составляли одно целое. Они написаны были по случаю предстоящего отъезда моего в Петербург с предупреждениями и наставлениями истинного друга, но вместе с тем слишком для меня лестные.
Он сам их прочел и по окончании просил разрешить напечатать их в «Современнике». Несмотря на то, что я убедительно просила его этого не делать и не давала своего согласия, тем не менее, приехав в Петербург, я увидела их напечатанными в издававшемся Плетневым журнале «Современник». Стихам его я обязана успехом моим в свете. Плетнев прочел их наследнику Александру Николаевичу, журнал был распространен, все ждали с нетерпением приезда провинциалки, точно чего-то невиданного. Грот скрыл это от меня и, вероятно, послал стихи для напечатания другу своему Плетневу раньше, чем спросил мое разрешение.
День был морозный, погода ясная, солнышко весело освещало природу, когда мы 2 января 1841 года тронулись в путь. В первой кибитке ехали m-lle Balzer с братом, в другой, вслед за ними, отец со мной. Дорога мне очень понравилась; то она извивалась между гранитными скалами и лесом, то шла с горы на гору. Снег на солнце искрился, а деревья, покрытые инеем, блестели разноцветными камнями. Ямщики в Финляндии ездят очень неосторожно: в гору они тащатся шагом, сам возница идет рядом с повозкой, а с горы, сев на облучок, несется, как шальной, того и гляди, что сани заденут за скалу и перекувырнутся или полетят с нами в пропасть. Мне в первый раз приходилось ехать зимой сухим путем по петербургской дороге, и я невольно любовалась живописной местностью, несмотря на то, что все было покрыто толстым слоем снега. В Ворго на станции нас встретил Яков Карлович Грот, который, кажется, был в то время у Рунеберга, известного шведского поэта.
Пока перекладывали лошадей, мы закусили, напились чаю и, простившись с Яковом Карловичем, который проводил меня пожеланием скорей вернуться, поехали дальше.
По приезде в Петербург дядюшка, которого я почти не помнила, и тетушка, которой я совсем не знала, встретили нас радушно и по-родственному. С тетушкой, несмотря на разницу наших лет, мы тотчас сошлись и подружились, а дядюшка не только полюбил меня, но баловал, так что тетушка уверяла, что с моим приездом он стал неузнаваем; обыкновенно серьезный, он смеялся от души, когда я выкидывала разные фарсы и представляла сцены из виденных в театре пьес и балетов.
Как только отец отдохнул с дороги и мое обветревшее от стужи лицо приняло свой первобытный вид, мы поехали к М. X. Шевич, которая обрадовалась моему приезду и, желая, чтоб я попала на все предстоящие балы, дала отцу список лиц, которым он должен сделать со мной визит. Первые, к кому мы поехали помимо списка, были: Демидова, графиня Мусина-Пушкина, сестра графа, княгиня Шаховская и Оболенская.
Сделав все остальные визиты, согласно желанию m-me Шевич, мы получили приглашение на бал к Лазаревым. День я провела у Шевич, там я одевалась, так как она везла меня на бал.
Перед самым отъездом вошла племянница ее, княгиня Т…кая, которая сочла своим долгом предупредить меня не надеяться на танцоров, прибавив, что теперь мода на дам, а барышни сидят. Я ей ответила, что, не имея ни одного знакомого кавалера в Петербурге, я вовсе не рассчитываю быть приглашенной. Приехали мы довольно рано; Мария Христофоровна представила меня хозяйке, хозяину дома и некоторым знакомым ей дамам как свою родственницу.
При виде такого многочисленного общества и богатой роскошной обстановки я была смущена и стояла возле m-me Шевич, которая познакомила меня с некоторыми барышнями, а хозяйка, очень любезная и приветливая, представила мне кавалеров. Дом Лазаревых и теперь стоит на Невском, рядом с Армянской церковью.
Каково было мое удивление, когда все мои танцы были разобраны, а во время вальса я не сходила с паркета.
Тут я подумала, что княгиня Т. хотела напугать меня тем, что барышни не танцуют.
Приехал на бал великий князь Михаил Павлович, которого мне пришлось видеть в первый раз; он был серьезен и показался мне даже суровым.
Во время одной кадрили решительно не помню, кто подошел ко мне и сказал, что великий князь спросил, кто я, и, узнав мою фамилию, не преминул сделать на мой счет каламбур, до которых он большой охотник. Меня заинтриговало, какой он мог сделать каламбур на мой счет, не зная меня вовсе. Вот какой, ответили мне: «nous avons eu la plus belle traversée de Helsingfors a Petersbourg». Я покраснела, сконфузилась и ответила, что комплимент этот я на свой счет принять не могу.
Рождественская открытка XIX в.
На «бытовых» открытках к Рождеству чаще всего изображали наряженные елки. Традиция украшать хвойное дерево пришла в Россию вместе с первымновогодним праздником из Германии, однако до 30-х годов 19 века россияне, как правило, ограничивались еловыми ветками
Мой первый выезд в большой свет был настолько удачен, что мне не так уже страшно было появляться на остальные балы и вечера, которых в ту зиму была целая серия.
