Волдырин переступил порог, остановился.
— Привет компании!
— Поздно, милейший! Заждались! — упрекнул дружески Крапивкин.
Волдырин скользнул взглядом по литровке и закускам и разочарованно сказал:
— Всего одна? Сожалею, что пришел. Из нее курица не напьется.
— Есть! — отозвался Аржанов и поднял из-под стола огромный желтый портфель. — На каждого и на каждую по литру. То, что на столе, — аванс для затравки.
— Ну, тогда другое дело! — воскликнул Волдырин и стал раздеваться.
Аржанов, сунув портфель Аркашкину, подлетел почтительно к Волдырину, снял с него полупальто и повесил на вешалку. Аркашкин шагнул к столу.
— Друзья, начнем, стало быть, наш трудовой день. Как заведующий столовой, я должен войти в исполнение своих обязанностей. — Он достал из кармана ножик и приступил к откупорке бутылок.
Волдырин окинул взглядом закуски, причмокнул толстыми губами.
— Бедно!
— Эх, Петя! — воскликнул Аржанов. — Что ты затвердил, как сорока: «Мало! Бедно!» А наш пищепром для чего — Маркизетова и Аркашкин? Неужели они обидят нас?
— Заткнись! — бросил Саврасов. — Наши кормильцы уже позаботились. Ящик-то с запасами вон стоит, в углу! А вот чем нас порадует благодетель-то наш?
— Федя, — крикнул Волдырин, — где кульки, что дал я тебе? Давай их сюда!
Аржанов достал из-под стола кульки и свертки. Волдырин стал развязывать их.
— Это вот ветчинка, свежая, рязанская. — Как бы рассуждая с собой, он положил большой кусок ветчины на стол. — А это вот из той же Рязани сальце.
— Почем платил за кило? — спросил насмешливо Саврасов.
— Потом, потом о цене! — отмахнулся Волдырин и, видя, что друзья смеются, сам рассмеялся. — А это рыбка.
— А икорочка где? Икорочка? — облизывая губы, крикнул Аржанов.
— Что там икорка! — бросая взгляд на Аржанова, воскликнул Волдырин. — Я привез на сладкое такое… такое, Феденька, что рот закроешь, а глаза разинешь.
— Ой ли?! — воскликнул Аржанов.
— А вот увидишь! Восторг и красота! Хе-хе!
— Медок небось? Нашел чем удивить!
Женщины насторожились, их глаза были устремлены на Петра Глебовича. Им было интересно знать, что Волдырин привез еще. Мужчины усмехнулись, думая про себя: «Всех ли он угостит этим сладеньким или только одного Аржанова?»
— И медок, милашка, и еще кое-что послаще…
— Что же это такое? — не вытерпела Ганя: — Не томите! Скажите!
— Да ну, говори, чего там! — дружно подхватили мужчины.
— Девочки! — провозгласил Волдырин и, приложив два пальца к губам, сочно причмокнул.
— Вот это подарочек! Где же красавицы?
— Что же, я в кулечках преподнесу их тебе? — сострил Петр Глебович. — Потерпи, сейчас развяжу и…
Громкий смех собравшихся заглушил слова Волдырина.
— А это вот яички, — остановив взгляд на Гане, сказал Петр Глебович. — Тебе, Ганя, подарочек от рязанских петушков.
Фельдшерица сконфузилась, покраснела. Мужчины опять громко заржали, а Маркизетова прямо тряслась, содрогаясь от хохота.
— Не могу! Ой, не могу! — вскрикивала она.
— А это… — Волдырин поднял голову и, поглядев на хохочущих друзей, махнув рукой, сказал: — Впрочем, друзья, пусть женщины сами разбираются в продуктах. Возьмите-ка, милые, — обратился Волдырин к Маркизетовой и Синяковой.
— Давно бы так, — перестав хохотать, ответила Маркизетова.
