я думала, что так будет лучше.
— Но зачем? — спрашиваю я, по-прежнему не веря, что она могла так поступить.
— Ради отца Лу. Перед смертью он словно предчувствовал то, что произойдет. Он взял с меня обещание, что я сделаю все возможное, чтобы оберечь вас с Сэмом. Он не хотел, чтобы мы были вынуждены расстаться…
— Он не хотел, чтобы Верн оставался на твоем попечении, — говорю я. Но дело не в этом. То, что она сказала про Сэма, просто не может быть правдой. Пожалуйста, пусть это не будет правдой.
— Прости, Перл. Прости меня.
И тут Мэй торопливо вываливает на меня все остальное:
— Агент Сандерс иногда провожал меня домой после работы. Он расспрашивал меня о Джой, о вас с Сэмом. Он сказал, что есть возможность получить амнистию. Он сказал, что если я скажу правду о статусе Сэма, то мы вместе добьемся получения гражданства для вас. Я думала, что если продемонстрирую агенту Сандерсу свою лояльность, он поверит, что вы тоже лояльны. Понимаешь? Я должна была защитить Джой, но, кроме того, я боялась потерять тебя — мою сестру, ведь ты единственная, кто любит меня просто за то, что я есть, ты всегда защищала меня и заботилась обо мне. Если бы вы послушались меня, наняли адвоката и признались, вы бы оба получили гражданство. Вам больше нечего было бы бояться, и нас с тобой никогда бы не разлучили. Вместо этого вы с Сэмом продолжали лгать. Но мне и в голову не приходило, что Сэм может повеситься.
Я любила мою сестру с самого ее рождения, но я слишком долго уподоблялась луне, вращающейся вокруг обворожительной планеты. Во мне кипит накопившаяся за жизнь ярость, и я отворачиваюсь. Моя сестра, моя глупая сестра.
— Уходи.
Она смотрит на меня как настоящая Овца — самодовольно, непонимающе.
— Я здесь живу, Перл. Куда прикажешь мне идти?
— Уходи! — кричу я.
— Нет!
Всего лишь несколько раз в жизни Мэй так открыто отказывалась мне повиноваться.
— Нет. В этот раз ты меня выслушаешь, — произносит она размеренно и хрипло. — Амнистия имела смысл. Так надо было поступить.
Я трясу головой, отказываясь ее слушать:
— Ты сломала мне жизнь.
— Нет. Это Сэм сломал свою жизнь.
— Как это похоже на тебя, Мэй, — винить всех вокруг, кроме себя.
— Я бы даже не заговорила с агентом Сандерсом, если бы думала, что для вас с Сэмом есть хоть какая-то опасность. Не верю, что ты так обо мне думаешь. — Она словно бы собирается с силами, стоя в своем изумрудном атласе. — Агент Сандерс и остальные дали вам шанс…
— Если запугивание — это шанс…
— Сэм был бумажным сыном, — продолжает Мэй. — Он жил здесь нелегально. Я буду до конца своих дней винить себя в его самоубийстве, но это не отменяет того, что я поступила правильно и сделала это для вас и для всей нашей семьи. Все, что вам с Сэмом нужно было сделать, — это сказать правду.
— А ты не думала о том, какие могут быть последствия?
— Разумеется! Я же говорю: агент Сандерс обещал, что если вы с Сэмом признаетесь, вы получите амнистию. Амнистию! На ваших документах поставили бы печати, вы бы стали легальными гражданами, и все это было бы позади. Но вы с Сэмом оказались слишком упрямыми, слишком провинциальными, слишком невежественными, чтобы стать американцами.
— То есть ты обвиняешь меня в том, что произошло?
— Я не хочу этого сказать.
Но она уже это сказала! От ярости я плохо соображаю.
— Я хочу, чтобы ты выехала из моего дома! — Во мне бушует злость. — Я больше не хочу тебя видеть. Никогда.
— Ты во всем меня обвиняла с момента моего рождения.
Она говорит спокойно. Спокойно!
— Потому что все плохое, что со мной случалось в жизни, происходило из-за тебя.
Моя сестра смотрит на меня, выжидая, как будто она готова к тому, что я могу сказать. Раз уж ей этого хочется…
— Папа больше любил тебя, — говорю я. — Он всегда садился рядом с тобой. Мама так тебя любила, что садилась напротив тебя, чтобы видеть красивую дочь, а не краснолицую уродку.
— Тебя всегда преследовало чудовище с красными глазами, — хмыкает моя сестра, словно бы не обращая внимания на мои обвинения. — Ты всегда завидовала мне и ревновала, но мама с папой любили именно тебя. Кто кого больше любил? Я тебе расскажу. Папе нравилось смотреть на тебя. Мама садилась рядом с тобой. Вы трое все время говорили на сэйяпе. У вас был свой тайный язык. И вы все время оставляли меня за бортом.
Услышав это, я на мгновение замираю, парализованная. Я всегда считала, что они говорили со мной на сэйяпе, чтобы оградить Мэй от тех или иных вещей, но что, если они таким образом выражали свою любовь, свою привязанность ко мне?
— Нет! — говорю я, обращаясь как к Мэй, так и к себе. — Все было не так.
— Папа так заботился о тебе, что делал тебе замечания. Мама так заботилась о тебе, что покупала тебе жемчужный крем. Она никогда не дарила мне ничего ценного — жемчужный крем, свой нефритовый браслет. Они отправили тебя в колледж. Меня даже не спросили, не хочу ли я того же! И хотя ты его окончила, ты этим не воспользовалась. Взгляни на свою подругу Вайолет. Она чего-то достигла, а ты? Нет. Все мечтают приехать в Америку, чтобы воспользоваться имеющимися здесь возможностями. У тебя они были, но ты их упустила, предпочитая быть жертвой,