Долгунов положил трубку, покрутил головой и бросил в пустоту кабинета:
— Нашел кого защищать!
Дверь приоткрылась, из-за нее показались лица двух женщин, незнакомых Долгунову.
— Можно? Мы из райздрава…
— Пожалуйста.
Женщины легко впорхнули в кабинет парторга и сели на стулья. Они улыбнулись Долгунову, на лице которого было вопросительное выражение.
— Мы хотели бы проверить санитарное состояние ваших общежитий, — сказали они в один голос.
— Дело! — улыбнулся Долгунов. — Вы санитарные врачи?
— Нет, мы общественницы, — кивнула одна из них головой.
— А вы были в столовой?
— Нет.
— Так загляните!
— Наружный осмотр мы сделали. Хотели бы заглянуть в бараки. Не пойдете ли и вы?
— Пригласите Пелагеюшкину, председателя цехторфкома. Она в соседней комнате.
Женщины улыбнулись любезно и вышли. Не успела закрыться дверь, как в кабинет вошли рабочие. Было видно, что они прямо с работы нагрянули к парторгу. Долгунов смотрел на них и ждал, что они скажут, но вошедшие молчали, тяжело дышали, уставившись зоркими глазами на человека с большим, как они слышали, сердцем.
— С обидой к тебе, Емельян Матвеевич, — начал рабочий с длинными рыжими усами и, передохнув, высказался сразу: — Безобразия творятся. Ну, прямо, Емельян Матвеевич, деться некуда…
— Да что такое, отцы? — выпрямился и забеспокоился Долгунов, вглядываясь внимательно в озабоченные и печальные лица рабочих. — Говорите, кто вас обидел? За что?
— Водку всем выдают, а нам нету! Разве это справедливо, Емельян Матвеевич? Порядок? — с жаром воскликнул второй рабочий с сивой окладистой бородой и голубыми глазами. — Вот мы и прибежали к тебе, как к другу.
— Заступись! Поддержи нас, Емельян Матвеевич! — загудели все хором.
— Зимой, когда стужа была, мороз и пурга, кто торф из-под снега выбирал? Мы, грузчики! Тогда нам почет и уважение было. К каждому по имени и отчеству обращались…
— Нам и водка тогда и мануфактура!
Долгунов улыбается, глаза его теплеют.
— А теперь?
— А теперь позабыли о нас.
— Да нет ее!
— Как нет? Есть! — загалдели грузчики.
— Привезли в магазин. Дают, дают ее по запискам Нила Ивановича! Добытчикам, разливальщицам, сушильщицам.
— Обращались к Нилу Ивановичу?
— Не дает. «В следующий раз, говорит, дам».
— Ну ладно, что поделаешь с вами. Так и быть, заступлюсь. А как у вас выработка?
— Мух не ловим. Сто пятьдесят процентов, а другой день и больше.
— Ты, Емельян Матвеевич, не сумлевайся насчет грузчиков. Мы ни в жисть не подведем!
Долгунов взял телефонную трубку. Грузчики утихли, переминаясь с ноги на ногу, уставились глазами на губы парторга.
— Дайте начальника участка, — мягко, с улыбкой проговорил Долгунов в трубку. — Нил Иванович?.. Здорово! Что это ты обижаешь грузчиков? Труженики хорошие… Что?.. Ладно, ладно, Нил Иванович! Немножко отпустишь?.. Отлично! — Он положил трубку и сказал: — Идите к нему, даст.
Грузчики сразу повеселели, поблагодарили парторга и быстро удалились. Не успел затихнуть шум их голосов в коридоре, как вошли несколько женщин и девушка — техник формовки. Лицо девушки красно, она запыхалась от быстрого бега, говорит отрывисто и в волнении.
— Емельян Матвеевич, что же это за отношение такое? Формовка совсем остановилась!
— Как? Почему? — спросил тревожно Долгунов.
— Гусеничный трактор сломался, а слесари не приходят.
— Звонили в механическую?
— Десять раз. Они и в ус не дуют. Отвечают, что пошлют, а их нет. Не могу же я из-за них срывать план…
— А к Нилу Ивановичу заходила?
— Не заходила, но звонила и ему, — волнуясь, сказала девушка. — Нил Иванович ответил, что слесарей нет. Емельян Матвеевич, ты уж позвони от парторганизации, они тебя послушают.
Долгунов позвонил начальнику механической, и через минуту девушка-техник вышла с просиявшим лицом.
— А вы с чем? — обратился Долгунов к группе молодых и пожилых женщин, вошедших в кабинет вместе с детьми. — Зачем пришли, хозяюшки?
— Да как же, Емельян Матвеевич, не ходить-то к вам! — оживилась женщина лет сорока, по бокам которой, держась за юбку, стояли мальчик и девочка. — Муж-то мой до войны на торфу работал, а теперь на фронте…
Домохозяйки подхватили:
— И у нас, Емельян Матвеевич, как вы знаете, мужики-то на фронте. Вот мы и пришли… Так уж вы, Емельян Матвеевич, и нас не обижайте!
— Не собираюсь, — ответил Долгунов, внимательно разглядывая домохозяек и стараясь догадаться по выражению их лиц, зачем они пришли к нему. — Так, хозяюшки, что вам надо?
— Всем даете мануфактуру, а нам ничего. Насчет нее и пришли, — пояснила первая женщина и подтолкнула вперед детишек, ближе к столу. — Обносились все. Сам, чай, видишь, в чем ребятишки ходят.
— Да, хорошие мои, откуда же я возьму мануфактуру-то для вас? — мягко спросил Долгунов.
Они дружно, наперебой заговорили:
— Да откуда хошь бери, а нам дай!
