— И о ней, Сима, и еще кое о ком.
— Неужели Глашу не освободят, будут судить?
— Освободят, Сима.
— И я ведь, Оленька, разок огрела лопатой Аржанова, пусть и меня судят.
Ольга рассмеялась.
— Успокойся, Симочка, Долгунов не даст нас в обиду. А с хулиганами и впредь будем так поступать.
Группа девушек с веселым визгом ворвалась в барак и бросилась к Ольге. Не успела та и опомниться, как Глаша закрыла руками ей глаза, а другие девушки хором закричали:
— Наша взяла!
— Пятьсот пятьдесят дадим! Пятьдесят за лейтенанта Павлова!
— Девушки, зачислим его в бригаду Ольги!
— Точно, зачислим!
— Да вы с ума сошли! — покраснев, воскликнула Ольга. — Не хочу Павлова…
— А мы хотим!
— Это ты, Даша?
— Не угадала, не угадала!
— Да кто же это? Катя?
— Катя? Узнала!
Смех, визг, хохот.
— Не угадала! Не угадала!
— Эх, Оленька! — укоризненно произнесла Глаша. — Неужели сердце ничего не подсказывает?
— Подождите, — вздохнула Ольга. — Подумаю. Глаша?
— Я, Оленька! — Глаша опустила руки на плечи Ольги, запрокинула ее голову и поцеловала.
— Как я рада! — вскочила Ольга. — Отпустили?
— Как видишь, — рассмеялась Глаша. — Вызвал меня какой-то начальник в военной форме с двумя просветами и одной звездочкой на погонах, красивый такой, с усами и очень сердитый на вид…
— Майор, — пояснила Сима Свешникова.
— «Ну, красавица, — обратился он ко мне, — лопатами будете драться, а?» Я молчу, а про себя, девоньки, думаю: «Хулиганам спуску не дам». — «Что же молчите? Говорите!» Тут я взглянула ему в глаза, сказала: «Что хотите, товарищ военный, делайте со мной, а я хулиганов всегда буду бить». Военный покрутил ус, нахмурился и сказал: «Бить? Это нехорошо!» Я молчу, и военный замолчал. «Эх, думаю, попала!» — «Товарищ военный, как же нам, девушкам, быть-то, когда хулиган поганит скверными словами, а заступиться за нас некому, все мужчины на войне?» — набравшись смелости, спросила я. Военный засмеялся. «Да, красавица, рыцарей у нас маловато. Да и долго их не будет. Ну ладно уж, идите и в обиду себя не давайте!» Я поблагодарила его и вышла. В коридоре встретил меня высокий молодой офицер, много красивее того, усатого, подал вот это письмо и сказал: «Пожалуйста, товарищ Волкова, передайте письмо лично в руки Ольги Тарутиной». — «Не сомневайтесь, товарищ офицер, — ответила я, — в другие ручки оно никак не попадет». Держи, Оленька, письмо от лейтенанта Павлова! — И Глаша сунула синий конверт в руки Ольги.
Тарутина, покраснев еще больше, спрятала письмо в карман блузки.
— Не прячь, а прочти, — сказала Глаша. — Мы мешать не будем. Да и время уже позднее. Эй, девушки, давайте спать, завтра трудный день!
Глаша улыбнулась Ольге и прошла к своей койке.
Разошлись и остальные подруги. Ольга разделась, легла и задумалась, позабыв про письмо.
Полоска зари догорела. Свежий, теплый, как парное молоко, воздух вливался в окно.
Пришли девушки из клуба, разделись и стали укладываться спать.
«А письмо-то, — вспомнила Ольга и, надорвав конверт, вынула из него листок.
«Дорогая Ольга…» — только и успела она прочесть. Одна из девушек погасила электричество, и густая тьма приятным бархатом накрыла ее. Ольга вздрогнула, хотела было сказать, чтобы зажгли на несколько минут свет, но воздержалась, спрятала письмо под подушку.
«Утром прочту», — решила она и, стараясь ни о чем не думать, быстро заснула.
Соня и Аржанов работали в ночной смене. Когда они вышли из поселка, на западе догорала полоска зари, и тихо пели соловьи.
— Соловушки последние песни допевают, — сказал Аржанов.
— Почему? — спросила машинально Соня, шагая впереди него.
— Как почему? Любовь кончается у них. Отлюбят и петь перестают до будущей весны, — пояснил Аржанов. — Это люди могут петь о любви долго, до старости, пока не поседеют их головы.
Соня улыбнулась и ничего не ответила.
Впереди темнела бригада разливальщиц во главе со Свиридовым. Зажигались звезды в синеве, жидкий, как кисея, туман поднимался от земли. Издалека долетали картавые крики перепелов. Ветерок доносил медовый запах цветов. Поселок остался далеко позади и затерялся в темноте. Разливальщицы подошли к трубам, поднялись на них и зашагали цепочкой. В тишине стали звонко постукивать подковки бахил по железным трубам. Аржанов поравнялся с Соней и пошел рядом с нею. Соня шла с опущенными глазами, как бы не замечая его. Он положил руку ей на плечо. Она не сбросила его руки, а только слегка вздрогнула, почувствовала, как сердце затрепетало. Соня много передумала за эти дни об Аржанове, внимательно наблюдала за ним. Чувствуя его сильную руку на своем плече, Соня замедлила шаги и вдруг ощутила такую томительную слабость, что у нее закружилась голова. Аржанов остановился, обнял Соню, запрокинул ее лицо и стал покрывать поцелуями глаза, щеки и лоб. Соня не вырывалась из его объятий.
