<Среда> 22 мая. <1829>
Маменька все еще нездорова. В прошлое воскресенье у нас не было дам, но вечер, на котором присутствовали лишь мужчины, был весьма приятен. Был Краевский, который безумно рад тому, что его приняли в Коллегию иностранных дел. Я называю его первым, потому что кроме него и Штоля, художника-флориста, я не знаю никого, кто наводил бы на меня такую скуку. Если К<раевский> предполагает, что белые пуговицы помогут ему добиться моего расположения, то он ошибается, ибо ни белые, ни желтые, ни зеленые, ни серые, ни красные пуговицы не заставят меня переменить мнение.
Киселев пришел немного позднее Мейендорфов, Титова, Фишера и Виельгорского. Он уселся возле меня, но, поскольку я заговорила с графом Виельгорским, последний сел возле него. После недолгого разговора я сказала Кисе<леву> смеясь: «Вы не на своем месте сидите», так как г-жа Василевская была слева от меня. Не дослушав конца моей фразы, кровь приливает к лицу его высокоблагородия, он вспыхивает как бенгальский огонь и усаживается напротив. Я охотно посмеялась бы над его обидчивостью, но граф воспользовался ею, сел возле меня и не покидал меня ни на минуту. К<иселев> мог подумать, что я сказала это намеренно, с тем, чтобы он уступил свое место графу, и уж менее всего я заинтересована в том, чтобы у него сложилось такое впечатление, ибо мне это и в голову не приходило.
Затем почти все ушли. Оставались лишь Мейендорф, Титов и граф, и до 12 мы проговорили о литературе.
<Воскресенье> 2 июня <1829> Петербург.
Мы все еще в городе, и причина тому грустна – бедняжка Анна Антоновна очень больна, и Бог знает, поправится ли она, но я все же надеюсь на лучшее. Алексей недавно уехал в наше поместье. Петр с герцогом. Мы ожидаем приезда Варвары с мужем и очаровательной малышкой, она не может жить у нас, потому что у нас болели корью и все еще болеют коклюшем. Какая прекрасная погода! И один Бог знает, когда мы поедем в Приютино. Как великолепна река, какое чудесное небо, ни одного облачка! Нева, как гордая красавица, спокойна, тиха, но хороша, очень хороша… Из окна я вижу крепость, ее стены, мост через Неву… Я слышу доносящийся издалека шум экипажей – какая прекрасная картина, как она меланхолична, какие навевает грезы, сколько дум о жизни, и особенно о будущем пробуждает она! Меня спрашивают, что я пишу, они хотели бы прочесть мой журнал! Они никогда его не увидят! Да и зачем, он лишь опечалил бы их. Алексей, уезжая, просил меня приготовить к его возвращению сюрприз. Он часто говорил о… Мне очень бы хотелось как можно скорее получить от него письмо. И почему ж это? – спрашивает мой внутренний голос. Да потому, что оно, как я предполагаю, должно удовлетворить мой интерес.
Лицо приятное, мягкое, но задумчивое, взгляд острый, живой, волосы совершенно седые, рост средний, он худощав. Одет весьма изысканно, без претензий, свойственных выскочкам. Манера поведения непринужденная, мягкая, приятная и предупредительная. Вот облик этого обаятельного человека. Увидев его впервые, я сама себе тут же сказала: «Вот настоящий джентльмен», – и я не ошиблась. Я всегда думала и продолжаю думать, что внешность редко обманывает, особенно глаза. Эта личность с первого взгляда вызывает к себе интерес, и этот интерес сохраняется навсегда. Никогда и ни к кому не была я так расположена, как к этому человеку, он внушал мне доверие и уважение, которые лежат в основе всех самых глубоких чувств. Находясь в его обществе, мне казалось, что я в обществе такого совершенного существа, такого человека, которому охотно и безбоязненно доверила бы свою жизнь. Я не испытывала к нему идеальной любви, это было скорее поклонение, уважение, восхищение.
Его возраст – думаю, лет сорок – нисколько меня не пугал. Да, на него я могла положиться, ибо его столь твердые правила были верным залогом счастья. Его безупречная репутация, обожание, которое он внушает всем без исключения, убеждали меня, что видеть его и любить – одно и то же. Счастлива та женщина, которая его полюбит; он, кажется, создан для того, чтобы нести в мир счастье.
Во вторник мы заезжали к Фишерам. Какое прекрасное заведение! Как я радовалась тому, что Интерес был там тоже. Там были папенька, маменька, Мейендорф, граф Виельгорский, моя кузина Марфа и мадам Адам, урожденная Полторацкая, другая моя кузина – прелестная женщина. Я подтрунивала над графом Виельгорским по поводу его учености в области ботаники. Он был, по обыкновению, очарователен и просил позволения провести вечер у нас. Вечером у нас были Глинка и Иванов, придворный певчий. Боже, какой прекрасный тенор! Граф приехал поздно, но тоже пел и оставался долго, очень долго… Вот и все, вот и все, вот и все!