— А ты, Емельян Матвеевич, как хороший человек, от торфяниц урви маленько и нам дай!
— Верно! Вот и будет справедливо.
— Подождите, мои хорошие! — остановил домохозяек Долгунов. — Как же это я могу сделать? Мануфактура полагается торфяницам только как премия за их отличную работу. А на какой они работе находятся, вы знаете.
— Но все-таки… Хоть маленько, а дай!
— Урви, Емельян Матвеевич!
— Не могу я этого сделать, незаконно будет.
— Тогда уж, Емельян Матвеевич, — переходя на другую тему, обратилась женщина с двумя детишками, — похлопочи, чтобы районный Совет нам семенной картошки дал.
— И мне! — раздались голоса домохозяек. — И мне!
— Это можно, — сразу ответил Долгунов, поглядывая дружески на женщин, и взял телефонную трубку. — Это можно. Картошки посадите больше.
— Да уж, ежели дадите, посадим!
— Погоди звонить-то, — вывернулась из-за спин домохозяек пожилая женщина с сухим сморщенным лицом и с большими темными глазами, строго смотревшими из глубоких глазниц. — Мне козу, сынок, надобно. Похлопочи зараз в Совете-то!
— Да у тебя, мамаша, корова есть.
— Мало что корова есть! Коза разве помешает корове? С коровой-то вон сколько хлопот, а коза сама позаботится о себе на поселке. Хитрая тварь скотина-то эта. Похлопочи! Тебе, Матвеевич, не откажут в Совете.
Раздался телефонный звонок. Долгунов взял трубку.
— Слушаю… Долгунов. А-а-а, Толкачева? Здорово! Посылать ли информацию в горком? Обязательно. До свидания! — Долгунов положил трубку и обратился к домохозяйкам: — Вы идите домой, а завтра в райсовет за картошкой.
Вошли парторги полей, сели на скамейку у стола.
— А как, сынок, насчет козы-то? И мне завтра в Совет? — спросила пожилая женщина.
— Насчет козы, Анастасия Павловна, не стану хлопотать, это уж вы сами, — спокойно ответил Долгунов. — До свидания. А картошки семенной и вам дадут в Совете.
Вбежала торфяница с заплаканными глазами. Увидав парторгов полей, бросилась назад, но они удержали ее.
— Ревешь? — спросил один из них.
— Как же не реветь-то! Говорят, что я работать не хочу.
— А ты хочешь работать? — усмехнулся высокий, в кожаном черном пиджаке парторг. — Знаю тебя, Люба! Брось лукавить, не дури голову Емельяну Матвеевичу! Видишь, сколько людей на очереди к нему… Идем в бригаду Глазковой. Я переговорю с ней. Может, возьмет. Да только больше не лодырничай. У Глазковой знаешь какие порядки: лениться станешь — так сразу вон. — И он вместе с Любой вышел из кабинета.
В коридоре все еще толпились торфяницы, но к Долгунову не заходили, хотя дверь была открыта настежь. Долгунов вышел из-за стола, но тут же вернулся, сел и стал что-то вносить в записную книжку. Раздался телефонный звонок.
Долгунов положил карандаш и взял трубку.
— Кого?… Начальника участка?.. Нет его здесь… Кто? Я парторг участка, Долгунов. Откуда говорят?.. Из Москвы? Из ЦК партии? — Лицо Долгунова сделалось более сосредоточенным и внимательным.
— Позвать к телефону бригадира Ольгу Тарутину? Сейчас пошлем за нею. — Долгунов, прикрывая ладонью трубку, обратился к торфяницам, толпившимся в дверях: — Девушки, сбегайте за Тарутиной, да поскорее. Она, наверно, рядом, в нарядной.
Две девушки побежали за Ольгой.
— Да, да, слушаю… Готовим стенгазету. Дадим страницу в районной газете «Огни Шатуры». Премируем на общем производственном собрании… Да, да, это будет сделано!.. Безусловно, рекорд на кладке змеек. Такой производительности на этом процессе никто больше бригады Тарутиной не давал.
В сопровождении Даши, Сони и других девушек вошла Ольга и остановилась, внимательно глядя черными глазами то на Долгунова, то на парторгов полей, стоявших неподвижно, с серьезными лицами.
— Тарутина, — увидев Ольгу, сказал Долгунов. — Поговори с Москвой. Тебе звонят из ЦК партии, с победой поздравляют тебя. — И он передал ей трубку.
Ольга залилась румянцем, рука задрожала от волнения. Она приложила трубку к уху, отрывисто проговорила:
— Слушаю… Здравствуйте!.. Я, Ольга Тарутина… Да, бригадир. Сколько выполнила моя бригада? Вчера пятьсот процентов. Спасибо за поздравление. Передам девушкам моей бригады. Постараемся дать больше… До свидания.
Ольга положила трубку и бросилась от стола, ничего не сказав Долгунову. Парторг остановил ее.
— Погоди! Ты куда?
— Рассказать девушкам, — все еще волнуясь, ответила Ольга. — Для них это будет праздником…
— Это так, — согласился Долгунов. — Праздник и у всех у нас. Твоя победа — праздник на нашем участке волей. Молодец! Завтра итоговое собрание. Вручим переходящее Красное знамя, сообщим в колхоз. Да, Ольга, теперь слава твоей бригады прогремит на всю страну.
— Ну, уж на всю страну! — смутившись, возразила Тарутина.
— А то как же! Конечно, на весь Союз! — твердо сказал Долгунов. — В ЦК партии, в Москве, знают о твоих трудовых подвигах.
— Как это в Москве могли узнать, как мы работаем на добыче торфа?
Не ожидая ответа, Ольга выбежала на улицу.