На балу. Выдержки из девичьих дневников и альбомов
Анна Алексеевна ОленинаДневник
Анна Алексеевна Андро, урожденная Оленина (1808–1888) – дочь президента Петербургской Академии художеств А. Н. Оленина. Возлюбленная Пушкина в 1828–1829 гг. Адресат его стихотворений «Ее глаза», «Пустое Вы сердечным ты…», «Не пой, красавица, при мне», многих строф «Онегина». Музыкантша и певица. Автор не изданных до сих пор дневников и мемуаров о Пушкине. Супруга президента Варшавы Ф. А. Андро. Покровительствовала молодым талантам Польши.
В юности живут в мире, созданном воображением. Мало-помалу лета и рассудок разрушают иллюзорные упования на поэтическое счастье и не оставляют после них ничего, кроме ощущения суровой действительности и убеждения в ничтожности бытия. Старость приносит иные воззрения и утешения: она торит дорогу к смерти и дарует надежду на бессмертие.
Приютино, 1828, 22 сентября
Я все грущу: но слез уж нет,
И скоро, скоро бури след
В душе моей совсем утихнет
Как много ты в немного дней
Прожить, прочувствовать успела!
В мятежном пламени страстей
Как страшно ты перегорела!
Раба томительной мечты
В тоске душевной пустоты
Чего еще душою хочешь?
Как покаянье плачешь ты
И как безумие хохочешь[12].
<Среда> 20 июня 1828.
Вот настоящее положение сердца моего в конце бурной зимы 1828 года, но слава Богу, дружбе и рассудку, они взяли верх над расстроенным воображением моим, и холодность и спокойствие заменили место пылких страстей и веселых надежд. Все прошло с зимой холодной[13], и с жаром настал сердечный холод! И к счастью, а то бы проститься надобно с рассудком. Вообразите, каникульный жар в уме, в крови и… в воздухе. Это и мудреца могло бы свести с ума…
Да, смейтесь теперь, Анна Алексеевна, а кто вчера обрадовался и вместе испугался, увидев в Конюшенной улице коляску, в которой сидел мужчина с полковничьими эполетами и походивший на…[14] Но зачем называть его! зачем вспоминать то счастливое время, когда я жила в идеальном мире, когда думала, что можно быть счастливой или быть за ним, потому что то и другое смешивалось в моем воображении: счастье и Он… Но я хотела все забыть… Ах, зачем попалась мне коляска, она напомнила мне время… невозвратное.
Вчера была я для уроков в городе, видела моего Ангела Машу Elmpt[15] и обедала у верного друга Варвары Дмит<риевны> Пол<торацкой>[16]: как я ее люблю, она так добра, мила! Там был Пушкин и Миша Полт<орацкий>[17]: первой довольно скромен, и я даже с ним говорила и перестала бояться, чтоб не соврал чего в сантиментальном роде.
Портрет Анны Олениной.
О. А. Кипренский. 1828 г.
Анна Алексеевна Оленина (1808–1888 гг.) – дочь президента Петербургской Академии художеств А. Н. Оленина. Возлюбленная А. С. Пушкина в 1828–1829 гг.
Пустое вы сердечным ты
Она, обмолвясь, заменила
И все счастливые мечты
В душе влюбленной возбудила.
Пред ней задумчиво стою,
Свести очей с нее нет силы;
И говорю ей: как вы милы!
И мыслю: как тебя люблю!
<Суббота> 23 июня. <1828>
Папинька приехал из города вчера вечером очень поздно. Сего дня я встала и, позавтракавши, услышала голос брата Алексея, которой болен душевно и телесно и живет у нас с некоторых пор. Он звал меня, я пошла к нему; он вручил мне письмо, писанное им к Папиньке. Он хочет вступить в военную службу, он прав, я сама ему то советую… нет, не советую, а соглашаюсь на его доказательства и повторяю: ты прав. Но хотя честь есть для меня превыше всего в мире, я не знаю, что делается со мной, когда я подумаю, что, может быть, мое согласие погубит его, что, может быть, я лишусь брата, но нет, Бог милостив, Он не захочет погубить целое семейство. Ах, как тяжело решиться на такое дело, где не можно отвечать за последствия. Но все он прав, потому что жизнь пустая и без занятий также убьет его.
(С холма на холм вотще перевожу я взоры,
На полдень с севера, с заката на восход,
В свой окоем включив безмерные просторы,
Я мыслю: «Счастие меня нигде не ждет».
Какое дело мне до этих долов, хижин,
Дворцов, лесов, озер, до этих скал и рек?
Одно лишь существо ушло – и, неподвижен
В бездушной красоте, мир опустел навек!
