— Так не знаешь кто? — Платок задергался, словно под ним забегали мыши. — А рожу-то его видела?
— Видела, — ответила тихо Ольга.
— Ну?
— Лица его, бабушка, не видела. Видела только рожки, рыжую клинышком бородку и копытца — такие, как бывают у козлика.
— Ой, девка! Ты это из какой книжки сказку напеваешь? Не смейся! Поди раньше материно молоко вытри с губ. Так я тебе и поверила!
Привстав, Ульяна поправила на плечах платок и притопнула валенком.
— Что вы сердитесь? Хоть верьте, хоть не верьте мне, а ребенок мой! Мой Костенька! — сердито, с обидой, воскликнула Ольга и отвернулась от старухи. — Про копытного и рогатенького я, конечно, соврала. Он пришел ко мне в образе козла уже после того, как ушел от меня красавец… Что за парень, не знаю.
Ульяна окончательно успокоилась, пожевав губами, заговорила о другом:
— Лушка, ударница-то, больна… от болотной воды. От торфа. Восемнадцать ударных знамен в сельсовете. Эво, кхе-кхе, сколько заслужила!
— И совсем не больна, — возразила Тарутина, — бригаду девушек подбирает для себя. Правда, подбирает девушек не в нашем селе, а в соседних. Да, Лукерья Филипповна болела, но не от работы на торфу.
— Говорят, что вы, комсомолки, хотите празднество в честь Лушки устроить? Юбилей отпраздновать? Мало, что ли, для ее славы восемнадцати ударных знамен? Кхе-кхе! — глядя не на Ольгу, а в сторону, колюче проговорила Ульяна.
— Лукерья Филипповна достойна этого, она четверть века проработала на добыче торфа, — горячо сказала девушка и пояснила: — Наша Советская власть чтит тружеников.
— Кхе-кхе! — откашлялась старуха и съязвила: — Начальнички ничего не сделают для Лушки. Так и будет, как говорю. Кхе-кхе…
Ольга бросила взгляд на старуху, на ее маленькие злые глаза, на толстые, как улитки, губы и побледнела. Она ничего не смогла возразить Ульяне. Ольга вспомнила свой разговор с заместителем начальника треста относительно Лукерьи Филипповны… Не простившись, она опрометью бросилась от Ульяны и побежала под гору. В ее глазах плыл, колыхался платок старухи; он шелестел, клекал, плевался ядовитыми словами:
«Лушка-то больна… Восемнадцать ударных знамен… Кхе-кхе…»
Около сельсовета Ольга остановилась. Сердце билось так, словно хотело выскочить из груди.
«Нет, не пойду сейчас в сельсовет, — решила она, — надо посоветоваться с Дашей».
Ольга не застала Дашу дома, та ушла к сестре в соседнюю деревню.
— Посиди, — предложила бабушка, — она вот-вот явится. Ушла ранехонько, да и делов у нее там на грош: прострочить на машинке пару рубашек для Кости.
Костя играл в игрушки у большого сундука, покрытого ковровой дорожкой. Мальчик за две недели поправился, порозовел. На нем была серая курточка, такого же цвета штанишки и новенькие валенки.
Ольга подошла к нему и села на угол сундука. Костя посмотрел на нее и положил ручки на игрушки.
— Я не возьму, — сказала Ольга. — Я в городе куплю еще игрушечек тебе. Хочешь?
— Купи… и мно-о-го! — проговорил мальчик. — Большого коня с колесиками. Я ездить хочу на нем.
— Коня? — улыбнулась Ольга. — Такого коня, милый, теперь трудно купить. Куплю, когда война кончится. А мишку-медведя привезу обязательно.
— И танк, — сказал серьезно Костя, — я буду стрелять — пук-пук! И самолет…
Ольга рассмеялась, поцеловала Костю. Она прошла в комнату подруги, села у окна и облокотилась на подоконник. Изба Даши стояла на пригорке. Из окна была видна Ока; ее левый, крутой берег обнажился от снега и желтел глиной. Стволы сосен казались бронзовыми в свете солнца, их вершины — ярко-синими. Луговая сторона реки пестрела проталинами. На огородах обнажились грядки из-под капусты, и белели кочерыжки. В садике чирикали воробьи: «Весна идет, весна идет!»
Кудахтала курица за стеной, кряхтел поросенок. Из стойла доносилось беспокойное, протяжное мычание коровы.
Прислушиваясь ко всем этим звукам, Ольга улыбнулась и, вздохнув, подумала: «Да, весна идет».
В избу вошла Даша, сбросила с себя короткое пальто, пуховый платок и спросила подругу:
— Давно ждешь?
— Нет, — ответила Ольга.
Костя подошел к Даше. Она села на стул и посадила мальчика к себе на колени. Он обвил ручонками ее шею, прижался к ней и стал целовать ее. Лицо Даши, свежее и разрумянившееся от ходьбы и свежего воздуха, засветилось счастьем.
— Николай Терентьевич прислал письмо, — сказала Даша Ольге. — Командует полком. Просил передать тебе сердечный привет.
— Спасибо. Пошли и от меня привет ему.
— Уже послала, — просияв васильковыми глазами, ответила Даша, — и от тебя, и от себя, и от бабуни, а поцелуй, — она звонко чмокнула мальчика в щеку, — от сыночка.
Костя понял это как начало игры и, запустив обе ручонки в белокурые локоны свой «мамы», в один миг растрепал у нее всю прическу.
— Я насчет Лукерьи Филипповны, — серьезно проговорила Ольга.