<Суббота> 8 июня <1829>
Бедная Анна Антоновна умерла. Она не смогла перенести болезнь. Да простит Всевышний все ее вольные и невольные прегрешения! Через месяц исполнился бы уже год, как не стало г-на Ермолаева; она не смогла жить без него. Хотя при жизни любовь их и была беззаконной и смешной, но она была возможна благодаря ее постоянству. А ее смерть освятила их любовь, сделав ее достойной восхищения. Приехала Варвара, моя милая Варвара. Ее малышка прелестна. Все свое время я провожу у нее. Утром в день смерти бедной немки Виельгорский приехал к ней, так как она живет в доме моей тетушки Волконской <нрзб>. Граф уезжает на месяц в свое поместье, а потом вернется сюда, и тогда, надеюсь, мы будем видеть его часто. Но нет, он будет опасаться приходить, чтобы не возбудить толков о себе. Он будет все так же галантен со мной: он не может меня полюбить. Его сердце слишком устало от любви, чтобы он мог помышлять о женитьбе на мне, и к тому же во мне теперь слишком мало очарования, я чувствую сама, что я уже не та, кем была в 18, 19 лет. Тогда я еще могла внушать страсть многим, сейчас… Никогда! Но так ли уж нужна страсть, чтобы создать благополучную семью и быть счастливой? Нет, но нужна хоть капля любви с одной стороны, а я не могу ее более внушать. Annette перечитала страницу 90 своего Журнала. Вот она, будущая жизнь!)
Перед отъездом в Приютино, на другой день приезда Вариньки, ушла я на балкон и там засмотрелась на Неву. Как чистое зеркало, отражала она все предметы на берегах своих <…>
Приютино
Тра-ла-ла-ла, тра-ла-ла-ла, тра-ла-ла-ла, я презираю всех и вся. Ах, Боже мой, как весело на даче! Что за время, что за покой. Хоть весь день пой. Бог мой, какой… ты что… ах, не скажу… я пережила все, и теперь в сердечной или с сердечной пустоты пою, шалю, свищю, и все на ю с одним исключением – только люблю нет, я к сему слову прилагаю отрицательную частичку не, и выходит все прекрасно. Не люблю. Прекрасно, прекрасно… Чу, едет кто-то, не к нам ли? Нет, к нам некому быть, любимцы и любители все разъехались по местам, по морям, по буграм, по долам, по горам, по лесам, по садам, ай люли, люли, ай лелешеньки мои… смотрю и ничего не вижу, слушаю и ничего не слышу.
Портрет княжны Волконской.
Л. Фишер. 1858 г.
Княжна Варвара Николаевна Репнина-Волконская (1808–1891 гг.) – русская писательница и мемуаристка из рода Волконских, знакомая Н. В. Гоголя и «добрый ангел» украинского поэта Т. Г. Шевченко (ходатайствовала о его освобождении из ссылки)
Ах, браво, только чухонец не может быть, подойдем к балкону: ай да чухландия, хоть бы и барину так бойко проехать. Но он, может быть, едет к любезной! Ах как чувствительно! Больные глаза от грязи и полупьяное лицо очень хорошо рисуются в воображении с бессмертным богом любви. Да и то сказать, не один чухонский Амур бывает с куриной слепотою, и южный италианский Бог, любовник красоты и Психеи, бывает иногда не так-то здоров.
<Вторник> 25 июня <1829>
Как справедлив тот, кто сказал, что la vie d’une femme est toujours un roman (жизнь женщины всегда роман)! Прочитав прежние строки, кажется, что любовь, замужество, решение судьбы – все, все было далеко от меня, а теперь… Ничего не может быть ближе, и кто же об этом думает, я никогда не могла бы себе то вообразить. Жеорж Меендорф[123]. В первое воскресенье он был у нас, и Варинька заставила меня то заметить. Александр М<ейендорф>, приехавший из чужих краев, и старинный мой друг, был с ним и сочинил в честь Прию<тина> и мне стихи. Потом в прошедшую субботу George приехал один, и тут я сама заметила, что он был очень нежен и absent (рассеян). В воскресенье же (нет, в субботу вечером) приехал Александр. George был все два дня грустен, беспокоен, préoccupé (озабочен). Я всякую минуту боялась декларации. Но что меня и Вариньку изумило, это фраза, которую он ей сказал вечером, сидя и учась у ней играть в «Романс». В это время, как я пела и восхищала Алек<сандра> и даже Папиньку, George сказал Варе: «Signorina Sara Contessa» (Синьорина будет графиней). Barbe, как будто не понимая, отвечала: «Non e possibile, io sono maritata» (Это невозможно, я замужем). «А comment dire, – отвечал он, – vous verrez?» (A как сказать «увидите» по-итальянски?) «Ah, vederette», – отвечала она. «Eh bien, vederette, sara contessa» (Вот увидите, будет графиней). Barbe, все как будто бы не понимая, что говорит он не про нее, сказала: «Tanto meglio per me» (Так для меня лучше). И разговор кончился. Но он все был задумчив. Что хотел он сказать этим Sara contessa (будет графиней). Неужели он что-нибудь узнал об графе. Ах, ежели бы его устами да мед пить! Но нет, я не рождена для продолжительного счастья. При том же граф после свидания у Вариньки ведет себя очень странно, не думает ли он, что мы хотим поймать его. Ошибается, je suis moi-même trop ftère pour cela (я слишком горда для этого). Но я теперь говорю: Sara quel che sara (будь что будет). Да будет воля Твоя. Я пью воды и езжу верхом с Григорием