— Сонечка, зоренька моя ясная, как я истосковался! Давай сядем. Я расскажу тебе, как люблю…
— Так рассказывай, — тихо попросила Соня. Она спрыгнула с трубы и опустилась на землю. Аржанов сел возле, прижался к ней. — Ну, говори!
Перед нею все сияло прозрачно-синим светом, а с неба с легким звоном сыпались звезды, и падали, падали на нее… Ей казалось, что звезды засыплют ее и она не выберется из них. Соня закрыла глаза и, чувствуя на своем лице горячие губы Феди, покорно отдалась его силе…
Когда она пришла в себя и открыла глаза, Аржанов стоял в нескольких шагах от нее. Она быстро поднялась. Он подошел к ней и, подавая ей спецовку, сказал:
— Надевай скорее! Идем!
— Нехорошо говоришь! Не надо так грубо!.. — крикнула Соня, и слезы побежали по щекам.
Поднявшись на трубы, они быстро зашагали по ним и скоро нагнали бригаду Свиридова. Фрося пристально взглянула на Соню и, заметив ее смущение, вздохнула и отвернулась. Соня почувствовала, что Фрося догадалась о случившемся, и поспешила отойти в сторону.
Из-за леса показался желтый край месяца. Его нежный свет, как пыльца, засверкал над полянами. Соня работала одна. Аржанов не подходил к ней, он вертелся около разливальщиц и подошел только тогда, когда была залита гидромассой вторая карта.
— Скучаешь? — спросил Аржанов, стараясь не смотреть на нее.
— У Барсукова бровки высокие, и гидромасса не прорывает их, — отозвалась Соня и тяжело вздохнула.
Гидромасса бурлила на карте. В ней искрился лунный свет, отражались звезды. Над канавами плыл жидкий туман, закрывая бегущую в них черную воду. Легкое бульканье и шипение слышалось в тишине.
Аржанов ничего не ответил Соне. Он метнулся от нее и скрылся из глаз.
На соседней карте бродили разливальщицы, увязая до колен в гидромассе. Их длинные тени, как привидения, метались по сверкающей поверхности. Глаза Сони не останавливались ни на разливальщицах и их тенях, ползущих неуклюже за ними, ни на алмазных переливах бурлящей гидромассы — они искали в темноте Федю, такого красивого, такого близкого ей теперь человека.
Идя вдоль бровки, она не видела его, но образ его стоял перед нею.
«Куда он делся»? — подумала Соня. Ей хотелось, чтобы он был возле нее. Она пошла быстрее, всматриваясь в темноту. Вдруг до ее слуха донесся сильный шум. Забыв о Феде, она бросилась вперед. Гидромасса широким потоком низвергалась с карты в канаву.
«Такую бровку — и прорвала!» — удивилась Соня.
Как только она заделала прорыв, сильное бульканье гидромассы заставило ее прислушаться. На противоположной стороне она обнаружила еще прорыв. «И тут прорвалась!» — изумилась она еще больше и, быстро работая лопатой, засыпала ее. Не успела управиться здесь, как гидромасса забурлила в другом месте, еще дальше по бровке. Заделав и этот, бросилась на новый. Ноги увязали в гидромассе. Соня вспотела и тяжело дышала от усталости и страха: уйдет гидромасса с карты, захламит все канавы.
Недалеко от нее мелькнула тень, согнулась и застыла на месте.
«Что это? Кто-то разрывает бровку!»
Соня, пренебрегая опасностью, кинулась вперед. Тень метнулась дальше, присела. Соня устремилась к ней. У нее уже не было никакого сомнения, что кто-то прорывает бровки. Соня подкралась к человеку. Сзади подняла над его головой лопату и громко вскрикнула:
— Зачем разрываешь бровки, гад?!
Человек быстро выпрямился и приглушенным голосом сказал:
— Что орешь, сумасшедшая?
У Сони расширились глаза — перед нею стоял Федька. Она смотрела на него и ничего не понимала.
— Не видишь, что это я? — прошипел Аржанов, озираясь. — Ну, что глаза вылупила? Я верхнюю воду спускаю, чтобы скорее гидромасса подсыхала.
— Так ведь воду через два дня полагается по инструкции спускать…
— Много ты понимаешь! Не всегда через два дня, можно и раньше, если состав гидромассы достаточно густ и она, попав на карту, сразу оседает на дно. Я ведь техник, знаю все это. Знаю, когда можно так делать, а когда нельзя… — пояснил серьезным тоном Аржанов.
Соня растерянно глядела то на Аржанова, то на сбегавшую в канаву гидромассу. Она не могла заметить выражение лица Федьки. Лунная муть и болотистые испарения то и дело закрывали его. Соня молчала. Аржанов, почувствовав, что она поверила ему, нагнулся к гидромассе, зачерпнул ее в ладонь, потер, понюхал и сказал:
— А вот теперь пошел другой состав. Спускать воду больше нельзя. Давай быстрее засыпать открытые места в бровках.
Они засыпали прорывы.
До конца смены Аржанов уже не отходил от Сони. Он был чрезвычайно внимателен к ней: то говорил ей нежные слова, от которых сердце девушки наполнялось счастьем, то заглядывал ей в глаза, свет которых был ярок в темноте, то изредка обнимал ее и целовал.
На востоке заалела полоска неба — занималась заря. Ее свет слегка подкрасил дымящиеся испарения и карты. Технорук участка Лузанов с коммутатора позвонил в телефонную будку разлива:
— Третья точка, третья точка! Алло! Алло! — раздавался в тишине его громкий голос.