Император, говоря о Людовике Бонапарте, сказал, что он делается любезным, идет нам навстречу, что и предложил безо всяких условий отдать нам русских пленных-калек. Император и императрица говорили о Петергофе, о наших летних воспоминаниях, которые кажутся так далеки, хотя в то же время так близки. Но между этим вчерашним прошлым и настоящим сегодняшнего дня стоит ужасная ночь 18 февраля, которая для меня, по крайней мере, навсегда разрушила чувство прочности в жизни. Эти несколько часов тоски и ужаса, когда на моих глазах вместе с жизнью одного человека рухнул целый порядок вещей, который я считала таким реальным и неизменным, когда я в первый раз поняла реальность смерти, – эти несколько часов изменили все мое внутреннее существо…
Таким образом, на этом вечере, хотя по видимости ничего не изменилось в наших добрых привычках, одного мне недоставало – и я знала, что это никогда ко мне не вернется, – это беспечности, житейской неопытности, навеки мной утраченных.
Портрет великого князя Николая Александровича.
С. К. Зарянко. 1860-е гг.
Николай Александрович (1843–1865 гг.) – старший сын императора Александра II, атаман всех казачьих войск, генерал-майор Свиты Его Величества, канцлер Гельсингфорсского университета
13 марта.
После обедни служили молебен о победе русского оружия над врагами. Я испытала некоторое удовлетворение при виде того, как иностранные принцы должны были стать на колени, прося у бога избавить нас от наших врагов, с которыми большинство находится в тайном союзе.
Сегодня, когда я пришла на вечер, императрица подала мне маленький футляр со своим шифром из бриллиантов, на который я имею право как фрейлина царствующей императрицы. Когда императрица передавала мне шифр, я сказала ей: «Это мне не доставляет никакого удовольствия, ваше величество; я предпочитала служить вам без шифра, я была так счастлива у вас, когда вы были цесаревной». «Я вполне верю этому», – сказала императрица с грустным видом. Во время вечера говорили о коронации, которая обыкновенно бывает шесть месяцев спустя после восшествия на престол, и император сказал: «На этот раз придется ее отложить на год или два, я не хочу короноваться, пока не будет окончена война». Значит, он не верит, что теперешние конференции могут привести к миру, который может быть достигнут лишь ценою унижения России, на что без зазрения совести согласились бы многие высокопоставленные лица. Но, судя по этим словам, император иначе смотрит на дело.
13 января я вступила на службу к цесаревне, и 13 марта я получила шифр императрицы. 13 несчастное число, но для меня оно не было таковым…
14 марта.
М-llе Шубина привезла мне из Дивеева[197] четки для императрицы. Я пошла, чтобы их передать ей, в обычное свое время – в шесть с половиной часов, когда она бывает одна после обеда. К моему величайшему огорчению, она мне объявила, что все фрейлины прежнего двора будут дежурить при ней и что Александра и я будем также по очереди дежурить при императрице-матери. На этот раз я почувствовала себя такой обездоленной, что расплакалась. «Не будьте ребенком, – сказала мне императрица, – это ничего не изменит в наших отношениях. Вы же знаете, что во время дежурств я никогда не пользовалась вашими услугами, я точно так же не буду пользоваться услугами этих дам. Ничто не помешает мне видеть вас в любой час, когда это мне будет удобно».
Видя, как трагично я к этому отнеслась, императрица стала смеяться надо мной. Когда я вечером пришла к чаю, она спросила меня, успокоилась ли я; тогда я обратилась к государю и сказала ему, что я гораздо больше рассчитывала на него, чем на императрицу, для защиты наших прав. Но он ответил со смехом, что, наоборот, это он устроил это нововведение. Александра в таких случаях молчит. Ее теперешняя роль быть до такой степени проникнутой благоговейным страхом, что это отнимает у нее способность болтать и шутить, как прежде. Это очень искусная инсценировка почтения и робости; она играет эту комедию с большим изяществом и тонкостью, и мне порой кажется, что ее церемонная манера держать себя гораздо более уместна, чем мои слезы и бессмысленные упреки, чем то удовольствие без дальних мыслей, которое я испытываю, когда бываю с ними, и которое позволяет мне совершенно забывать, что они такие высокие особы. Я их люблю, как будто они совсем не государи. Императрица утешила меня, сказав, что установление нового порядка было желанием императрицы-матери и что она не решилась воспротивиться, так как уже слишком часто ее подозревали в недоброжелательном отношении к фрейлинам старого двора.
15 марта.
Пришла депеша из Севастополя с известием, что 3 марта отражено нападение французов и что 5-го убит адмирал Истомин[198]. Ход переговоров на конференции держится в величайшей тайне. Мой отец волнуется, мучится и пребывает в очень мрачном настроении из-за оборота, который принимает наше политическое положение…
26 марта, пасхальная суббота.
