Глаша с восхищением посмотрела на женщину, на ее еще статную и сильную фигуру.
Когда вагон наполовину опустел, Ольга помогла старушке поднять тяжелый мешок и вместе с нею свободно, никого не толкая, вышла на перрон.
Соня лежала в постели и смотрела в окно на зеленые листья, сверкающие, как бисером, каплями дождя. Лучи золотистой пыльцой пронизывали вершину березы и трепетали на высокой траве. Соня вспомнила озеро, зеленый островок, и слезы полились по щекам. Перед глазами встал Аржанов, и на ее бледном, болезненном лице появился румянец. Она знала теперь, кто он. Комсомолка, дочь офицера-коммуниста, отдавшего жизнь за родину, как она могла полюбить такого человека?» «Хороша комсомолка! — с болью думала Соня. — Зачем вытащил меня из озера старик Корней? На смех людям? Лучше погибнуть, чем жить опозоренной! Как буду смотреть в глаза подругам? Нет, не хочу видеть их!»
Дверь открылась. Соня, услыхав шум и шаги, вздрогнула, насторожилась.
— Это я, — сказал ласково Корней и подошел к кровати.
Увидев Корнея, Соня успокоилась, показала взглядом на стул. Старик сел, положил узел на тумбочку и развязал его. Здесь были две книги, эмалированная чашка с крупной, спелой земляникой и булка. Соня взяла в руки книжки, скупо улыбнулась. Старик подал больной чашку с земляникой. Та взяла ее и заплакала. Ее руки задрожали, и несколько ягод, как капли крови, упали на одеяло. Корней подобрал их. Соня успокоилась и стала есть ягоды. Старик смотрел на нее, думая: «Неужели так и не заговорит, останется на всю жизнь немой? Нет, она будет говорить. Да и доктор сказал, что дар речи вернется».
Корней пробыл у больной до трех часов дня, и Соне было хорошо с ним. Когда он собирался уходить, девушка взяла его руку и, погладив ее, поцеловала. Старик сильно смутился заморгал и обиженно сказал:
— Соня, не надо… Зачем это?
Девушка улыбнулась и помахала ему рукой. Корней сказал, что он и завтра придет к ней, и вышел.
Соня взяла книгу и стала читать. В открытое окно доносился шелест листвы, чириканье воробьев. В пять часов няня принесла чай, печенье. Соня насыпала земляники в стакан и стала пить, не отрывая глаз от книги. За чтением она забыла и Аржанова, и все то, что произошло с ней; не заметила, как в палату вползли сумерки и подали ужин — жареную рыбу, картофельные котлеты с грибным соусом и молоко. Соня с удовольствием поужинала и опять принялась читать. Пятна света погасли на стене, на ней чуть заметно синела, слегка колыхаясь, тень листьев. За стеной раздался кашель больного соседа. Сосед кашлял долго. Соне казалось, что кашель поборол его, что он задыхается.
Без стука открылась дверь. Ольга, Глаша и Сима вошли в палату.
Глаза Сони встретились со взглядами подруг, такими добрыми и тревожными.
— Соня, можно к тебе? — спросила Ольга.
Соня кивнула головой и закрыла книгу. Подруги подошли к постели и сели на стулья. Они принесли гостинцы. Глаза больной сразу поблекли, губы сжались. «Зачем пришли? Что им надо от меня?» — подумала она с болью. Девушки молчали, смотрели на нее, переглядывались между собой.
«Ольга… Как тяжело видеть ее! Она не один раз предупреждала… Неужели она знала, что он за человек? Нет, не знала. Ольга только не доверяла ему, считала его развратным парнем. Где он теперь? Если узнает, что утопленница ожила, удерет», — размышляла она.
— Как, Соня, чувствуешь себя? — спросила ласково Ольга.
Соня посмотрела на нее и ничего не ответила.
— Как ты попала в озеро? — спросила Глаша. — Не сама же?
Больная словно оцепенела в неподвижном молчании.
— Не поняла, Глаша, твоего вопроса, — сказала Сима, — напиши на бумажке…
Глаша вырвала из тетрадки листик и написала на нем, подала его вместе с карандашом Соне. Та оттолкнула бумагу и карандаш, резко повернулась к стене. Подруги переглянулись между собой и притихли.
— Соня, мы любим тебя, — сказала Ольга, прикоснулась ладонью к ее голове, погладила.
Больная не ответила. Она лежала с прикрытыми глазами. Наступило неприятное молчание, Сима подошла к окну, села на подоконник.
— Соня, может, тебе неприятно, что мы пришли?
Больная утвердительно качнула головой. Девушки поднялись, растерянно постояли у постели подруги. Не зная, за что она так обиделась на них, Сима и Глаша направились к двери. Ольга вздохнула и сказала:
— До свидания, сестричка! Скорей поправляйся… и не сердись на нас.
Как только за девушками закрылась дверь, Соня поднялась с постели, надела халат и стала ходить по палате. Мучительно раздумывала над вопросом: «Куда же деваться со своим позором?» Подруги комсомолки не поймут и не простят, будут презирать, а вернешься к матери — для нее это будет еще одно горе.
Солнце давно село, небо потемнело и засияло редкими яркими звездами. Синеватая тьма заполнила помещение. В большое окно веял теплый, влажный воздух. За садом по тротуару шуршали шаги прохожих, где-то в конце улицы гремела телега. Соня остановилась у окна, села на стул и, облокотившись на подоконник, стала смотреть на темные деревья больничного сада. Листва тихо и нежно шелестела. Вслушиваясь в шелест, Соня заснула.
