— Липа, ты в шелковом и таком… — заметила Ганя.
— Ах, Ганечка! Какая ты, Ганечка, недогадливая! Да разве можно мне в таком платье выходить на люди? Никак нельзя! Торфушки как увидят меня в нем, так и закричат: «Воровка! На ворованный наш харч разрядилась!» И никто не защитит меня от них. — Липа помолчала и, перестав всхлипывать, стала хвалиться: — А ты, Ганечка, думаешь, что у меня только это платье? У меня всякие платья в сундуке! Одних отрезов шерстяных шестнадцать, а шелковых… и разных цветов. Я как открою свою укладку, так они и заиграют цветами, будто в ней жар-птица. А надеть ничего не могу, обтрепанной хожу! Разве это не обидно мне?
Раздался стук в дверь. Друзья насторожились, подняли тяжелые головы.
— Кого это несет в такую позднень? — тревожно, со страхом сказал Аркашкин, хотел встать, но не мог.
— Впустите, — спокойно сказал Крапивкин. — Это свои.
Аржанов бросился к двери. На пороге появились высокие нарядные девицы с подведенными глазами и ярко накрашенными губами. Мужчины с веселым недоумением переглянулись.
— Не помешали? — спросила приторным голоском одна — тонкая, в розовом платье.
— Мы по приглашению Якова Фроловича Крапивкина, — пояснила другая, в голубом шелковом платье, и с крупной камеей на плоской, как доска, груди. Толстенький бухгалтер представил девиц:
— Люба и Галя! — и засеменил вокруг них короткими ножками.
— Подсаживайтесь, красавицы, и настигайте нас. Вот вам, цыпочки, водка, вина разные и закусоны.
Девицы, раскланиваясь, сели за стол. Попойка возобновилась. Мужчины стали наперебой ухаживать за Любой и Галей.
— Пронюхали, — шепнула Маркизетова на ухо Гане, глядя с ненавистью на Любу и Галю. — И без них обошлись бы…
Только возчик и банщик, сидевшие на конце стола, не обращали никакого внимания на перемену обстановки. Они вели между собой разговор по душам. Саврасов запьянел крепко, стучал кулаком по столу и говорил заносчиво:
— Ты что такое, Зацепин? Ты — блоха! А я? Нет, ты помолчи, выслушай! Я, брат, не пара тебе! Ты банщик! Банщик — эка невидаль!
— А ты вонючка, — огрызнулся Зацепин, — и больше ничего!
— Я? Я, брат, не живу на голодном пайке, как ты! Харчей у меня во! По горло! Сыт! Водкой хоть залейся! Да и работаю всего четыре часа в сутки!
— А вонь в придачу к четырем часам! — крикнул Зацепин.
— Вонь не тронь! — перебил Зацепина Саврасов. — Вот я с этой вони-то имел трехэтажный дом в Москве, свой двор, двадцать лошадей. Работников столько же держал. Пол-Москвы знало меня. Вонь! Я капиталец нажил на ней…
— Эй вы, философы! — прикрикнул Волдырин. — Полно вам вспоминать старину! Выпьемте!
— А нам что, мы не прочь, — ответил Зацепин. — Я не хвастаюсь, а и у меня, быть может, не один домишко был в белокаменной да баня с номерами… — И он опрокинул стакан, выкатив огромный кадык к самому носу Саврасова.
Девицы изъявили желание танцевать. Сенька, взяв гармонь, заиграл. Дикие звуки наполняли комнату. Ноги у гуляк сами запрыгали, выделывая невероятные па и пируэты. Люба и Галя, переходя из объятий в объятия, завертелись среди мужчин.
Скоро вся компания вышла на улицу.
На улице темно, моросил теплый дождь. Гуляки, шлепая сапогами по грязи и лужам, поддерживая друг друга, подошли к бараку.
— Кажется, в этом, — сказал Волдырин и толкнул дверь. Она оказалась запертой. — Эй, техники мои! — позвал он. — Хе-хе! Соня, Варя! Открывайте! Это я, Волдырин. Начальник! — Дверь никто не открывал. Тогда он крикнул громче: — Эй, стервы, скоро ль отопрете? Это я, Петр Глебович, пришел!
Среди девушек поднялся переполох. Многие из них, накинув одеяла на голые плечи, выпрыгнули в окно и босиком перебежали по улице в соседний барак. Оля и Даша проснулись, когда гуляки сломали запор, ввалились с криком, бранью, с визгом гармони в барак и уже толпились у их коек. Аржанов заметил вскочившую с постели Ольгу, бросился на нее.
— Хороша, милашка! — воскликнул он и схватил ее за плечо, намереваясь обнять и поцеловать.
Звонкая оплеуха раздалась по бараку. Аржанов, лязгнув зубами и отлетев в сторону, ударился головой о железную койку и застонал. Волдырин поймал Дашу, но она так толкнула его, что он сел на пол, как мешок. Даша выпрыгнула в окно. За него Ольга.
Сенька помог Аржанову подняться.
— Поцеловала милашка? — мрачно спросил гармонист.
— О койку голову разбил… Кровь так и хлещет, липкая. Ну, девчонка! Сволочь, подожди! — пригрозил Аржанов.
— Федька, кто это тебя так? — держась за койку, спросил Волдырин. — Меня саданула в живот, как поленом… даже стошнило… а кто — не видел, темно.
— Мы не к техникам попали, — сказал Зацепин.
— Как не к техникам? — удивился Волдырин. — Мы шли к ним, к Соньке и…
— А попали в барак к Ольге Тарутиной, — пояснил Зацепин. — Хотя и темно, но я узнал ее. Ну, хватила она Федьку!
— Вот так штука! — опускаясь на койку, прохрипел Волдырин и безобразно выругался. — Скверная история!
