Рукоплескания заглушили слова Шмелева.
— Вот этой новостью я и хотел порадовать вас, — продолжал Шмелев. — Но, само собой разумеется, на одно централизованное снабжение полагаться нельзя: надо развивать подсобное хозяйство, надо навести порядок в столовых и беспощадно расправиться с расхитителями, и тогда, я уверен, труженицы торфяных полей получат все, что необходимо для восстановления их сил, затрачиваемых на тяжелую, самоотверженную работу.
Зал снова загудел от аплодисментов. Шмелев поднял руку, чтобы успокоить собрание.
— Теперь, товарищи, я хочу передать вам самое главное.
Зал притих.
— Оккупанты сильно разрушили Донбасс. Шахты оказались затопленными. Электростанции, питающие энергией московскую промышленность, еще долго не смогут получать донецкий уголь в достаточном количестве. А гитлеровскую Германию нам надо добить. Торф необходим для окончательной победы над фашистами. Вдумайтесь, товарищи, в эти слова и поймите, что это обязывает всех и каждого из нас к честному и самоотверженному выполнению своего патриотического долга. Предстоят еще тяжелые бои на фронте. Нужны новые трудовые усилия в тылу. Так будьте же достойными сыновьями и дочерьми своего народа, оправдайте надежды, которые возлагают на вас партия и правительство. Не подведите!
— Не подведем! — раздались звонкие девичьи голоса.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Утром прошел сильный дождь, и на улице, в ухабах, стояли лужи коричневой воды. У подъезда конторы участка блестела большая лужа, три свиньи лежали в ней, выставив под лучи солнца влажные спины. Они изредка хрюкали от наслаждения, щуря белесые маленькие глазки. Долгунов только что вернулся с полей и стоял у окна, поглядывая на безлюдную улицу. В кабинет вошел Нил Иванович. Мягко ступая, он подошел к парторгу и остановился позади него. Милиционер провел девушку. Долгунов заметил, что лицо девушки заплакано.
— Это еще что? — удивился вслух парторг и выглянул из окна. — Эй-эй, товарищ милиционер, обожди!
Милиционер и девушка не оглянулись на его голос, скрылись за углом конторы.
— Да это, кажется, Глаша, из бригады Тарутиной?
— Не ошиблись, — отозвался Нил Иванович, — Глаша.
Долгунов резко обернулся к начальнику участка.
— В чем дело? Куда милиционер повел ее? Отчего она плачет?
— За хулиганство.
— Не понимаю, Нил Иванович…
— И понимать тут нечего! Эта девушка две недели назад избила лопатой техника разлива при исполнении им служебных обязанностей.
— Одна?
— Глаша начала, а потом помогли ей другие. Они лопатами били Аржанова, искупали его в гидромассе, а потом бросили в валовую канаву. Техник чуть не утонул. Это что, по-твоему, не хулиганство! Хороши комсомолки!
— И это было при Тарутиной?
— Да, у нее на глазах. Она смотрела и молчала. Аржанов заявил в милицию. Начальник вызвал Глашу и допросил ее. Девушка созналась, и вот ее арестовали за хулиганство.
— Почему же одну Глашу, а не всех? — спросил чуть насмешливо Долгунов.
— Как зачинщицу, — ответил Нил Иванович.
— А тебе известно, за что девушки избили Аржанова?
— Он не вступал в драку с ними…
Долгунов взял телефонную трубку, позвонил в милицию и вызвал начальника. Нил Иванович стоял у окна и почесывал розовую лысину, парторг ходил по комнате. Оба молчали. Вошел тонкий, в ремнях, с кожаной сумкой на боку, в серых брезентовых сапогах лейтенант милиции, козырнул парторгу и начальнику участка.
— Садитесь, товарищ, — предложил Долгунов. Лейтенант сел.
— Скажите, за что арестовали девушку из бригады Тарутиной, пятисотницу?
— За безобразное ее поведение — хулиганство. Волкова была зачинщицей в избиении техника Аржанова в часы его служебных обязанностей.
— Арестовали ее по заявлению Аржанова?
— Точно!
— Вызовите, товарищ лейтенант милиции, Глашу Волкову сюда.
— Не могу, — покраснев, сухо ответил лейтенант милиции.
— Как не можете? — удивился Долгунов.
— Делу дан ход. Прошу вас, товарищ Долгунов, не вмешиваться в работу милиции. — Лейтенант встал, его желтоватые усики дрожали, на щеках выступили красные пятна.
Долгунов, посматривая на него, улыбнулся.
— Показания Волковой есть?
— Да, товарищ Долгунов. Она, Волкова, показала, что Аржанов стал говорить с Тарутиной так, что каждое слово украшал пятиэтажной матерщиной. Она, Волкова, попросила Аржанова не выражаться скверными словами, но он не только не прекратил украшать матерщиной свою речь, а стал еще забористее…
— Товарищ лейтенант милиции, вы не считаете техника Аржанова хулиганом?
Начальник милиции пожал плечами.
— Что же вы молчите? — спросил сухо Долгунов. — Вы, как я думаю, не считаете матерщину высшим образцом благородства?
— Конечно.
— Почему же вы, товарищ лейтенант, не привлекли техника Аржанова к ответу за хулиганство?
— Позвольте, товарищ парторг, — растерялся и смутился начальник милиции, — матерщиной, как, вы знаете, украшает свою речь не один Аржанов. Мне пришлось бы привлечь к ответу немало ваших работников.