Когда она открыла глаза, было уже утро, из-за деревьев сверкали лучи солнца, на ветках кричали воробьи, пели синицы. Соня поднялась, отошла от окна и, чувствуя себя поздоровевшей, стала читать, но, услышав свой голос, вздрогнула. Речь вернулась. Она сильно обрадовалась этому и стала громко разговаривать сама с собой.
«Теперь выпишусь из больницы, — решила она и подошла к шкафу. На вешалке висели серое платье, черная косынка и узелок с бельем. — И туфли тут. А вот калоши не принесла Фрося». Она отошла от шкафа, сбросила халат и легла в постель.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Прошло несколько дней, как Тарутина приняла поле от Волдырина. Дни и ночи надо было работать, чтобы вывести поле из прорыва. Она собирала бригадиров, советовалась с ними, как ускорить сушку и штабелевку, выделяла девушек на очистку канав, чтобы скорее освободить карты от влаги. На соседних полях три дня назад началась штабелевка. На некоторых полях приступили уже ко второму разливу гидромассы.
«Ничего, — волнуясь говорила себе Ольга, — приведу канавы в порядок, тогда посмотрим, кто окажется впереди».
Одни бригады девушек энергично очищали канавы от хлама, другие бригады работали на змейках, переворачивали куски торфа, чтобы скорее просыхал. Погода стояла жаркая, и торф сох хорошо. Ольга обошла карты поля и решила со следующего дня начинать штабелевку. Этим вечером ее бригады вернулись в поселок очень поздно. Девушки быстро переоделись и направились в столовую. Ольга завернула в контору, чтобы узнать показатели выработки бригад. В воздухе плавали облака махорочного дыма, щелкали костяшки на счетах. Тарутина прошла за свой стол, возле которого ее ждали бригадиры. Записав выработку бригад, отдав распоряжение об уборке торфа в штабеля, она вместе с девушками-бригадирами вышла из конторы.
Когда она пришла в столовую, ее торфяницы кончили ужинать, поодиночке и группами сидели за столами. Поужинав, Ольга и Даша отправились в барак.
На улице было людно.
— Тарутина, — позвала ее Фрося, — подожди!
Ольга остановилась. Фрося подбежала к ней и взволнованно проговорила:
— Соня убежала из больницы…
— Как убежала? Куда убежала?
— Вот уже два дня. Посылали телеграмму домой, в село. Ответили — не приезжала. И милиция ищет, — вытирая платком глаза, сказала Фрося.
Ольга с тяжелым сердцем вошла в барак, машинально разделась и легла в постель. Об исчезновении Сони решила не говорить подругам.
«Покончила с собой! — От этой мысли Ольга как бы одеревенела. — А может быть, бежала со своим дружком: ведь Аржанов тоже не вернулся из отпуска. — Затем мысли ее перенеслись к работе: — И зачем только я согласилась занять эту должность? Вдруг не справлюсь?»
Ольга стала оценивать свое положение начальника поля. У Ермакова торф убран с нескольких карт и сложен в штабеля, освобожденные карты заливаются гидромассой. У Денисова два дня уже штабелюют торф. У других начальников полей штабелевка идет тоже неплохо. Одно поле Волдырина, теперь Тарутиной, позорно плетется в хвосте. Вспомнилось предупреждение инженера с добычи, который при встрече на поле сказал: «Тарутина, смотри не опозорься. Уж больно ты отстала от начальников других полей. Чистка канав, поднятие бровок — все это хорошее и нужное дело, но и не забывай: главное — сушка и штабелевка!»
Ольга тяжело вздохнула, повернулась на другой бок. Свет в бараке был погашен, все девушки уже спали. В открытое окно вливался тепловатый воздух. Тоненько звенели над головой комары.
«С канавами завтра кончу. Второй разлив гидромассы у меня быстро станет торфом. Завтра начну уборку первого. Неужели мои девушки, добровольцы-комсомолки, не победят на штабелевке? Ничего, догоним и перегоним торфяниц других полей!..»
…Несмотря на такую уверенность, Ольга все же немножко трусила. Руководить сорока бригадами было нелегко. Надо видеть их работу, надо вдохновлять отстающих, поощрять перевыполняющих нормы; почти каждый день совещаться с бригадирами и лучшими торфяницами о повышении выработки, о качестве торфа, чтобы не укладывался сырой в штабеля, надо заботиться о бытовых условиях торфяниц, о производственном инвентаре, чтобы он всегда был в исправности и всегда его было достаточно. Разумеется, если бы все восемьсот девушек трудились вместе на двух-трех картах, то легче было бы управлять ими, видеть, как они преуспевают, каково качество их работы. Но по технике самого дела сушки и штабелевки бригады были разбросаны по всему полю, да и девушки одной бригады находились вдали одна от другой. За день начальнику поля только для беглого наблюдения надо было проходить огромные расстояния, а наблюдение за качеством торфа приходилось уже возлагать на техников. Ольга знала, какую важную роль играют техники на сушке и штабелевке, и понимала, что техники, работавшие с Волдыриным, могут подвести ее. И потому в первый же день своего назначения она собрала техников, откровенно поговорила с ними и сказала, что не потерпит плохой работы и разгильдяйства на своем поле.