Она обернулась и легко, как призрак, стала подниматься вверх по склону.
К пещере, понял он, и в нём что-то ухнуло – он почти физически ощутил скорую утрату, почувствовал, что она сейчас скроется в брюхе горы и никто никогда её уже не найдёт. Канет, как будто не было.
– Колетт, стой! Не надо, Колетт!
Он сам не понял, что кричит. Ноги вытолкнули его от костра – он уже лез по склону, цепляясь за траву руками, оскальзываясь и проваливаясь.
Её платье белело в темноте.
А потом луч фонарика выхватил всю фигуру на склоне.
– Там! Ещё одна!
– Куда?! Стой!
Ник слышал, как за спиной дышали. Он был выше, но как будто не становился ближе – она уходила, ещё шаг – и гора поглотит её. «Опять! – вспыхнуло в голове. – Она опять уйдёт в гору! Как дух. Как Белая Дева».
– Колетт, нет! Не надо! Тебе никто ничего не сделает! Я обещаю!
Уже перед самым входом в пещеру она обернулась – он успел увидеть её глаза и будто бы прыгнул вверх, успел схватить за руку, прижать к себе. Она выбивалась, он чувствовал, как ударяют в грудь её кулаки, но держал, только сильнее прижимал к себе.
– Колетт, всё хорошо, не бойся! Это свои. Там наш дед. Он поможет тебе!
– О, смотри, правда, ещё одна! Ты чего побежала?
Фонари скрестились на их фигурах, выхватили их объятье на чёрном склоне, возле разверстого рта пещеры. Полицейские грузно дышали.
И тут её как будто подрубили – она вдруг вся ослабла и стала оседать в его руках.
– Колетт, ты чего? – Ник почувствовал, что не держит её, усадил у входа. Она вся сжалась, закрыв лицо руками. Она плакала. Её слёзы так поразили его, что он чуть было не отшатнулся, но пересилил себя и остался рядом, руки сами собой гладили её по голове.
– Не трогайте меня! – услышал он.
– Колетт, тихо. Это же я, Никита. Никки. Тебе ничего не угрожает. Слышишь? Это ты из-за колье? Не слушай ты Коляна, он фигню выдумал. Ты ни в чём – слышишь! – ни в чём не виновата, я уверен. Колетт?
Она вдруг отняла от лица руки. Подняла на него большие глаза. На секунду в них мелькнуло что-то испуганное, жалкое – и вдруг спокойная уверенность поднялась со дна, из тёмной глубины, куда Колетт уходила в течение всего дня.
Она встала, выпрямилась и посмотрела ниже по склону, где шумно дышали две чёрные тени в одинаковой форме.
– Я не Колетт, Никки. И я знаю: эти люди пришли за мной. Меня зовут Александра. Александра Лебедева-Сокольская.
Старая фотография вспыхнула перед глазами – Марго и Саша, белый дым платья и чёрные полоски матроски. Двойня. Брат и сестра. Он так часто их себе представлял.
Оказалось: не так. Оказалось: сёстры.
– Саша, – выдохнул он, и всё стало на свои места: он её узнал.
Эпилог
– Копию делали для Марго. На этой фотографии у неё на шее именно копия колье, но видно плохо. Нас возили на детский бал в Петербурге, нам было по девять лет. В тринадцатом году.
– Тысяча девятьсот тринадцатом, – чуть слышно произнесла Мила.
Саша закрыла глаза и тихо кивнула. Ник пихнул Милку в бок и сделал строгую гримасу – он видел, что Саше больно думать о том, сколько прошло времени, он за неё даже боялся. «Молчу, молчу», – закивала Мила и сделала большие глаза.
– Может, ещё чаю? – спросил он фальшиво-бодрым голосом, чтобы переключить внимание.
Саша открыла глаза и благодарно улыбнулась.
С той минуты, как он обнял её на склоне, Ник как будто чувствовал то напряжение, которое сковало её тело. Саша была как натянутая струна. Она до сих пор не расплакалась, не упала в обморок, но Ник видел, он чувствовал, что ей сейчас сложно даже смотреть на мир вокруг, настолько всё странное, незнакомое и чужое. Днём было не так, днём, когда она ничего не могла вспомнить, мир казался ей забавной картинкой. А теперь всё обрушилось.
Ник понимал это, видел, но не знал, чем помочь. Только старался всячески оберегать от дурацких вопросов, которыми сыпали все, особенно взрослые. После того, как дед за ними приехал, им пришлось съездить в полицию и провести там томительные три часа, пока допрашивали Колю – он теперь считался пострадавшим. У них у всех тоже спрашивали имена, где живут, кто родители, как с ними связаться. Он тогда поразился, как выпрямилась Саша, какая гордая и независимая стала, когда произносила своё имя – прямо как там, на горе: Александра Ильинична Лебедева-Сокольская. Офицер записал не моргнув глазом – ему дела не было, у кого какие странные фамилии, а в музей он, наверное, со школы не ходил, когда их классом загоняли. К счастью, по дороге, в дедовой машине, пока полиции рядом не было, Ник успел ввести деда в курс дела. Было непонятно, поверил тот или нет, но в полиции сказал, что Саша – дочка его старой подруги, что она приехала в гости к его внукам из Франции и для контакта можно использовать его номер телефона. Полиции этого оказалось вполне достаточно. Их вообще интересовал Коля, а ещё больше – Фролыч: Глеб раскололся, где его держат, и за ним как раз поехали. Дед настоятельно просил, чтобы ему сообщили, когда его найдут. Ник был очень за это благодарен.