— Следует одного привлечь, и так, чтобы остальные сразу перестали паскудничать, — теряя спокойствие, резко сказал Долгунов. — Волкову надо отпустить немедленно, а в отношении техника Аржанова мы сами примем кое-какие меры.
Лейтенант милиции поднялся. Под желтоватыми его усами появилась улыбка и погасла.
— Отпустить Волкову не могу, товарищ Долгунов. Я уже сказал вам, что ее дело будет разбираться в суде.
— Тогда все!
Начальник милиции козырнул и быстро вышел.
— Какой законник! Видали, Нил Иванович? И это у нас на участке! — сердито сказал Долгунов.
Нил Иванович почесал лысину и ничего не ответил. Парторг нахмурил брови и, отвернувшись к окну, опять стал смотреть на улицу.
Свиньи глубже залезли в жижу, дремали. Они так сладко дремали, что даже не реагировали на мух, которые садились на их облезлые уши. Высоко подняв подол синего батистового с желтыми цветами платья, прошла мимо конторы Маркизетова. Заметив у открытого окна Нила Ивановича, она улыбнулась ему. Нил Иванович густо покраснел и опустил глаза.
— Тебе, Нил, кланяется дама, а ты воротишь нос, — проговорил серьезно, без улыбки, Долгунов.
— Мне? Да не может быть, Емельян Матвеевич! — неохотно и притворно равнодушно отозвался Нил Иванович. — По-моему, эта красавица улыбнулась и поклонилась тебе.
— Да?
— Точно!
Они взглянули друг на друга и рассмеялись.
Голубая дрезина, разбрызгивая грязь, подкатила к конторе. Из нее выпрыгнул Завьялов, за ним — высокий, смуглолицый, в серой шляпе и в щегольском сером костюме инженер Казенов. Он шагнул в сторону, чтобы не испачкать желтые ботинки и брюки. В это время свиньи, напуганные шумом дрезины, с хрюканьем метнулись из лужи. Одна из них налетела на Казенова и чуть не сбила его с ног, обдав разутюженные брюки и полы пиджака коричневой жижей.
— Черт, знает что! — вскричал Казенов. — Развели тут…
— Что же поделаешь, — посочувствовал Завьялов, еле сдерживая душивший его смех, — свинья! А у свиньи, как вам известно, больше невежества, чем ума.
— Я о грязище под самым носом у начальника участка. Хоть бы хворостом замостили, черти, — угрюмо ответил инженер и стал платком вытирать полы пиджака и брюки.
Долгунов и Нил Иванович, молча стоящие у окна, видели, как подъехала дрезина:
— Ну, Нил Иванович, чувствую, что ждет тебя неприятность. Берегись! И надо же было этой чушке наскочить на такого франта!
— Молодец хавронья! — вытирая плачущие серые глава, смеялся Нил Иванович. — Это ему за сапоги…
— А, вот они где! — открыв дверь, воскликнул Завьялов. — И смотри, Казенов, стоят у окна и хохочут! — Подмигнув Долгунову и Нилу Ивановичу, он громко спросил: — Так-то вы встречаете начальство? Что бы постлать соломки!
— Видел, видел! — подавая руку Завьялову и Казенову, подхватил Долгунов. — Я не раз советовал Нилу Ивановичу замостить болотину, а он: «Какая же это грязь? Это же чистейший торф, говорит, и для приезжего начальства вроде как наглядное пособие».
Все громко рассмеялись.
— Ладно, я вам это припомню, — сказал Казенов, протягивая руку Нилу Ивановичу. — Прошлый раз моя секретарша не пустила вас в кабинет с грязными сапогами. Теперь будете оставлять свои бахилы у вешалки, а ко мне в носочках, в носочках… Щетка, надеюсь, есть?
— Как не быть, — ответил Нил Иванович. — Только я не советовал бы вам втирать торф в серую материю. Подсохнет — сам отлетит. А так ваша очаровательная секретарша может подумать бог знает что…
Новый взрыв хохота покрыл слова начальника участка. Смущенный инженер махнул рукой и прошел к столу.
Успокоились. Помолчали. Завьялов ходил от одной стены до другой и задумчиво смотрел в пол. Долгунов сидел за столом и курил папироску, пуская зеленоватые колечки дыма. Наконец директор остановился, поднял взгляд на сидевших у стола, заговорил:
— Так вот, друзья, встреча наша началась весело, а кончится не знаю как. Приехали мы по важному делу.
— По какому это? — спросили в один голос Нил Иванович и Долгунов.
— Вы знаете, конечно, что за последние дни добыча торфа стала сильно отставать?
— Особенно третья группа кранов, — поддержал директора Казенов и щелчком сбил соринку у себя с левого рукава. Правая тонкая бровь поднялась на точеный, без единой морщинки лоб. — На этой группе кранов положение тяжелое.
— Известно, — сказал Нил Иванович и, подозрительно глянув в лицо Завьялова, а потом в лицо Казенова, подумал: «Неспроста они нагрянули на мой участок. Уж не хотят ли они снять девушек с полей? Не дам!»
Нил Иванович сдвинул густые брови, и тень озабоченности легла на его немолодое лицо.
— Вот мы и приехали посоветоваться с вами, — продолжал Завьялов, и под его короткими, темными, похожими на щетку усами блеснула улыбка. — Да, посоветоваться, — повторил он громче, — вместе расшить это дело!
Нил Иванович молчал, смотрел в сторону.