— Я была у нее, — сказала Даша, и морщинка пересекла ее красивый лоб. — Луша действительно болела. Теперь она поправляется. Жила во время болезни трудновато. Мы, молодежь, надо признаться, недоглядели, не помогли ей вовремя. В этом мы виноваты. Ведь живем с нею в одном селе…
— Вот это-то и скверно, — вздохнула Тарутина. — У нее и родных нет, а мы…
— Мы, конечно, виноваты, но не настолько, — сказала мягко, как бы неуверенно Даша. — Чай, сама знаешь, что девушки крепко работали в колхозе за мужчин: вывезли навоз в поля, ухаживали за скотом, заготовляли дрова. Многие из нас работали и на железной дороге — боролись с заносами. А когда Луша болела, мы ремонтировали машины в МТС.
Заметив, что подруга нахмурилась, Даша поспешила успокоить ее:
— Я все это сказала не в оправдание. Ты, конечно, понимаешь меня. Я и другие девушки как узнали, что Лукерья Филипповна больна, трудновато ей, так немедленно навестили ее, немножко помогли ей продуктами.
— Луше нужна не такая поддержка, а общественная. Она ведь двадцать пять сезонов отработала на добыче торфа. Четверть века на болоте… Мы с тобой знаем, что это за труд.
— Знаю, — вздохнула Кузнецова. — На Лушу показывают отсталые девушки и женщины, говорят: «Вот вам и ударница! Кричали о ней и прославляли ее в газетах, на собраниях, в пример нам ставили…»
— Так говорят сплетницы, вроде старухи Ульяны да такие девушки, которым лень работать! — с возмущением перебила Ольга. — Но все же, Даша, когда нас призывают помочь фронтовикам, надо добиться, чтобы к таким героям, как Луша, было внимание. Иначе вся наша агитация за создание добровольческих бригад торфяниц ни к чему.
— Все это, конечно, так, — вздохнув, согласилась Даша. — Встретила я на днях заместителя директора, стала говорить ему о Лукерье Филипповне. Он грубо оборвал меня. «Слышал от твоей подружки. Не время, да и не богадельня мы…» Я начала возражать, а он: «Ты что, не знаешь, что война?! Будешь бузить, так посадим за подрыв трудового фронта». Посмотрела я на его жирную морду, подумала с горечью: «Это мы-то подрываем трудовой фронт?» — и хотела плюнуть ему в рожу… да уж не знаю, как и удержалась.
— Не может быть, чтобы так сказал, — усомнилась Ольга. — Преувеличиваешь, наверно? Что же он, этот заместитель-то директора, не коммунист, не советский человек?
— Ну, это, Ольга, поди ты еще раз у него спроси, — сказала раздраженно Даша, — а я не хочу больше разговаривать с такими начальниками.
Даша замолчала и нахмурилась. Ольга задумчиво смотрела в окно. Поднимался ветер. Небо быстро заволакивалось тяжелыми тучами. Только в садике тихо гудели березы и яблони да звенела, падая с соломенной крыши, капель.
Ольга встала и сказала, прощаясь:
— А все же нам с тобой придется поехать в обком.
— Это в половодье-то! Нет, Ольга, поедем, как сойдет вода, — поставив мальчика на пол, ответила Даша и проводила подругу до крыльца.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Ольга и Даша не дождались вскрытия Оки, — весна в этом году шла медленно, как бы неохотно. Выехали они в Шатуру, к управляющему торфяным трестом. Управляющего не застали, он был в Москве. Заместитель его, узнав, зачем приехали девушки, не принял их. Он ответил им через секретаря — пухлую девицу с белокурыми волосами, с ярко накрашенными губами, похожую на красавицу с рекламной картинки, — что у него нет времени заниматься «такими делами». Ольга и Даша заявили секретарше, что не уйдут до тех пор, пока заместитель управляющего не примет их. Секретарша прошла в кабинет и, вернувшись оттуда, сказала с ядовитой улыбкой:
— Начальник приказал мне выгнать вас вон! Не уйдете — вызову сторожей, они угомонят ваш нахальный пыл!
Даша схватила подругу за руку.
— Я говорила тебе… Идем отсюда!
— Подожди. — Ольга села на стул, вырвала из тетради лист бумаги и что-то написала на нем. — Товарищ секретарь, передайте своему начальнику.
Секретарша взяла записку, прочитала, поморщилась, скрылась за дверью.
— Что ты, Оля, написала? — спросила шепотом Даша. — Все равно ничего не выйдет.
— Посмотрим. Не выйдет, так…
На пороге показалась секретарша.
— Входите, — сказала она и пропустила мимо себя девушек к заместителю.
Ольга и Даша вошли в просторный кабинет. За столом сидел полный человек с темным, отекшим лицом и бесцветными глазами. Он уронил тупой, холодный взгляд на девушек и, откинувшись к спинке кресла, осипшим голосом сказал:
— Садитесь.
Девушки осторожно сели в кресла, друг против друга. Начальник не шевелился. Он хмуро, с чуть заметной презрительной улыбкой смотрел на посетительниц и молчал. Молчали и девушки.
Пол кабинета был покрыт ковровыми дорожками. В шкафу на полках видны графинчик водки с плавающими в ней мандариновыми корочками, тарелка бутербродов с сыром и копченой колбасой. Ольга отвела взгляд от шкафа и с отвращением подумала: «Выпил, позавтракал и благодушествует, прохвост!»
Даша сидела тревожно, с опущенными глазами. Она не верила в то, что можно говорить о деле с заместителем управляющего. Как убедилась она месяц назад, он по своей грубой и черствой природе, по своему бюрократическому зазнайству был неспособен понимать запросы трудящихся — героических людей тыла в дни Великой Отечественной войны.