– Кто это? – поинтересовался он.
– Ревнуешь? – Азия показалась в дверном проеме – одеться она так и не успела.
Он скользнул взглядом по ее фигуре и подумал: «Из нее бы получилась замечательная натурщица для какого-нибудь импрессиониста. Такие странные пропорции. Тело длинное, вроде бы худая, как селедка, а талии нет. И эта грудь!»
– И зря, – зевнула она. – Конечно, я со всеми ними спала. И не жалею. Но это прошлое. А ты – будущее.
«Ага, жди!» – внутренне усмехнулся он.
– Ну так я пошел?
– Иди, – пожала она плечами. – Я тебе позвоню… Можно я не буду провожать тебя до самой двери? Справишься с замками, надеюсь? В прихожей сквозняк, продует еще.
– Не провожай, – он улыбнулся ей, как ему тогда казалось, в последний раз. И уже от порога вдруг обернулся и зачем-то спросил:
– Слушай, а зачем тебе знать разницу во времени между Парижем и Лос-Анджелесом?
Она посмотрела на него, как врач-психиатр на пациента, которому ничего, кроме лоботомии, не поможет.
– Ну ты даешь! – криво усмехнулась она. – Париж ведь столица мировой моды. Город богемы, мекка талантов.
– И что?
– А Лос-Анджелес – это Голливуд. – Слово «Голливуд» она произнесла со сладким придыханием. – Ты никто, пока тебя не признают в Голливуде.
– Не думай, что я такой темный. Вообще-то, я во ВГИКе учусь. И где расположен Голливуд, для меня не секрет. Только вот при чем тут ты?
Он спросил это без злого умысла, однако совершенно неожиданно Азия разволновалась. Ее щеки налились яблочным румянцем, узкие бесцветные губы задрожали.
– То есть… как это при чем? – Она уперлась сжатыми кулаками в бока. Казалось, ее совершенно не волнует ее нагота – Азия не стеснялась собственного далеко не идеального тела, словно была нудисткой со стажем. – Ты… ты издеваешься?!
– Да нет, – Филиппа и удивила, и испугала ее неожиданно агрессивная реакция на, казалось бы, столь безобидный вопрос. – Просто спросил. Честное слово.
– Ты. Ты. Что. Не знаешь. Что я. Собираюсь. Стать. Знаменитой. Актрисой?! – именно так, отрывисто, произнесла она. Словно точку ставила после каждого слова.
– Ты говорила, – Филипп досадливо покосился на дверь. Почему он сразу не ушел? Угораздило его вступить в диалог с кретинкой! – Ты говорила, Азия. Но я не думал, что все так серьезно. Что ты претендуешь на Голливуд.
– Я? – Она едва не задохнулась. – Я претендую? Нет, милый мой. Это Голливуд будет за мною бегать. А я еще подумаю, стоит ли мне в это ввязываться. То есть, разумеется, сделаю вид, что думаю. А потом соглашусь. Мне предложат миллионные контракты, дорогой мой. Я буду улыбаться с телеэкранов во всем мире. Над моими постерами будут дрочить озабоченные подростки…
В тот момент она была похожа на умалишенную. Ноздри раздулись, как у породистой лошади, блестящие глаза потемнели. Только тогда он заметил, что ее левый глаз смотрит немного в сторону. Кажется, в Средневековье этот милый недостаток называли ведьминым косоглазием. Совершенно неожиданно Азия, невзрачная тощая Азия с мелкими, какими-то мышиными, чертами лица, показалась ему почти красивой. И – сам от себя не ожидая – Филипп бросил сумку на пол и спросил:
– А можно я тебя сейчас сфотографирую?
Она успокоилась мгновенно – словно кто-то повернул рычажок, отвечающий за гнев, и нажал на кнопку с надписью «Кокетливое спокойствие».
– Ну давай.
Филипп ловко извлек из футляра «Зенит», навел на нее объектив. Азия привычно изогнула спину и как-то по-дурацки заулыбалась. Улыбка ей не шла – у нее были некрасивые острые маленькие зубки, словно у какого-то мелкого грызуна. Она старательно изображала фотомодель из журнала «Бурда» – совершенную и сексапильную. Видимо, какой-то олух в свое время показал ей, как надо позировать. Беда в том, что ни совершенной, ни сексапильной Азия не была.
– Стоп! – прикрикнул на нее Филипп, пораженный странным преображением, произошедшим у него на глазах. Только что он видел перед собою разгневанную красавицу, и вот, словно по мановению волшебной палочки, она превратилась в кокетливую простушку.
– Что такое? – захлопала ресницами Азия. А Филипп уже знал, что ему делать.
– Ты какая-то никакая, – безразлично сказал он.
– Что ты имеешь в виду? – напряглась она.
– Думаю, что ты не очень хорошо получишься на снимке. Знаешь, тебе стоит пользоваться косметикой. Без грима ты теряешься на пленке. Слишком обычное лицо. – Он говорил, особо не задумываясь. Он хлестал ее по щекам обидными фразами, бесстрастно наблюдая за выражением ее лица – сперва удивленного, затем хмурого, как осенний рассвет. И когда ему показалось, что еще мгновение – и она вопьется своими ноготками в его небритую физиономию, он наставил на нее объектив. Все произошло так быстро, что она не успела ничего понять – молния вспышки озарила ее искаженное яростью лицо, потом еще раз и еще. У Филиппа даже пальцы вспотели от волнения.
