— Ну вот и сыт, — проговорил он, пряча хлеб в стол. — Теперь можно и на боковую.
Он сиял пиджак и сапоги, погасил свет и повалился в постель.
Время уже давно перешло за полночь.
Корней скоро заснул.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Соня стояла у бровки, опершись на лопату. Федька Аржанов сидел в нескольких шагах от нее. Из-под козырька выбился чуб светлых волос, голубые нагловато-насмешливые глаза парня были устремлены вдаль, на разливальщиц. Соня смотрела в другую сторону, на цаповщиц, дружно работавших цапками. Они шли в ряд, их лица были напряжены, казались каменными. За картой цаповщиц ходили тракторы и своими гусеницами прессовали и формовали торф. Куски торфа повертывались и, вылетая из-под гусениц, ловко ложились рядами. К цаповщицам подошла с циркулем техник Варя.
Увидев ее, Соня обрадовалась и хотела крикнуть ей, но воздержалась: нельзя заниматься личными разговорами в рабочее время. Варю она не видела больше месяца — с того самого дня, как Волдырин направил ее в бригаду разливальщиц. Сама же Варя ни разу не зашла к Соне, не заходила и в барак своих землячек. Варя не заметила Соню — свернула в другую сторону.
Соня направилась к разливальщицам. Колышки-крестовки были набиты ею на незалитых картах. К этой работе она привыкла и выполняла ее быстро. Она, как и в первые дни, помогала разливальщицам перекатывать трубы, класть бревнышки через канавы, не переставая следить за бровками, а когда помогать было некому — вытаскивала пни и разный мусор из канав, чтобы не застаивалась вода, лучше просыхала гидромасса. Она хорошо помнила слова парторга Долгунова: «Чтобы высох торф на славу, в чистоте держи канаву».
Соня, увязая до колен в коричневой пузырящейся жиже только что залитой карты, насыпала землю на низкие места бровок, чтобы гидромасса не могла там прорваться и засорить канавы. Подошел Федька Аржанов и остановился позади нее.
— Вы все дуетесь на меня? — сказал он тихо, чтобы не слышали разливальщицы.
— Не думала, — отозвалась Соня, не глядя на Аржанова.
— Значит, не сердитесь? — спросил еще тише Аржанов. — Спасибо. А я все время беспокоился, что…
— Я просто не думала и не думаю о вас, — пояснила Соня и, бросив лопату на бровку, пошла помочь разливальщицам перекатывать трубы.
Скуластая Фрося улыбнулась.
— Соня, что же ты не дашь этому огарку поговорить с тобой? Разве не обидно ему, такому красавчику, ухаживать и рассыпаться в любезностях перед тобой больше месяца?
Девушки рассмеялись. Улыбнулась сухо и Соня.
— Давайте! Что стали, мои красавицы?! — крикнул Свиридов. — Так будем работать — отстанем от других бригад. Поговорите о своих делах потом.
Девушки уперлись руками в трубы и покатили их по карте. Когда трубы были установлены, Свиридов отдал команду, чтобы подавали гидромассу. Через несколько минут трубы задрожали от напора, зашипели на стыках. Гидромасса поплыла с бурливым шумом по карте. Соня бросилась к бровкам.
Кончился рабочий день. Девушки вымыли руки и брезентовые рукавицы в канаве и потянулись к поселку. Соня же должна еще остаться на карте, следить, чтобы гидромасса, все еще бурлящая, не прорвала где-нибудь бровки и не ушла в канавы. «Как заклекнет, так и пойду», — решила она.
Солнце садилось, стало мутно-красным, цвета перезрелой малины. Залитые только что карты сверкали разноцветными огнями.
Бригады одна за другой уходили с полей. Одни шли молча, другие — с песнями. Звонкие и красивые голоса наполняли воздух то веселыми, то печальными мелодиями. Прислушиваясь к песням, Соня как бы была во власти их содержания: грустила, любила, ждала, радовалась, прощалась и расставалась с любимым, которого не знала, а только чувствовала в своих девичьих мечтах, в своем туманном воображении. Она вздохнула и взглянула на Аржанова. Он стоял боком к ней и глядел на торфяниц, уходивших с поля. «Неужели он любит меня? Если бы не любил, не стал бы столько времени тратить на ухаживание за мной, — подумала Соня, смягчаясь и добрея. — Быть может, девушки говорят так много плохого о нем только потому, что он не обращает на них никакого внимания?»
Заметив взгляд Сони, Аржанов сказал:
— Опять вы так смотрите на меня, как в тот раз? Неужели вы все думаете, что я враг вам? — лицо Федьки покраснело, губы вздрогнули от обиды, а голубые глаза подернулись грустью, — Ваш взгляд говорит, что я противен вам, вашему сердцу. Да-да! — воскликнул он. — И это правда! Кажется, что я, как ни стараюсь угодить вам, никогда не заслужу того, чтобы вы были доверчивее ко мне.
— Я случайно взглянула на вас, — смутившись, соврала Соня. — Я сейчас думала об отце. От него писем нет более трех месяцев. Не убит ли он?.. Вот и взгрустнула…
— У вас отец на фронте? — удивился Аржанов.
— С начала войны.
— А я и не знал!
— Мой отец ушел добровольно. Он майор, — не без гордости за отца сообщила Соня, но тут же, покраснев, пожалела, что сказала об этом. На лице Аржанова за напускным сочувственным выражением она увидела другое.
— А вас мобилизовали на добычу торфа? — поспешил спросить Федька.