Обе женщины стали распаковывать кульки и раскладывать продукты по тарелкам, расставлять бутылки с водкой и винами.
Пирушка началась. Пили стаканами — так было здесь заведено. Закусывали водку большими кусками сала, ломтями ветчины и целыми помидорами.
— Сеня, чокнемся, — протягивая стакан, сказал Саврасов. — Выпьем и вспомним старину.
— Пожалуй, — согласился Сенька и, ставя пустой стакан на стол, сунул ломоть ветчины в рот. — В прошлом было только все хорошее. Ветчина недурна, рыбка…
— А вот икорки нет. Страсть как хочется закусить ею, — сказал вкрадчиво Аржанов. — Уважаю паюсную… — И, толкнув локтем Маркизетову, шепнул: — Славно было бы, Липа, к водочке.
— Как не быть, — просияла Маркизетова, — как не быть! Если проводишь, то… — Не договорив, она прижалась плечом к нему, шепнула: — Для другого кого и нет, а для тебя хоть платочек с головы, хоть…
Она поднялась из-за стола, а за нею и Аржанов.
— Да и свиной тушенки, американской, захватите! Обожаю я очень ее! — крикнул вслед Маркизетовой и Федьке Саврасов.
Пришли в кладовую столовой. Чем только в ней не пахло! Пахло свининой, медом, селедками и свежей липовой рогожей, кулями и водкой, разлитой на полу, под краном железной бочки. У задней стены лежали мешки с крупой, рисом, мукой, ржаной и белой, пшеном и чечевицей. Поправляя прическу, Маркизетова шагнула к мешкам, но тут же, вскрикнув, отскочила — по мешкам метнулась крыса.
— Ты что? — Федька вздрогнул и бросил взгляд на дверь.
— Крыса, — прижавшись к нему, сказала Маркизетова.
— Крысы испугалась? Тебе ли пугаться ее! Она испугалась! Ха-ха! — рассмеялся Аржанов.
Маркизетова и Аржанов забрали все то, что нужно, и, озираясь по сторонам, заперли кладовую и побежали на вечеринку.
Когда они вошли в комнату, друзья уже хватили без них не по одному стакану и захмелели. Ганя кружилась одна по комнате. Ее белокурые кудряшки прядали, как золотые змейки, по полным плечам. Уставившись на нее рачьими глазами, Петр Глебович хлопал в ладоши. Сенька мазал горчицей кильку и притопывал ногой под столом, задевая за бутылки.
— Не перебей, Сеня, не перебей, — сипло предупреждал гармониста Саврасов. — А вот и наша мамаша, — увидев в дверях Маркизетову, обрадовался он. — Милашка! Заждались!
Ганя, слегка танцуя, подбежала к столу и плюхнулась на свое место. Липа поставила на стол банку с паюсной икрой, банку с грибами, три банки с кильками.
— А тушенка свиная где? — спросил Саврасов и вскинул обиженные глаза на Маркизетову. — Ты что же, мамаша, не хочешь старика уважить, а?
— Ее ударницы скушали, — ответила Маркизетова, — на прошлом еще угощении.
— Свиную тушенку? — вскипел Аркашкин и уставился бельмом на свою помощницу. — Как же это ты, Липа, подставила им свиную тушенку? Ведь ее едят только начальники.
— Это ты, голубок, поди у парторга Долгунова спроси, он тебе скажет. А я говорить с ним не имею желания, боюсь его как огня.
— Да и я сторонюсь от него за километр, если увижу, — успокаиваясь, пробурчал Аркашкин. — Он никаких вечеринок не знает. Вечно занят. Куда ни глянь, всюду его глаз.
— Ну и мы не плошаем, — возразила Маркизетова, — на его свой имеем глаз!
— Ура, Липа! — крикнул Аржанов. — Выпьем за глаз Маркизетовой.
Он налил водки в стакан. Его примеру последовали остальные. Друзья подняли стаканы, чокнулись, выпили… Кто-то фыркнул, кто-то сплюнул и матюкнулся.