— Спасибо за сладкое, — скрипя зубами от боли, сказал глухо Аржанов, — угостил!
Гуляки, стараясь не шуметь, выбрались из барака и, спотыкаясь, вернулись к Саврасову.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Петр Глебович вышел на поле только после обеда.
Дождика не было, редкие облака скользили по ярко-синему небу. Солнце ласково грело. На канавах кусты березняка и осинника зазеленели — распускались почки. Увидав Соню, Волдырин направился к ней. Белый платок сполз с головы и лежал на плечах, как большой воротничок. Пряди черных волос развевались. Не обращая на них внимания, Соня деловито отмеряла циркулем засыпки бровок для торфяниц. Ноги почти до колен уходили в болотную грязь. Петр Глебович, любуясь на стройную девушку, шагнул и остановился позади нее. «Как хороша!» Девушка не заметила, как подошел начальник поля. Волдырин положил руку Соне на плечо и хотел приласкать. Девушка в испуге отпрянула. Улыбаясь, он двинулся к ней. Соня вскинула огромные черные глаза на начальника поля, побледнела. Потом опомнилась, пришла в себя, замахнулась циркулем.
— Отойди! — крикнула она. — Не отойдешь — циркуль на твоей голове сломаю! Что пристаешь, пес?
— Ой-ой! Хе-хе! — пятясь от Сони, озираясь по сторонам, хихикнул Волдырин. — Что говоришь, а? Подумала ли ты, девка, о том, с кем так говоришь? Подумай, пока не поздно, а то жалеть будешь. Так, так! Я тебе легкую работу, а ты циркулем? Спасибо! Это, значит, ты вместо благодарности? Ничего себе, хе-хе!
Соня отвернулась от него и стала работать.
— Нет, ты постой, постой, погоди, красавица! — закричал в ярости Волдырин. — Неужели ты думаешь, что между нами так-таки все уж и кончилось? Нет, голубушка, ты не знаешь еще Волдырина. Я здесь хозяин. Поняла?
Соня молча продолжала работать. Ее молчание окончательно вывело из себя Волдырина. Он побагровел, заорал, поднял кулак:
— Постой, говорю! Мне не нужна твоя работа! Можешь отправляться на поселок, ко всем чертям! Скажи Нилу Ивановичу, что ты мне не нужна здесь!
— Ну и пойду, — возмущенно отрезала Соня, и лицо ее покрылось красными пятнами, а черные глаза наполнились слезами.
Не оборачиваясь к начальнику поля, она швырнула циркуль в сторону и зашагала к поселку.
— Ишь злюка какая, непокорная! — цыкнул вдогонку ей Волдырин. — Ничего, миленькая, смиришься! Не таких, почище тебя учеными делали.
Соня, не оглядываясь, удалялась. Петр Глебович злобно глядел на нее. Решил, что это она сгоряча, одумается и вернется. Но Соня не вернулась. Волдырин выругался и медленно зашагал по картам. Незаметно для себя он очутился на соседнем поле, где работали бригады канавщиц — Ольги, Даши и Кати. Сдерживая злобу, Волдырин поздоровался:
— Здорово, девчата! Как работается?
Девушки промолчали.
— Медленно работаете, — сказал Волдырин и зевнул.
Девушки возбужденно заговорили:
— А разве не видишь как? Топоров не хватает, лопатами и руками кусты ломаем.
— Черпаков совсем нет. Разве это дело? А вы сидите там, в конторе, и зеваете!
— Что ж, девушки, поделаешь — война! — сказал Волдырин.
— Без вас знаем, что война, — возразила Даша и взглянула на молчавшую Ольгу. — Хорошие начальники все достают для своих торфяниц, а вот такие, как вы…
— Терпение, терпение! — пробормотал Волдырин.
— Терпение? — рассмеялась сердито Катя. — Сам-то ты не больно терпелив!
— А что? Что такое? — насторожился Волдырин.
— Да ничего, — уклончиво ответила Катя. — Хотела сказать, да раздумала.
— Нет, скажите, скажите!
— Да и то скажем! Вот зачем девушек нынче, ночью напугал со своей компанией? Зачем из барака выгнал раздетых да босиком на улицу? — Катя оперлась на лопату и передразнила Волдырина: — «Терпение!»
— Они сами убежали, — надвигая картуз на глаза, смущенно проговорил Петр Глебович.
Девушки приналегли на работу. Они вырубали кусты, вычищали из канав хлам. Петр Глебович растерянно глядел на Ольгу. «Молчит. Вот ее-то я и боюсь». И, желая сгладить впечатление от ночного скандала в бараке, он ухмыльнулся, ласково заглянул некоторым девушкам в лица, завертелся среди них. Те не обращали внимания на него, работали.
Волдырин поманил пальцем Дашу. Девушка неохотно подошла.
— Вот что, Дашенька, — начал ласково он. — Вчера мы действительно маленько выпили. Устали и выпили. Сама понимаешь, не старики мы. Правда, Федя хватил через край, выпил и пристал к вам… Хе-хе! Сознаюсь, нехорошо у него это вышло. Но он парень милейший. Познакомитесь с ним поближе, так сами увидите. К тому же комсомолец.
— Видно, этот парень не в комсомоле воспитывается, а у вас, — спокойно сказала Даша.
Волдырин, пропустив мимо ушей ее слова, продолжал:
— Ты ведь тоже, как Федя, комсомолка?
— Комсомолка, — ответила неохотно Даша, и глаза ее холодно посмотрели на Волдырина.
— Что этот пузырь говорил с тобой? — спросила Надя, рослая стройная девушка.
Даша передала весь свой разговор с Волдыриным девушкам, они возмутились.