M-me Шевич представляла меня всем: «mа nièce la marquise Traversay», и благодаря этому я была приглашена на все балы, которые давались у Хитровых, Уваровых, Лазаревых, Нарышкиных, Сухозанет, Белосельских и Воронцовых.
На бале графа Воронцова-Дашкова был наследник. Он оставался недолго и не танцевал. Это был первый раз, что я его видела после того, как он приезжал юношей в Ревель, с товарищами своими Виельгорским и Паткулем. Помню, как мы девочками бегали в Екатеринталь, где, стоя перед балконом, любовались цесаревичем. Могла ли я думать тогда, что со временем и я буду близка ко двору.
В этот вечер я танцевала с Ш. Во время танца он поразил меня вопросом, слышала ли я, что в Петербурге распространился слух, будто я его невеста. Вспомнив рассказанный мне братом его в Гельсингфорсе эпизод его с матерью, когда он намеревался ехать просить моей руки, я чуть не расхохоталась, но, к счастью, удержалась и сказала, смеясь, что эта новость до меня еще не дошла, и надеюсь, этот нелепый слух не распространится. Он же может быть совершенно спокоен; я приехала сюда повеселиться, но отнюдь не подыскивать себе женихов. Если же решусь когда-нибудь выйти замуж, то не иначе, как по любви, и предпочту военного статскому. «Как это лестно для нас, статских», – ответил он с поклоном и иронической улыбкой. «Простите мою откровенность, – сказала я, – но я всегда говорю то, что думаю, хотя откровенность бывает иногда неуместна». Я сильно подозреваю, что переданный мне слух был придуман им самим.
На танцевальном вечере у Хитровых я была одета довольно просто: в белом кисейном платье со складками и белым пунцовым цветком на голове. Вероятно, благодаря моей французской фамилии вообразили себе, что я приехала из Парижа, окружили меня, как только я вошла в гостиную, начали восторгаться моим платьем, нашли в нем un cachet parisien и уверяли, что только там умеют одеваться со вкусом. Когда я сказала, что платье сшито дома и в Париже я никогда не была, то верить не хотели, утверждая, что даже выговор у меня парижский, хотя он ничем не отличался от выговора других.
На этом вечере Шернваль подошел ко мне во время кадрили и, поздоровавшись, представил приятеля своего Паткуля, считая нужным прибавить о его качествах: «очень добрый, милый, но ветреный молодой человек». На это я спросила, всегда ли он представляет своих друзей с подобными аттестатами.
В разговоре Паткуль сказал, что видел меня на бале графа Воронцова, где он был с наследником, который оставался недолго, и Паткуль, как дежурный, уехал вместе с его высочеством. Все танцы были мною заранее обещаны, а с ним удалось сделать только несколько туров вальса. На память свою трудно было рассчитывать, поэтому дамы имели очень маленькие книжки в оправе слоновой кости, в которых записывалось, на каком балу, с кем и что танцуешь.
На приглашение его дать ему какой-нибудь танец на один из предстоящих балов я ни одного обещать не могла: все были обещаны заранее.
Следующий бал был в дворянском собрании; я была в белом креповом платье с розовым венком на голове, а мои две густые косы, спущенные петлей к затылку, придерживались воткнутым кинжалом, рукоятка которого была украшена цветными камнями (подарок m-me Шевич). Когда раздался сигнал мазурки, моего кавалера еще не было, и я обещала Паткулю танцевать с ним, если тот не явится. Но в ту же минуту подлетел Феншау (конногренадер) с извинением, что не подоспел вовремя, объяснив, что задержка была за лошадьми, которых он с трудом достал в Петергофе. Паткуль выразил ему свое сожаление, что благодаря его приезду не может танцевать мазурку со мной, но просил его оставить ему место возле нас, пока он пойдет отыскивать себе даму.
Во время фигуры с qualités граф Иван А. Апраксин, выбрав меня и вторую даму, спросил, какими qualités мы будем. Я ответила: «caprice du sort», а другая выбрала «caprice des dames». Не спросив нас, к кому подвести, и не предупредив, он прямо направился к наследнику. На просьбу мою подвести нас к простому смертному он вполголоса сказал мне: «Это по желанию его высочества». Наследник выбрал caprice des dames и протянул мне руку. «Pardon, monseigneur, се n’est pas moi», сказала я великому князю. Взглянув на Апраксина как бы вопросительно, он пошел танцевать с той дамой, а Апраксин, ударив себя по лбу, проговорил: «Ах, я телятина! телятина!». Когда я спросила, за что он себя так величает, он сказал: «Условлено было, что вас назову первой».
Не прошло и двух минут, как подводят ко мне наследника. Когда дама, подведшая ко мне кавалеров, сказала: «Caprice du sort», было бы чересчур наивно не понять, что это его высочество. Танцуя со мной, он сказал: «C’est au caprice du sort que je dons le plaisir de faire votre connaissance». Доведя меня до места, он сказал несколько любезных слов и отошел в противоположный конец зала, где стоял государь и великий князь Михаил Павлович.
Паткуль просил меня, когда дойдет до нас очередь, выбрать наследника. Я долго не соглашалась, но когда он мне сказал по секрету, что это – по желанию его высочества, отказать было нельзя. Откуда у меня явилась храбрость, не знаю. Взяв Паткуля за руку, мы прошли весь зал.