– Что ты делаешь, кретин?! – вскричала Азия.
– Фотографирую, – улыбнулся Филипп. – Вот теперь ты мне нравишься.
– Странный ты, – обиженно вздохнула она. – Ладно, иди. Я позвоню.
Она не позвонила. Ни на следующий день, ни через неделю, ни через две. Сначала Филипп даже не вспоминал про Азию с ее сумасшедшими глазами и непропорционально длинным худым телом. У него завязались отношения с какой-то очередной вгиковской блондиночкой, простой и сладкой, как болгарская ириска. Училась она, само собой, на актерском, куда поступила с четвертой попытки без всякого блата. Видимо, долгие годы штурма престижного вуза вызвали некие необратимые изменения в ее молодой и неокрепшей психике. Во всяком случае, разговаривать она могла только о занятиях и ролях. Даже в постели, когда, предвкушая близкую сладость, он зарывался носом в ее пахнущие медом мягкие волосы, она могла похлопать его по спине и сказать:
– Знаешь, сегодня по телику будет замечательный фильм с Алферовой. Напомни мне, чтобы я не забыла включить. Мой преподаватель по вокалу говорит, что я на нее внешне похожа. Мне надо запомнить какие-нибудь ее фразы и потом порепетировать перед зеркалом. Говорят, что это полезно. Вот мой преподаватель по пластике считает…
Ее монологи могли продолжаться часами, и Филипп готов был выть на луну от тоски и злости, слушая, как она монотонно вещает об учебе. Неудивительно, что в один прекрасный день он указал ей на дверь. Блондинка как будто расстроилась и даже пустила слезу. Филипп сперва удивился, растрогался и даже готов был ее простить, но потом до него дошло, что девушка играет. Ей было наплевать на него, а сложившаяся ситуация оказалась замечательным поводом вжиться в новый образ, порепетировать убитую горем брошенку.
Расставшись с блондинкой, Филипп нисколько не приуныл – у него просто не было времени на рефлексию и тяжелую меланхолию. Декабрь подкрался незаметно, а вместе с ним и зимняя сессия. Целыми днями пропадал он в читальных залах. К зачету по фотомастерству ему было необходимо принести фотографии города. Он и думать забыл, что в конце пленки, той самой пленки, что отщелкал он на Старом Арбате, – была запечатлена Азия.
В большинстве своем ее снимки были отвратительными – девушка выглядела на них жалким заморышем. На Арбате, прислонившись спиной к грязной стене, в своей богемной захламленной квартире… Но одна фотография – та самая, на которой она стояла перед ним абсолютно обнаженная и злая, – эта фотография Филиппа потрясла. У него даже пальцы задрожали, когда он взглянул на влажный еще снимок. Азия выглядела ведьмой – взнервленной, безжалостной и сексуальной. Такой снимок вполне мог украсить обложку какого-нибудь журнала («Только не «Работницы», – рассмеялся Филипп. – Там бы эту девушку просто не поняли!»).
Он решил, что неплохо бы встретиться с этой «ведьмочкой» еще раз. И кто бы мог подумать, что этот «раз» растянется почти на целый год? Целый год в одной квартире с сумасшедшей, взбалмошной Азией – и целая жизнь с ее именем на языке, но без нее самой.
У него не было ее телефонного номера, зато он прекрасно помнил дорогу к ней домой.
Азию он застал не сразу – как маньяк, несколько дней караулил возле подъезда. Когда она наконец появилась, он глазам своим не поверил – она была одета точно так же, как в прошлый раз (в простые джинсы и грязную кожаную куртку), но почему-то, когда он увидел ее, приближающуюся, у него вдруг вспотели ладони.
А вот она отнюдь не была ему рада. Более того – сначала, как ему показалось, она даже его не узнала.
– Привет! – сказал он, порывисто поднимаясь с околоподъездной лавочки.
– Привет, – небрежно бросила она, даже не посмотрев на него, и уже собиралась было пройти мимо, но он схватил ее за руку повыше локтя.
Только тогда она с возмущенным удивлением взглянула на него и попыталась вырвать руку, но хватка у Филиппа была крепкая. Куда такому кузнечику, как она, с ним сражаться.
– Эй, ты чего? Руки не распускай.
– А ты могла бы быть со мною повежливее.
– С какой стати? – усмехнулась она, а потом, нахмурившись, добавила: – А, так это ты, что ли? – И сразу же обмякла, расслабилась, перестала сопротивляться. Это показалось Филиппу обнадеживающим – как потом выяснилось, зря. Он-то думал, что Азия обрадовалась, а она просто нервничать перестала. Ведь не слишком приятно, когда на улице тебя хватает за руку совершенно незнакомый человек и на полном серьезе начинает выяснять отношения. Кто знает, что у такого человека может быть на уме – а вдруг он ненормальный или наркоман?
– Ты, кажется, обещала позвонить, – напомнил он, не отпуская ее руки.
– Да что ты говоришь? Ну, извини, была занята… Можно мне пройти?
– Не слишком-то ты любезна.
– Жизнь такая.
– Ты что, даже не собираешься пригласить меня на чашечку чая? Между прочим, я тебя здесь не первый день караулю!
Филипп говорил и все больше чувствовал себя не в своей тарелке. Почему-то он совсем не так представлял себе их встречу. Ему, наивному, казалось, что дурнушка будет счастлива, увидев его вновь. А теперь получается, что он вроде как за ней бегает, а она снисходительно-небрежно принимает его навязчивые ухаживания.