На палубу из капитанской каюты вышел Волдырин, неся свои чемоданы и мешки с «подарками». Он мутными, выпученными глазами окинул отъезжающих, пожевал губами, поправил каракулевую шапку и, ничего не сказав, вернулся в каюту.
Машина заработала сильнее, палуба задрожала, точно ее стала трепать лихорадка. Грязный черно-бурый дым повалил клубами из трубы. На пристани все еще стоял народ. Девушки махали руками и платками. Мать Ольги и бабушка Даши остались дома, простились на крылечках: Ольга и Даша не любили, чтобы их провожали, да еще с заплаканными глазами.
Раздался густой, пронзительный свисток. Словно сам голубовато-молочный воздух закипел и бешено вскрикнул. Пароход стал отходить, удаляться. С берега понеслись крики.
— Глаша, пиши чаще!
— Валя, не забудь, что я наказывала тебе!
— Ариша, свинина не соленая, как приедешь, так посыпь ее солью!
— Груша, смотри за вещами в Рязани, да и на пароходе-то!
Пароход уже вышел на середину реки, и пристань осталась далеко позади. Девушки все еще стояли на палубе и прощались с родным селом, темневшим с холма побуревшими садами, березами и липами. Провожавшие стали медленно расходиться. Они поодиночке и группами поднимались по дороге.
Ольга стояла у скамейки и смотрела на удалявшийся берег, на серо-голубоватые струи воды, вылетавшие из-под колес парохода. Сизые нервные чайки метались над водой, то падая на нее, то взмывая в синь, то неслись низко-низко и задевали острыми крыльями за ее зеркальную поверхность. Комсомолки из бригады Кати запели песню. Ольга обернулась на поющих и, вздохнув, задумалась. Песня широко и звонко разливалась над Окой. В ней говорилось о родной стране, о любимых, сражающихся за отечество.
— Хорошо поют в Катиной бригаде, — сказала Даша.
— Хорошо, — отозвалась не сразу Ольга.
— Не было бы песни, было бы труднее жить, — вздохнула Соня. — С песней и горе не горе!
— Тебе, Соня, еще рано думать о горе, — упрекнула ласково Ольга.
— А я, Оля, и не думаю о нем: у меня и нет его.
— Постарайся, чтобы и не было никогда, — сказала еще ласковее Ольга, села возле Сони и обняла ее. — Запомни, что я старше тебя. Считай меня старшей своей сестрой. Этого не забывай, особенно на болоте.
— Где тут Ольга и Даша? — спросила маленькая с курносым лицом девушка в короткой поддевке. — Ах, вот вы где! — увидев их, воскликнула она чуть насмешливо. — Идите скорее! Вас требует к себе в каюту Петр Глебович!
Ольга побледнела, глаза ее расширились.
— Передай Волдырину, что Ольга и Даша в каюту к нему не придут!
— Зря отказываетесь, — блеснув белыми зубами, засмеялась девушка и быстро ушла с палубы.
Солнце поднялось выше. Его красно-золотой шар плыл за пароходом, недалеко от борта, качался, подпрыгивал на волнах. Несмотря на недавно прошедший ледоход, воздух был очень теплым.
— Весна!
Торфяницы, нагруженные чемоданами, корзинами и мешками, сошли с парохода и выстроились на площадке, недалеко от пристани. Единственный фонарь освещал мутно-желтым светом проходную. Подошел Волдырин и остановился под фонарем. Он был зол и осипшим тенорком крикнул девушкам, чтобы забирали вещи и шли на вокзал.
Они двинулись к городу по разбитой и грязной мостовой, медленно, толкая друг друга, изредка перекликаясь.
Наконец девушки добрались до вокзала и вышли на перрон. Волдырин, успевший уже где-то снова выпить водочки, встретил их двусмысленными шуточками, провел на запасные пути к эшелону и стал шумно и грубо руководить посадкой. Бригадам Ольги и Даши был отведен предпоследний вагон.
Носильщики внесли мешки и чемоданы Волдырина в тот вагон, в котором находились мобилизованные девушки и Ариша Протасова. Приставив караулить свои богатства Аришу и белозубую, маленькую, в кремовом полушалке, девушку, вербовщик направился в конец эшелона.
Поезд тронулся, загромыхал и загудел колесами. Вагоны поскрипывали, как старики, жаловались на то, что им очень тяжело, что они больны и давно не были в ремонте. Волдырин на ходу влез в широкую дверь теплушки. От него сильно несло водкой. Глаша прикрыла дверь. Петр Глебович сел на чью-то корзину и отдышался.
— Еще немножко, и вы, товарищ Волдырин, остались бы, а мы бы без вас уехали, — уставившись круглыми глазами в начальника, проговорила Варя.
— Никак нет. Поезд, красавица, не повез бы тебя без Волдырина, — сразу переходя на «ты», рассмеялся Петр Глебович, поймал Варю и потянул к себе.
Девушка вскрикнула и вырвалась.
— Козочка, нельзя быть такой сердитой.
Варя ничего не ответила, спряталась за Соню и Дашу. Пестрая от звезд полоска неба, которую было видно в щель, не рассеивала мрак в теплушке. Ольга зажгла огарок сальной свечи и поставила его на плетеную корзинку. Огонек заколыхался, наполняя вагон желтоватым светом. Петр Глебович достал бутылку водки из кармана, стакан из другого и поставил все на корзину.
— Давайте, девки, пропустим по маленькому стаканчику. Думаю, что закуски у вас есть неплохие.
— Как не быть, — отозвалась какая-то девушка из угла вагона, — но только не для вас.
— Это кто сказал? Выйди-ка сюда!