В пасхальную ночь состоялся выход в большую дворцовую церковь. Императрица и великие княгини ввиду траура были в парадных платьях из белого крепа. Императрица была очаровательна в этом туалете. Белые легкие ткани, окутывавшие ее воздушный стан, придавали ей еще большую прозрачность и легкость. В ее походке есть особая грация, ее ноги как будто еле касаются земли – sie geht nicht, sie schwebt[199]. Когда она появляется среди публики, глаза ее обыкновенно опущены, и тогда на ее лице появляется неуловимое выражение, как будто она хочет скрыть свое внутреннее существо от глаз толпы, мимо которой она проходит. Всякий раз, когда я вижу императрицу среди публики, у меня впечатление, что она душой неизмеримо далеко, что у нее нет ничего общего с этой пестрой светской толпой, которая теснится вокруг нее. Ее невестки, великие княгини Мария Николаевна, Ольга Николаевна и Александра Иосифовна, производят совершенно иное впечатление. Они блистают красотой, черты лица у них более правильны, чем у императрицы, осанка, может быть, более царственна, но у императрицы гораздо больше прелести, прелести, исходящей от души, трудноопределимой, но заставляющей звучать сокровенные душевные струны.
После заутрени император в самой церкви принимал пасхальные поздравления. Это очень длинная и утомительная церемония. Император стоит около правого клироса в церкви, и все высшие сановники, чины двора и представители гвардейских полков подходят к нему и после глубокого поклона «христосуются» с ним, т. е. обмениваются троекратным поцелуем. Это повторяется, как меня уверяли, до 2000 раз. Императрица стоит рядом с императором, и после христосования с императором целуют у нее руку. Я с своего места с беспокойством следила за проходившими рядами, опасаясь большого утомления для бедной императрицы, которая так слаба и уже изнурена физически и нравственно последними испытаниями. Император своим видом совершенно не скрывал скуки и отвращения, но императрица старалась все время, пока продолжалась тяжелая повинность, сохранить любезную улыбку. После того как в течение двух часов император предоставлял таким образом свое лицо, а императрица свою руку своим верноподданным, они оба удалились в маленькую комнатку рядом с ризницей, чтоб вымыть – император свое лицо, а императрица свою руку, которые были совершенно черные. Затем началась обедня, окончившаяся только в 4,5 часа, а за ней разговенье в покоях императрицы. Тут возобновились лобызания. Император протянул мне свои несчастные щеки, уже достаточно помятые, с выражением явной неохоты, а я с такой же неохотой облобызала его, находясь в состоянии полного изнеможения от усталости после этих бесконечных церемоний. Что за ремесло, рассчитанное на полоумных и дураков, – ремесло придворных, где люди добровольно убивают себя ради какого-то кривлянья, не приносящего ни радости, ни пользы ни тому, кто его требует, ни тому, кто исполняет, и которое все-таки выполняется, как будто от этого зависит спасение души и благосостояние империи!
На другой день в два часа императрица позвала меня, чтобы подарить мне яйцо, и довольно долго задержала меня у себя. Я видела у нее императора, но в этот раз мы поздравили друг друга и похристосовались с увлечением… Я посмеялась над тем свирепым видом, который у него был сегодня ночью, и он сознался, что чувствовал себя очень не в духе, расточая так продолжительно братские христианские лобзания.
В пять часов была вечерня и снова христосование, на этот раз с дамами придворными и городскими. Я была страшно взволнована, представляясь императрице, и так смущена, как если бы я никогда в жизни ее не видела…
27 марта.
Вчера приехал принц Александр Дармштадтский. Более трех лет императрица не видела этого нежно любимого брата, и для нее большая радость быть опять с ним… В первый раз со времени своего изгнания из России принц приезжал повидаться с сестрой…[200]
Вторник, 28 марта.
Сегодня 40-й день смерти императора Николая; царская семья присутствовала на заупокойной службе в крепости, а для лиц свиты состоялась служба в дворцовой церкви, с пасхальными песнопениями, которые меня очень утешили…
Суббота, 1 апреля.
…Другое дело, о котором мне говорили с просьбой также не разглашать, – это тайный брак великой княгини Марии Николаевны с графом Григорием Строгановым. Бракосочетание состоялось год тому назад с ведома и с согласия теперешнего императора, в то время наследника. Великая княгиня имела связь с графом Строгановым еще при жизни своего мужа, герцога Лейхтенбергского. Несмотря на всю легкость нравов, в которой ее обвиняет общественное мнение, ее, по-видимому, очень тяготила фальшивость ее положения, и после смерти герцога она захотела освятить свои отношения браком, что представляло большие затруднения, так как император Николай никогда не дал бы своего согласия на союз дочери с одним из своих подданных, и, если бы он знал, как обстояло дело, он, вероятно, отправил бы Строганова на Кавказ, а дочь свою заключил бы в монастырь. Поэтому бракосочетание состоялось в величайшей тайне в домовой церкви Потемкиной; в дело были посвящены только цесаревич и цесаревна. Теперь, говорят, об этом узнала императрица-мать; огорчение ее по этому поводу было так велико, что она выразила его в следующих словах, очень резких для такой доброй женщины: «Я думала, что со смертью императора я испытала горе в его самой горькой форме; теперь я знаю, что может быть горе еще более жестокое – это быть обманутой своими детьми». Уверяют – и это не кажется невероятным, – что император и императрица охотно бы объявили официально этот брак, но что императрица-мать и сама великая княгиня Мария Николаевна этому противятся. Я не смею говорить с императрицей обо всех этих слухах, которыми я страшно озабочена. Она никогда не сделала ни малейшего намека на эти дела, а я по собственной инициативе не решусь поднять с ней этот вопрос.