И вот они сидели дома, в дедовом кабинете. Уже умытые, сытые, сонные, всё ещё не могли расстаться с Сашей. Особенно Ник. В нём жил страх, что она исчезнет, как только он ляжет спать. Совершенно детский страх, он понимал, но ничего не мог с собой поделать.
Саше постелили на диване, Мила отдала ей одну из своих пушистых пижам. Она сидела, укутанная одеялом, совершенно простая, домашняя, а они – вокруг: Мила с кружкой чая, Ник и Коля. Недавно деду как раз позвонили и сказали, что Фролыча нашли, теперь он в больнице, на нём есть следы побоев, но в целом всё в порядке. Было видно, что Колю после этого отпустило. Он ожил, стал бодрым, как будто и спать больше не хотел. Сбегал домой и принёс коробку с Сашиным платьем. Но назад идти не торопился. Ник видел – Коля боится остаться в пустой квартире один. И он его понимал – ему тоже было бы страшно. Он сам предложил лечь спать у них, и Коля тут же написал маме, что заночует у Никиты. В телефоне брякнуло короткое «хорошо», и Коле постелили на полу в детской.
И вот перед ними стояла коробка с остатками лего. На дне – рваное платье, какое носили в начале двадцатого века. На столе – россыпь голубых камней. Осколки неба. Рядом – фотография сестёр Лебедевых-Сокольских, копия той, из музея. Ник сам снял её со стены над диваном и отдал Саше.
– В тринадцатом году было празднование трёхсотлетия дома Романовых, – сказал дед. Он сидел у своего стола. Настольная лампа – единственный свет в кабинете – была направлена на диван и ребят, дед оставался в полумраке.
– Да. – Саша подняла глаза, всматриваясь в темноту. – Но мы не были приглашены. Мы – дети. Это был просто рождественский бал. Нам сшили костюмы. На мне была матроска, как у мальчика. Наследник носил такие. А Маргарита была Принцессой Грёзой в дымчатом платье и прабабкином колье. Она просила настоящее. Но мама настояла, чтобы сделали копию, – она была против того, чтобы нас баловать. Зато потом эти бусы достались Марго в полное владенье. – Саша улыбнулась, снова переведя взгляд на фотографию, и Ник с радостью заметил, что это была настоящая улыбка, тёплая, а не вымученная, как последние три часа. – На том балу нам всем раздали конфеты, в таких маленьких коробочках. Мне досталась с ёлкой и игрушечной лошадкой, а Марго – с царской четой. Я свою потеряла, а Марго сохранила. Держала в ней эти бусы. – Она задумчиво коснулась коробочки, которую ей отдал Коля. Серьёзный мужчина и такая же серьёзная красивая женщина с копной тяжёлых волос смотрели с крышки невидящими глазами. «300 лѣт дому Романовыхъ» – было выведено под ними. – Почему-то Марго оставила бусы дома, когда они с папой уехали в Петербург. И мама собиралась взять их с собой. Она положила их в вещи, так, чтобы не пришлось долго искать. Она говорила, что если нас захотят ограбить, то возьмут эти бусы, приняв за настоящее украшение, и больше ничего не тронут. Она хотела нас так защитить. – Саша грустно улыбнулась. – А настоящее зашила мне в подол. В последнюю ночь.
– Это уникальная история, – снова послышался голос деда. – Ваша мама так и передала бусы в музей – в этой самой коробочке. И столько лет никому в голову не пришло проверить их подлинность. Все были уверены, что графиня хранила драгоценность. Как же иначе. Никто не думал, что это – детские бусы.
– Моя мама… – Саша посмотрела на деда, и лицо её вдруг дрогнуло. – Вы знали её? Расскажите, как… Как прошла её жизнь? Хотя нет… Это так страшно звучит… – Она оборвала себя и отвернулась. Ник увидел, как вцепились в край дивана её пальцы.
– Дорогая Саша. – Заскрипел старый стул, дед вышел в круг света, вдруг став простым и понятным. Наклонился с высоты своего роста и взял её ладонь. – Я обязательно вам всё расскажу. И даже покажу фотографии. У меня есть снимки с Ириной Николаевной. Мне посчастливилось знать её в последние годы. Я был тогда шалопай, но она почему-то привечала меня. Мы часто встречались с ней и разговаривали. Хочется верить, что я был ей симпатичен. Я непременно вам всё расскажу. Завтра. Когда вы все хорошенько отдохнёте.
– Да. – Саша кивнула. – Да, вы правы. У меня уже всё мешается в голове. Простите. Это всё так сложно… В такое тяжело поверить. Что прошло больше ста лет.
– Да вообще труба! – выдохнул Коля, но тут же получил от Ника в бок.
– Скажите мне только одно: она очень тосковала? – Саша подняла на деда глаза.
– Чужая душа – потёмки, – ответил дед. – У неё была сложная жизнь, не скрою. Многие её считали сумасшедшей – старуха, из прежних, бродит по парку, ждёт кого-то… Зато новая власть её не тронула – не исключено, что поэтому. Но она никогда не жаловалась и никому ничего не рассказывала. Все знали только, что у Ирины Николаевны было двое детей и что с девочкой что-то случилось здесь, в парке, из-за чего графиня не поехала в эмиграцию вместе с мужем. Но мы не знали подробностей. Ни я, никто. – Он помолчал, как будто пытался что-то обдумать. Потом заговорил снова: – Одно я знаю точно: она не верила, что вы погибли. Она была уверена, что вам удалось убежать. И что вы просто по какой-то причине не смогли вернуться. Именно поэтому она каждый день приходила в парк.