Аржанов, не зная, что ответить, надвинул картуз на глаза и быстро зашагал дальше.
Когда они подошли к месту разлива, почти вся бригада разливальщиков была в сборе. Девушки лежали или сидели на бровках и тихо разговаривали; мужчины курили. Одеты были и мужчины и девушки в одинаковые брезентовые куртки и штаны. Штанины на всех них крепко завязаны бечевками у щиколоток, чтобы не просачивалась вода, на руках — брезентовые рукавицы. Соня увидела, что у девушек были не резиновые сапоги, как у нее, а брезентовые бахилы с калошами.
— Здорово, помощники! — поздоровался Аржанов. — Все собрались?
— Почти все! — отозвались хором разливальщицы. — Отставшие вон подходят.
— Тогда что же, начнем? — предложил Аржанов.
— Да не время еще, — заметила широколицая и курносая разливальщица, — день-то велик! Еще успеем навозиться в этой трясине.
— Эх, Фрося, ты фронту, значит, лишней минуткой помочь не хочешь? — упрекнул не то серьезно, не то насмешливо Аржанов и, подняв руку, глянул на часы. — Всего-то десять минут осталось до начала. Наши бойцы на фронте не считаются с временем, бьют фрицев днями и ночами.
Коренастый, лет пятидесяти мужчина, седоусый, с бритым подбородком поплевал на окурок и сунул его в грязь. Потом, кряхтя и вздыхая, поднялся.
— Айда, товарищи, приниматься за дело!
— Свиридов, я новую разливальщицу, Соню Авдошину, привел к тебе в бригаду. Она колышки забивать будет да поправлять бровки.
Свиридов посмотрел спокойными серыми глазами на Соню и ответил:
— Колышки так колышки. Пусть работает! — И, как бы оценивая ее взглядом, сказал: — Думаю, из нее отличная разливальщица может выйти. — Он надел рукавицы и направился к концу труб.
Широколицая и курносая Фрося насмешливо кивнула в сторону Сони:
— Ишь, сразу новенькими сапожками наградил.
— Не мели чего не надо! — побагровев, цыкнул на девушку Федька. — Какие попали под руку, такие и дал.
Соня, покраснев, молчала, хмуро глядела в землю. «Разве снять эти сапоги и бросить их?» — подумала она со жгучей обидой на Аржанова.
А тот, не глядя на Соню, сказал:
— Меньше обращай на них внимания. Они озорницы, насмешницы, поболтают и успокоятся.
— Становись по местам! — приказал Свиридов.
Разливальщицы заняли свои места.
— Катька, звони на аккумулятор, чтобы подавали, — командовал Свиридов. — Да подай еще, не забудь, сигнал слесарю, чтобы открыл заслонку!
Катя, широкоплечая, низенькая девушка, немедленно выполнила распоряжение бригадира.
— А ты, красавица, — обратился Свиридов к Соне, — возьми лопату — она вон лежит — и будешь за бровками глядеть. Как гидромассу пустим, так и следи, чтобы через бровки не побежала. А где побежит, так ты лопатой бровку-то и заделай. Потом впереди нас будешь набивать колышки.
— Хорошо, — ответила Соня, надевая, рукавицы. Ее лицо стало озабоченным.
Слесарь открыл заслонку. Из труб с шипением, легким треском и свистом брызнули каскады коричневой гидромассы. Ее струи лоснились, отсвечивали расплавленной бронзой в лучах солнца.
— Пошла. Принимайтесь! — держа лом, подал команду Свиридов и окинул строгим взглядом бригаду.
Бурля и шипя, поток гидромассы устремился на карту. Соня с широко открытыми глазами смотрела, как она заливала карту в промежутке между двумя валиками. Когда гидромасса подошла до колышков-крестовиков, Свиридов, стоя по колено в торфяной жиже, поддел ломом крайнюю трубу, откатил ее на метр в сторону, затем другую, третью. Разливальщицы подняли за концы трубы и, чавкая ногами в торфяной жиже, перенесли их к бровке. Там стояли девушки-откатчицы. Они перекинули жерди через картовую канаву. Разливальщицы бросили на них трубы. Потом, перепрыгнув через канаву, они проворно перегнали их через следующую бровку.
На той стороне канавы три пары девушек по очереди подхватывали трубы и, согнувшись, изо всех сил катили их по другую сторону карты, вдоль бровки, где две сбойщицы быстро укладывали новый ряд труб. Соня с восхищением смотрела на ловкость девушек-разливальщиц, завидовала их слаженности в работе. Когда гидромасса полностью залила площадь карты между двумя валиками, разливальщицы быстро засыпали перемычку, и гидромасса устремилась на новую площадь.
— Соня, не зевай! — крикнул Свиридов и указал рукой. — Видишь, вон там гидромасса утекает в канаву!
Девушка бросилась к бровке и, энергично работая лопатой, засыпала прорывы. Потом прорывы начались в других местах. Не успевала Соня заделать одну бровку, как гидромасса, сверкая темной бронзой, прорывала другую. Девушка испуганно заметалась вокруг карты. От быстрой работы и боязни, что она сделает не так, как надо, ее лицо разгорелось, кудряшки выбились из-под берета, закрывали глаза и лезли в рот; она рукой откидывала их, как бы отгоняя назойливых мух.
На разлив пришли Нил Иванович — начальник участка, Волдырин, технорук Лузанов и Долгунов. Лузанов работал много лет на Шатуре, считался лучшим специалистом по сушке и уборке торфа, с его мнением считались не только на предприятии и в тресте, а и в Главторфе. Он зорко следил за ходом работ на полях. Торфяницы его уважали и любили.
