Волдырин, побагровев, пробормотал ей вслед что-то. Ольга подошла к девушкам и стала быстро работать, жалея о зря потерянном времени. Начальник поля долго сердито смотрел исподлобья на бригадира, заложив руки в карманы пиджака. Видя, что никто из девушек бригады Тарутиной не обращает на него никакого внимания, он погрозил кулаком, в бешенстве крикнул:
— Меня… меня учить вздумала!
Придя домой после работы, Ольга легла в постель, но не могла заснуть — перед глазами стоял Волдырин и цинично улыбался в лицо. Заснула незаметно, решая вопрос: оставаться на этом поле или требовать перевода?
…Барак наполнился голосами. Торфяницы, перебивая друг друга, выкрикивали:
— Девоньки, глядите, глядите, как расписали! Вся бригада на бровке спит, и бригадирша тут же похрапывает. Нос закорючкой и кверху, а на губах аж пузыри дуются.
— Увидит — так опять взбеленится.
— Прошибешь ее этим! Грибкова к таким картинкам привыкла. Сама, глядючи на картинки, ржет до слез. Девки не отстают от нее, хохочут…
Ольга не сразу поняла, о чем гомонят девушки. А поняв, вскочила с постели с тревожной мыслью: «Неужели проспала?»
Быстро одевшись, она схватила полотенце и направилась к умывальнику. Навстречу ей шел сотрудник редакции «Все для фронта!». Он поздоровался с нею, протянул свежий номер газеты.
— Тарутина, ты сегодня именинница!
— Любопытно! А я на новом поле совсем не чувствую себя таковой, — проговорила Ольга и быстро развернула газету.
Увидев свой портрет, она покраснела и сурово посмотрела в глаза сотруднику редакции.
— Вы что ж, товарищи газетчики, смеетесь надо мной? Знаете, на поле Волдырина не бывало и не будет пятисотниц!
Подбежали девушки, закричали, протягивая руки через головы подруг:
— Дайте нам газетку!
— Посмотрим, как вы нарисовали нашу бригадиршу!
— Дам, не рвите! Всем дам! Да не кидайтесь так! Говорю, всем хватит. Я один, а вас много! Так с ног собьете.
— А ты, кавалер, держись! — заметила Глаша.
— Удержишься тут! — пошутил он. — У вас вон какой румянец на щеках…
— Девушки, отойдите подальше от молодого человека, — сказала Глаша, — сгорит, как мотылек, в пламени ваших щек.
Среди девушек раздался хохот. Ольга невольно обернулась к ним.
— О-о! Наш начальничек!
— Именинничек!
— Вот уж подлинно именинник, не то что ты, Оленька! Погляди-ка!
— Где? Не вижу.
— Не любуйся на себя, а глянь на четвертую страницу, — сказала смеясь Даша. — Хорош, нечего сказать! Губки у него, как сосиски. Эва как присосался ими к посудине!
Тарутина глянула на четвертую страницу, окинула взглядом девушек, корчившихся от хохота, улыбнулась, но тут же сдвинула черные брови и обратилась к своим:
— Подружки, так за хохотом мы не заметим, как и солнце поднимется.
Не ожидая ответа, она направилась к выходу. Девушки ее бригады последовали за нею.
Алая заря бледнела, гасла. От легкого ветерка шелестела листва на осинах. За поселком, на озере, крякала утка. Тарутина шла впереди бригады. Опять думала о Волдырине, о его упрямстве, о его насмешках. Девушки, видя Ольгу расстроенной, решили своими шутками развеселить ее.
Каждая из них старалась придумать что-нибудь смешное.
Девушки звонко и весело смеялись. Ольга молчала. Взглянув на нее, подруги перестали смеяться.
Заря погасла, показался вишневый край солнца. Бригада Ольги молча пришла на свое поле, молча приступила к работе.
Петр Глебович проснулся рано, ему, как и Тарутиной, не спалось в эту ночь. Хотя накануне и держался нагловато в разговоре с нею, издевался над ее предложениями, но вечером, придя домой, он сильно забеспокоился, так, что даже стакан водки, выпиваемый им обычно перед сном, остался нетронутым.
— Черт, а не девка! — проговорил он, отодвигая от себя открытую банку с тушенкой и водку. — Ну и привязалась! Что ей надо?
Он согнал комара с лысины. Тот тяжело, обвисая светящимся розовым туловищем, полетел к окну и сел на стекло. «Нил Иванович нос воротит от меня, — с тревогой думал Волдырин, ворочаясь в постели и стараясь себя успокоить: — Ничего, Казенов и Завьялов заступятся».
Утром, встав с постели, Петр Глебович увидел стакан с водкой, хотел вылить в бутылку, но, раздумав, залпом выпил, мотнул головой и вытер углом скатерти губы.
«А теперь в поле».
Он сунул поллитровку во внутренний карман широкого пиджака, нахлобучил картуз и вышел.
У конторы участка на стенде был наклеен свежий номер газеты «Все для фронта!». Возле стенда толпились девушки, начальники, техники и парторги полей. До слуха Волдырина донеслись смех, отдельные фразы.
— Не в бровь, а прямо в око!
— Что ему не пить: водка всегда в кармане, а начальство далеко.
— Это он, девоньки, торфяниц в литровку разглядывает.
— Не проглядит небось, в каком бараке смазливенькая живет, — мигом в технички переведет.
— Тише, девоньки! Гляди, сам сюда катит…
— И впрямь!
— Уйдемте отсюда. Пусть один полюбуется на себя.
Девушки, поглядывая на медленно катившуюся фигурку, отошли от стенда и повернули в поле, за своими бригадами. Вслед за ними двинулись начальники полей.