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
Что, кроме пустоты, предстало б мне в эфире,
Когда б я мог лететь вослед его лучу?
Мне ничего уже не надо в этом мире,
Я ничего уже от жизни не хочу.
Но, может быть, ступив за грани нашей сферы,
Оставив истлевать в земле мой бренный прах,
Иное солнце – то, о ком я здесь без меры
Мечтаю, – я в иных узрел бы небесах.
Там чистых родников меня пьянила б влага,
Там вновь обрел бы я любви нетленной свет
И то высокое, единственное благо,
Которому средь нас именованья нет!
. . . . . . . . . . . . . . .
Когда увядший лист слетает на поляну,
Его подъемлет ветр и гонит под уклон;
Я тоже желтый лист, и я давно уж вяну:
Неси ж меня отсель, о бурный аквилон!
«Счастие меня нигде не ждет». Вот жизнь тех, кто слишком много перечувствовал в своей молодости, вот жизнь той, чья рука пишет эти строки! Ей не исполнилось и двадцати, а она уже перестала радоваться жизни. Не пережив ни единого истинного несчастья и чувствуя со всем жаром пылкой души все счастье прошлой жизни с обожаемыми существами, не испытав еще никаких превратностей судьбы, она подобна «увядшему листу», ибо рассудок отнял у нее варварской рукой все иллюзии! Без состояния, без красоты она привязывает на один день, на один месяц и никогда на всю жизнь. Молодость проходит, счастье исчезает, чтобы никогда не вернуться. Не приведи Господи увидеть состояние своих родителей расстроенным и всю семью на краю пропасти! Один из братьев предается страсти, не достойной его, другой покидает родину, чтобы искать счастья на войне и на полях сражений. Сама она отказывается от всего, чем дорожит ее сердце, даже от надежды. О, простите ей, когда она говорит: «Неси ж меня отсель, о бурный Аквилон!»)
<Суббота> 7 июля 1828
Тетушка уехала более недели, я с ней простилась и могу сказать, что мне было очень грустно. Она, обещая быть на моей свадьбе, с таким выразительным взглядом это сказала, что я очень, очень желаю знать, об чем она тогда думала. Ежели брат ее за меня посватается, вернувшись из Турции[19] [<Рукою А. Ф. Оом[20]:> Дай Бог, чтоб он вздумал это сделать! А. Оом.], что сделаю я? Думаю, что выйду за него. Буду ли счастлива, Бог весть. Но сомневаюсь. Перейдя пределы отцовского дома, я оставляю большую часть счастья за собой. Муж, будь он ангел, не заменит мне все, что я оставлю. Буду ли я любить своего мужа? Да, потому что пред престолом Божьим я поклянусь любить его и повиноваться ему. По страсти ли я выйду? Нет, потому что 29 марта я сердце схоронила и навеки. Никогда не будет во мне девственной любви, и ежели выйду замуж, то будет супружественная. И так как супружество есть вещь прозаическая без всякого идеализма, то и заменит рассудок и повиновение несносной власти ту пылкость воображения и то презрение, которыми плачу я теперь за всю гордость мужчин и за мнимое их преимущество над нами. Бедные твари, как вы ослеплены! Вы воображаете, что управляете нами, а мы… не говоря ни слова, водим вас по своей власти: наша ткань, которою вы следуете, тонка и для гордых глаз ваших неприметна, но она существует и окружает вас. Коль оборвете с одной стороны, что мешает окружить вас с другой. Презирая нас, вы презираете самих себя, потому что презираете которым повинуетесь. И как сравнить скромное наше управление вами с вашим гордым надменным уверением, что вы одни повелеваете нами. Ум женщины слаб, говорите вы? Пусть так, но рассудок ее сильнее. Да ежели на то и пошло, то, отложив повиновение в сторону, отчего не признаться, что ум женщины так же пространен, как и ваш, но что слабость телесного сложения не дозволяет ей выказывать его. Да что ж за слава быть сильным, ведь и медведь людей ломает, зато пчела мед дает.
Я уже писала к тетушке, и вот послание, которое сочинила ей.
Искавши в мире идеала
И не нашед его,
Анета счастия искала
В средине сердца своего.
Все в 20 лет ей надоело:
Веселье, балы и пиры.
Младое счастье улетело,
И Юности прекрасные дары,
Как призрак милый, исчезают
И скоро, скоро пропадают.
Еще 5 лет Анета прожила,
Настали годы и рассудка,
Почти и молодость прошла,
Ведь 25 – не шутка.
Уж образ милый, молодой
Все понемножку исчезает,
Супруг не идеальный, а простой
Его все понемногу заменяет.
Не Аполлон уж Бельведерский,