Долгунов, взглянув на Соню, которая только что засыпала прорывы на бровках, полушутливо-полусерьезно сказал:
— Чтобы высох торф на славу, в чистоте держи канаву.
— Истина, истина! — поддержал парторга Лузанов.
— Кто канав не прочищает, тот не торф, а воду добывает. Понимаешь это, девушка? — опять обратился Долгунов к Соне, сильно покрасневшей.
— Новенькая она, Емельян Матвеевич, — пояснил Аржанов, — впервые на разливе.
— Это я вижу, что новенькая. По румянцу и смущению ее вижу, что новенькая! — сказал Долгунов. — Ничего, девушка, не смущайся, привыкнешь. Не ахти какая хитрость освоить дело разлива. А сама-то ты откуда? — тепло спросил он.
Соня ответила.
— Рязанская, значит? Замечательно! Рязанские девушки у нас основа. Наша гордость! На них держится торфодобыча. Ты также у нас знатной торфяницей будешь, это я вижу по твоей хватке.
— Она комсомолка, — подсказал Аржанов.
— Нил Иванович, — сказал технорук, — товарищу Волдырину я уже не раз говорил о том, чтобы подсыпал бровки повыше. А он этого не делает. В результате канавы, вырытые с таким трудом, наполняются гидромассой, не работают, замедляют сушку. Ведь эдак мы сезонного плана не выполним.
Волдырин надулся, недружелюбно поглядывал на технорука.
— Петр Глебович, это верно, — поддержал Лузанова начальник участка. — Поле у тебя хорошее, но канавы ты содержишь варварски, в цапковке и формовке отстаешь, график срываешь. А почему? Всё канавы! Смотри, как бы отвечать не пришлось!
— Я и так изо всех сил стараюсь, Нил Иванович, — возразил запальчиво Волдырин.
Лицо Нила Ивановича стало печальным, он вздохнул.
— Знаю, как ты стараешься. Знаю, батенька. Ох, как знаю! Нас, браток, не обманешь. Мы обошли карты твоего поля, видели, как они выглядят. Канавы, как и на этой, захламлены. Кусты не вырублены на бровках, в зарослях валовых канав дикие утки водятся, да и лоси, пожалуй, вот-вот появятся… А ты говоришь, что стараешься! Правда, стараться ты стараешься, да только… — Нил Иванович не стал продолжать и лишь махнул рукой.
Волдырин, побагровев и выкатив мутные глаза на своего прямого начальника, поморщился.
— Да и жалоб на него много, — взглянув на Волдыри-на, сурово сказал Долгунов. — Жалуются торфяницы…
— Какие жалобы? Какие жалобы? — заволновался Волдырин, нижняя толстая губа капризно отвисла. — Скажите, какие такие жалобы?
— А ты, Волдырин, не кипятись, не первый день знаем тебя. Надо спокойно выслушивать замечания. А главное — принимать немедленные меры к устранению разгильдяйства в работе. А ты отвиливаешь от всего, запускаешь дело. Сезон только начинается, а у тебя все на производстве набекрень. Имей в виду, что партийная организация не потерпит развала дела на твоем поле! Не такое теперь время, чтобы упрашивать таких работников, как ты…
Нил Иванович повернулся спиной к Волдырину и наблюдал за разливальщицами, которые уже перекатили трубы на следующую карту и приготовились принимать на нее гидромассу. Аржанов уставился взглядом на башню аккумулятора с таким выражением, что его можно было принять за глухонемого. Лузанов же, прислушиваясь, как отчитывает Волдырина Долгунов, шевелил своими длинными усами запорожца, слегка кивал головой, как бы говоря: «Истина! Истина!»
«Земляк, а так нападает!» — с глубокой обидой на Долгунова думал Волдырин.
Глаза парторга мягко освещали его серьезное лицо с длинными темными бровями и крупным, как у большинства рязанцев, ртом. «Вот он, Долгунов, какой! Плохо только, что так бранит меня, да еще при торфяницах, над которыми я начальник!» — подумал Волдырин и воскликнул:
— А что я такое наделал, что ты, Емельян Матвеевич, так разговариваешь со мной? Я пятнадцать лет на болоте этом! Я честный человек!
— Не честь критикуем твою, а работу на твоем поле, — не повышая голоса, спокойно ответил Долгунов. — Впрочем, и честью твоей придется, быть может, заняться.
— Заняться? — Волдырин снял шапку, вытер лысину и опять нахлобучил ее. — Что же, займитесь!
— Не прыгай! Слушай! Инструментом не обеспечил полностью торфяниц, а норму спрашиваешь с них? Топоры у канавщиц тупые, такими топорами не кусты рубить, а тесто месить! Лопаты не точены. Ручки их никуда не годны — девушки за полчаса набивают мозоли на руках. Канавщиц не обеспечил хорошими бахилами и калошами…
— А где я их возьму?
— Ну, уж мне тебя не учить, где доставать! На болоте ты не новичок. Не дал Нил Иванович, так в управление сходи. Там отказали — в трест… Погляди, как другие начальники полей достают. У них торфяницы так не бедствуют инструментом, как у тебя. Почему? Потому, что бытом торфяниц ты совсем не интересуешься, в бараки не заглядываешь, не знаешь, как они живут…
— Не хожу! — фыркнул Волдырин. — Это уж слишком!
— Ходишь, — неохотно, с грустью сказал Долгунов, — и интересуешься, но только не тем, чем тебе, начальник поля, следовало бы… Об этом Нил Иванович еще будет говорить с тобой.