— Вот это так закусочка! — намазывая паюсную икру на ломоть хлеба, воскликнул Аржанов. — Ну, теперь мы и попьем и поедим!
Аркашкин подошел к Маркизетовой, ткнулся мокрыми губами в ее ухо.
— Никто не видел?
— Ни один черт, только крыса, — рассмеялась Липа и прикоснулась губами к его пахнущей одеколоном щеке. — Успокойся, голубок, и гуляй спокойно.
— За здоровье женщин и мужчин, — тупо глядя на водку в стакане, сказал банщик и махнул ее в рот.
— Закуси, Артем Семенович, — подвигая банку с паюсной, сказала Маркизетова.
— Благодарю, Липа, я хотя и банщик, но этот деликатес уважаю, — взглянув признательно на Маркизетову, поблагодарил Зацепин.
— Петр Глебович, а мы хватим еще нашей любимой гидромассы. Хватим, а? — предложил Саврасов, который был почти трезв. — Она чистая, московская горькая, и в ней ни грамма зольности!
— Не то что у тебя на поле, — вставил молчавший все время Крапивкин. — У тебя зольность превышает норму!
— Я не добытчик, зольность не от меня зависит, — возразил Волдырин и, держа Стакан перед собой, вышел из-за стола и пустился в пляс.
Водка выплескивалась из стакана, поблескивала каплями на его пальцах, стекала. Аржанов подал гармонь Сеньке. Гармонист отодвинулся от стола и заиграл плясовую.
— Ганька-Матренка! — Позвал Петр Глебович. — Вылазь, давай сгарцуем! Хе-хе!
Фельдшерица не заставила долго упрашивать себя, выбежала из-за стола и стала кружиться вокруг пляшущего вприсядку Волдырина.
— Эх-эх-эх! Ходи, изба, ходи, печь! — хлопая в ладоши, выкрикивали пьяными голосами гуляки. Плясали озорно, дико, плясали так, как пили водку и ели.
— Эх-эх! — выкрикивал баском Аркашкин.
Маркизетова пересела к Синяковой, ткнулась лицом ей в плечо и неожиданно для гуляк запричитала:
— Что это за жизнь проклятая пошла на болоте! Не жизнь, каторга!… — Ее плечи затряслись сильнее, всхлипывание стало громче.
Компания притихла. Петр Глебович перестал плясать; вытирая платком лысину и оттопырив толстые мокрые губы, он шагнул к Маркизетовой и чуть не упал на стол.
— Осторожнее, чертушка! — сказал заплетающимся языком Аркашкин. — Так весь наш рай разрушишь.
— И ты, Аркашкин, первым попадешь в ад, — отозвался Крапивкин, — а я уж, как бухгалтер, за тобой. Чуешь ты эту дороженьку, а?
Сенька и Федька переглянулись между собой, выпили еще по стакану водки.
— Пусть поплачет мамаша, от этого она еще добрее станет, — сказал Саврасов. — А ты, Федя, с этого вечера поди к ней, навей на нее сны золотые.
— Уже навеял, — хохотнув, ответил Аржанов, — а она разрыдалась…
Волдырин поглядел на Липу, боднув по-бычьи головой, ничего не сказал и сел за стол. Сенька повернулся к столу и положил длинные руки на него. Крапивкин, не открывая глаз, шевелил губами:
— Ребятушки, пить надо, есть надо! Ночь уходит, скоро птички проснутся, запоют, а мы…
— Пить так пить! — подхватил Зацепин. — Давайте стаканы!
Мужчины приналегли на водку, закуски. Они пили молча, ожесточенно. Ганя в это время обняла Маркизетову и спрашивала у нее:
— Липочка, что с тобой?
— Жить стало невмоготу. Другие, Ганечка, в шелка наряжаются, а я — в сатиновые и ситцевые, как нищенка какая… да и то…