— Училась я, — ответила Соня, — в девятом классе. На торф пошла добровольно. После войны окончу десятый класс — и в университет, на медицинский.
Аржанов, глядя в землю, проговорил:
— Теперь я вижу, что вам трудно на болоте. Как мне жаль вас! Помочь, быть может, надо вам? Я помогу.
— Вы? Мне? — удивилась Соня. — Чем же вы поможете мне?
— Хорошим словом.
— Вы уже немало сказали хороших слов, — улыбнулась чуть иронически Соня.
— Деньгами, если у вас имеется нужда в них. И много могу дать. Не стесняйтесь.
Соня улыбнулась, испытующе наблюдая за выражением лица своего собеседника. Потом отрицательно качнула головой.
— Нет, Аржанов, деньги мне не нужны.
— Глядите. Вам виднее. Но если что… Ну, скажем, понадобятся деньги вашей мамаше или…
— Или моему жениху, — рассмеялась девушка, — или…
— Так вот, Соня, — возвышая голос, твердо, подчеркивающе сказал Аржанов, — я всегда дам вам. Ведь мы, комсомольцы, обязаны выручать друг друга в беде. Не так ли.
Соня кивнула головой в знак согласия и отвернулась. Федька украдкой, сбоку посмотрел на нее. Она, даже в неуклюжей спецовке, рукавицах и резиновых сапогах, забрызганная гидромассой, была стройна, а смуглое, с большими, подернутыми дымкой грусти черными глазами лицо ее было очаровательно.
Красота девушки так взволновала Аржанова, что он открыл рот, хотел сказать ей, что любит ее, но запнулся и не сказал. Соня же, поймав на себе его оценивающий взгляд, побледнела.
Мимо проходили торфяницы — они шли с дальних полей, от горизонта. В вечернем синеватом воздухе как-то странно светились их лица, ярко поблескивали глаза. Одни бригады проходили молча, другие — с разговорами, третьи — с песнями. Одни пели дружно, хорошо, другие тянули какую-то канитель, длинную и непонятную, третьи не пели, а как бы рубили капусту. Недалеко от Сони прошли бригады Кати и Даши.
«А где же бригада Ольги?» — подумала Соня.
Она еще раз обошла бровки, лопатой поправила их. Гидромасса уже не пенилась и не шипела, была похожа на темный стынущий студень на гигантском противне. Туман усиливался, густел и тихо клубился. Соне показалось, что это был не туман, а медленно переходили с места на место, отсвечивая розоватыми спинами, отары белых овец. Кусты на канавах пропали в поднявшемся тумане. Где-то заскрипел дергач, ему откликнулся другой. Всхлипнул перепел: «Спать пора! Спать пора! Спать пора!» — и сразу умолк — заснул. Наступила тишина. В потемневшем небе зажглась яркая звезда.
Вдруг из тумана неожиданно показалось что-то большое и серое. Соне даже стало страшно от этого, и она отступила по бровке.
— Да это Ольгина бригада, а я, дура, испугалась! — радостно воскликнула Соня. — А вот и Ольга сама, третьей в цепочке!
Она бросилась навстречу девушкам.
— Идем, Соня, — увидев Авдошину, предложила Ольга. — Гидромасса твоя уже застыла и не уйдет из канавы, хотя на поле Волдырина все может случиться.
Девушки рассмеялись.
— Идем. — Соня присоединилась к ним.
Аржанов злобно поглядел на Ольгу, а когда она поравнялась с ним, он озорно обратился к ней:
— Да ты так, Тарутина, до семисот, мать… дойдешь…
Ольга молчала, как бы не замечая Федьки.
Соня растерялась. Ей было стыдно взглянуть на Ольгу и на других девушек.
— А ты, хайло, не сквернословь, — сухо сказала Глаша и остановилась.
Остановилась и вся бригада, следовавшая за нею. Аржанов захохотал.
— Дура! Кто на болоте не ругается? Разве я зло? Я это жалеючи вас говорю. — И он опять обратился к Ольге: — Пойми, Тарутина, если ты будешь так гнать, то твои девочки не только облысеют, а…
Он не договорил. Глаша ударила его плашмя лопатой по голове. Федька упал в гидромассу, тут же вскочил и бросился на Глашу, но был снова сбит с ног. Барахтаясь в гидромассе, он закричал:
— Караул!
Девушки дали ему подняться. Аржанов метнулся было в сторону, но они остановили его, подняв лопаты.
— Стой! Мы тебя отучим сквернословить среди девушек!
— Будешь сквернословить или не будешь? Говори, а то твоя поганая башка получит еще полдюжины лопат!
— Он не слышит, немым стал! Девушки, дайте Федьке изо рта и ушей гидромассу выбрать!
— Ждать станем барина такого! — крикнула Глаша и двинула лопатой, тыльной ее стороной, Аржанова по спине.
Он взвыл и втянул голову в плечи.
— Не буду!.. Никогда не услышите! — Отплевываясь от лопавшей в рот и нос жижи, Аржанов вылез на бровку. — А теперь отпустите!
— Не торопись, миленок! — сказала Глаша. — Многие из нас среднюю школу окончили, мы уж не так некультурны и неделикатны в обхождении.
— Это я вижу, — проговорил Федька.
— Нет, миленок! — возразила Глаша. — Ты еще не все видишь.
Девушки громко засмеялись. Только Ольга и Соня не смеялись: первая стояла с каменным лицом и холодным взглядом, а вторая — в страхе, не чувствуя под собой земли, ничего не понимая, что происходит вокруг нее.