Петр Глебович подошел к стенду и остановился, выпучив глаза.
«Гм!.. Кого это так разрисовали? «Внимание, внимание! Рекорд! Новое в сушке канав!» Это опять про Тарутину, о ее предложениях? Интересно! — И он стал читать дальше: — «Изобретение начальника поля Петра Глебовича Волдырина». «Гм… обо мне!»
Глядя на рисунок, он втянул голову в плечи и завернул такое словечко, что проходившая мимо старушка испуганно шарахнулась в сторону и закрестилась.
— Осподи!
На карикатуре была изображена канава, захламленная пнями, кусками торфа, сучьями. На бровке, лицом к канаве, развалился толстенький человечек и пьет из запрокинутой поллитровки «московскую горькую». На березке сидит щегол и, глядя на жирного человечка, поет.
Рассматривая рисунок, Волдырин не заметил, как позади него образовалась новая группа торфяниц, как подошли Барсуков и парторг поля Левашов. За его спиной раздался девичий хохот; он вздрогнул, оглянулся, снял картуз и вытер пот с лысины.
— Что, Глебович, попался на зубок Гуманевскому! — хлопнув широкой ладонью по плечу Волдырина, добродушно крикнул Барсуков.
Волдырин вскинул злые глаза на Барсукова и пробормотал:
— А может, это и не я? Может, Ермаков или Морозов.? Что, у них поля лучше, что ли, моего? А водку хлещут почище меня… Гм! — И он перевел мутный взгляд с Барсукова на рисунок, а с рисунка на хохочущих торфяниц.
— Нет, это не они, — заметила худенькая девушка в белой панамке и скрылась за подругами. — Это как есть Волдырин! Его лысина, его губы, его мордочка яичком.
Девушки снова засмеялись, отвертываясь от Волдырина, что-то смущенно бормотавшего и бросавшего вокруг сердитые, взгляды.
— Плохи дела твои, Петро, — насмешливо сказал Левашов и слегка толкнул под локоть начальника своего поля Барсукова. — Уж если Гуманевский взялся за тебя, так держись: скоро не отступится. Не приведешь поле в порядок — каждый день будешь любоваться на свой портрет в газете.
Подошла Ариша Протасова и уставилась злым взглядом на рисунок. Проскочив мимо хохочущих девушек, она протянула руку к газете и хотела сорвать ее. Торфяницы вовремя закричали на нее:
— Аришка, не смей!
Петр Глебович шарахнулся от газеты и, расталкивая девушек, молча зашагал в поле. «Все Тарутина, без нее это дело не обошлось…» Взволнованный, обиженный и злой, он быстро добежал до своего поля и, наткнувшись там на Ольгу, свернул в сторону, прошипев:
— Тебя-то только мне и не хватало! Нет уж, катись к чертовой матери со своими разговорами!
Эта ненависть, промелькнувшая в его глазах, не ускользнула от взгляда девушки. Она громко, чуть насмешливым голосом, остановила его:
— Здравствуйте, Петр Глебович!
— Здравствуйте, здравствуйте! — бросил Волдырин и, свернув налево, побежал по картовой канаве в глубь поля.
Из разросшихся кустов то и дело, вспугиваемые его шагами, взлетели с металлическим криком чирки. Пройдя с полкилометра, Волдырин остановился и осмотрелся вокруг. Участок Тарутиной был далеко, на ближайшей карте работали девушки бригады Грибковой. Они не обращали никакого внимания на начальника поля, да вряд ли и видели его в зарослях картовой канавы. Заметив пообсохший пенек под молодыми березками, Петр Глебович сел на него, снял картуз, вытер лысину, вздохнул и подумал: «А ни черта эта Тарутина не сделает мне». Потом вынул из кармана поллитровку и запрокинул голову. Петр Глебович тянул и тянул, не отнимая совочка губ от бутылки. Его жирная шея покраснела. Выпив водку, он поглядел осоловевшими глазами внутрь бутылки и бросил ее в кусты. Она, звякнув, скатилась в канаву. Петр Глебович зевнул, поднялся и, подминая кусты чернобыльника, повалился животом на землю. «Отдохну до обеда, потом и на поселок…» Горячее солнце и выпитая водка сразу разморили его. Через минуту громкий храп в картовой канаве заставил бригадиршу Грибкову насторожиться.
— Кто это храпит-то? — спросила она, выпрямляя спину. — Заснул, что ли, кто из вас, девки?
— Кажись, никто не спит, — зевнув, отозвалась Ариша Протасова. — Все девчата на местах, двигаются.
— Все ли? — переспросила Грибкова. — «Двигаются»! — передразнила она Аришу. — Тогда какой же это дьявол так расхрапелся на моем участке?
— Да это, Грибкова, дрезина катит к нам, — заметила Аксюша, рыхлая девушка с грустными глазами и небольшим розовым носиком на круглом и румяном личике. — Это она и хрипит!
— Она и есть, — согласилась Грибкова. — Девки, теперь не зевать у меня, а работать!
Девушки, разговаривая, принялись за укладку торфа в змейки.
Из-за поворота действительно вылетела дрезина. В ней сидел главный инженер предприятия Казенов. Сверкая, дрезина быстро неслась к волдыринскому полю и, приближаясь, вырастала. Инженер осматривал поля. Боясь испачкаться в торфяной грязи, он выходил из дрезины лишь в исключительных случаях, когда замечал какой-нибудь беспорядок. Подъехав к полю Волдырина, инженер заметил, что на отдельных картах неправильно поставлены змейки, а на других после формовки и вовсе не подняты бруски Он остановил дрезину и, щуря холодные глаза, неохотно вышел из нее, боясь испачкаться.