— Не выйду, — рассмеялась девушка. — Я ужасно боюсь тебя! Лежу на корзине — и баю-бай!
Послышался смех. Кто-то глубоко и шумно вздохнул, кто-то пропел: «Черный ус под горой шатается…» Волдырин насторожился и поморщился.
Ольга открыла чемодан и положила кусок сала и горбушку хлеба на корзину.
— Пейте и закусывайте, Петр Глебович, — предложила она. — Пейте за наше здоровье, за то, что мы любим вас как начальника.
— Вот за это, хе-хе, люблю, — хохотнул Волдырин, — уважаю за такие добрые слова. Конечно, хе-хе, и вы все хлебнете водочки за мое здоровье. Я вот хвачу стаканчик, остальное — на всех вас, девки.
— Да нам и по одному глотку не хватит, — раздались голоса, — комсомолки лихо пьют!
— Девушки, не клевещите на себя, да еще при начальнике! — прикрикнула Даша. — Что он подумает о нас!
— А ничего. Он позабудет, как выпьет.
— Держи! Такой позабудет!
— Это какой «такой»? — гневно вскинул глаза Волдырин на Варю. — Отвечай!
— Что вы, Петр Глебович, придираетесь? Я сказала «такой хороший»!
— «Хороший» не сказала!
— Сейчас? Сказала: «Такой хороший». Вы, видно, глухи на оба уха, вот и пузыритесь и обижаетесь.
— Варя, замолчи! Ты еще не работала на болоте, а потому и грубишь начальнику, — сердито оборвала ее Ольга и отвернулась. — Пейте, Петр Глебович, потом и мы… Девушки уже спать хотят, а ноченька весенняя не так длинна.
— Дело, дело говоришь, хе-хе! — Волдырин ловко, ударом ладони в дно посуды, выбил пробку из горлышка, налил водки в стакан, выпил, крякнул и сплюнул.
— Берите бутылку, потяните из нее, — предложил он Ольге и Даше, а сам взял ломоть сала и стал жевать. — А сало-то ничего, хе-хе!
— Свое, трудовое, — пояснила Ольга, — вот и вкусно. — Она поднялась с чемодана и подмигнула девушкам.
Встала и Даша. Подошли из угла Глаша и другие девушки, окружили начальника. Волдырин, жуя сало, поднял глаза и сказал:
— Что, цыпочки мои, разинули рты-то? Небось водочки захотелось?
— Нет, Петр Глебович, нам хочется покачать вас немножко, — сказала серьезно Ольга.
— Это как покачать? В вагоне-то? — удивился Волдырин, остановив недоверчивый взгляд на Ольге.
Девушки молчали, насмешливо и презрительно глядели на него.
— Еще убьете, черти. Я боюсь, девки, да и вагон качает, трясет!
— Покачаем, как начальника. Не убьем, в этом ручаемся, — сказала Ольга. — Да вы маленький, легонький, а мы, торфяницы, медведя до головокружения закачаем, мы здоровые, сильные.
— До головокружения не надо, — буркнул Волдырин, — а немножко, пожалуй, можно, хе-хе! — Он шевельнул ногами, даже чуть-чуть вытянул их, чтобы девушкам было удобнее поднять его.
Девушки подхватили вербовщика за ноги и за руки. Две девушки открыли дверь. Свежий ночной воздух сильно пахнул в вагон. Волдырину показалось, что вместе с воздухом на него упали небо, яркие звезды. Не понимая еще того, зачем девушки открыли дверь, он зажмурился и стал вдыхать ночную прохладу. «Надышусь, а потом пусть качают», — думал Петр Глебович. Но девушки почему-то не качали его. Он открыл глаза и, взглянув на Олю, державшую его за ноги, обомлел от страха.
«Что они хотят сделать со мной?» — пронеслось в голове Петра Глебовича, и мурашки забегали по его спине.
— Зачем открыли дверь? — закричал он. — Закройте, иначе я могу схватить грипп. Родные, что вы! Да вы сошли с ума! — завопил Волдырин и стал вырываться из крепких рук торфяниц. — Пустите! Я уж пожилой, больной человек…
— Не трепыхайся! — крикнула Ольга. — Девушки, станьте ближе к двери. Будет рваться из рук — бросайте, пусть летит под колеса.
Девушки шагнули к двери. Петр Глебович был ни жив ни мертв. Багрянец слетел с его лица. Лоб покрылся потом. Запинаясь, он каялся в своих грехах и умолял не лишать его жизни.
Они хохотали долго, пока не устали.
— Что вы ржете? Пустите! Будет вам смеяться!
— А мы не смеемся! — резко, чуть насмешливо оборвала Ольга его бормотанье. — Совсем не смеемся!
— Да вы меня уроните. У меня от одного вида открытой двери сердце лопнет. Ведь я страдаю пороком.
— Это видно. Он на вас как проказа!
— А водку хлещете, как лошадь!
— Сколько у вас денег в бумажнике? — спросила Ольга.
— Ни гроша, Оленька!
— Какая я вам Оленька! Не смейте так называть меня!
— А что это? — грозно спросила Глаша, ткнув пальцем в торчащие из карманов бумажники.
— Глаша, возьми, пожалуйста, у него бумажники и сосчитай деньги, — распорядилась Ольга. — Считай так, чтобы он видел. При девушках.
Глаша выхватила бумажники и рассмеялась, показывая их девушкам.
— Не бумажники, а чемоданы!
— Такому человеку такой бумажник и нужен! Что ему делать с маленьким-то?
— Да, карманы у него широкие: литры ныряют в них, горлышек не увидите!