Тема преодоления посмодернизма нас с Пименовым чрезвычайно беспокоила, и так возникла идея перформанса «Голодовка». Мы начали рассуждать о модернистском инновативном действии и, перебирая в голове варианты такого действия, дошли до голода, чувства голода, которое невербально, субъективно и является довольно сложным как переживание для субъекта, но совершенно непонятным внешнему наблюдателю. Ты можешь симулировать голод и наоборот. Нас это сильно привлекало — нечтс ускользающее и в то же время, как нам тогда казалось, совершенно инновативное в области радикального искусства. Нас беспокоила, как чокнутых закоренелых модернистов, эта самая инновация.
Перформанс получил название «Голод правит миром» и был сделан в чистой постмодернистской парадигме. Он был ироничным, а модернизму никакая ирония не свойственна. Из-за того, что Бренер был в фаворе у Гельмана, мы с Гельманом тоже стали общаться. После долгих уговоров он согласился на перформанс у себя в галерее. Предполагалось, что все будет проходить от силы неделю, а участвовать будем мы с Пименовым. Как обычно во время голодовки, выдвигались требования. Они были очень смешными, но коррелирующими с последующей акцией «Баррикады»: обе были основаны на ситу-
ационизме, выдвижении нереализуемых требований. Наши требования во время голодовки были совершенно ненормальными: нелепая сумма в $666 или $6666, которые должны нам заплатить, назвать астероид нашими именами и отменить постмодернизм. Последнее было самым смешным требованием, которое, конечно, делало перформанс воистину историческим, во всяком случае, в ироническом контексте. Мы требовали от галеристов всего мира, арт-критиков и художников, чтобы они публично выступили с заявлениями: если эти люди умрут от голода, то это будет наша вина, потому что мы породили постмодернизм, поэтому мы заявляем, что постмодернизм отменен. Требование денег было обращено к галеристам, а требование переименовать астероид, естественно, к астрономам.
В итоге Пименов отказался участвовать по причине слабого здоровья. К большому сожалению, здесь сыграл некую роль Толя, который сказал Диме, что если тот будет голодать, это окажется фатальным для психики. Вместо Пименова изъявил желание участвовать Бренер, выскочивший как черт из табакерки.
Эта замена повлияла на перформанс. Мы созвали корреспондентов, публику, объявили о начале. В галерее были две раскладушки, на которых мы должны были ночевать до финала. Куча корреспондентов брали интервью, Бренер выступил с вступительным словом, которое мне тогда не понравилось, потому что он решил дурацким способом перетянуть одеяло на себя. Он ушел от наших требований, а заявил публично, что болен СПИДом, снял с себя рубашку и стал показывать какие-то прыщи на спине как доказательство. После этого я уже произнес другое слово, где огласил изначальные требования; Пименов тоже говорил, публично заявил, что не принимает в этом участие по причинам неважного здоровья.
Перформанс стартовал, к нам приходили гости, было живое общение. Именно тогда я познакомился с Императором Вавой, который пришел и долго проводил с нами время. Я с ним много разговаривал, он стал рассказывать про жизнь в Австрии и Вене,
что это очень здорово, потому что венские акциони-сты делали что-то похожее, он этим был очарован, что надо подобное делать, шевелить тусовку, потому что она уже обросла жиром. Там же были Ревизоров, Зубаржук и другие. Они умудрялись раздавать интервью направо и налево, причем так подсуетились, что статьи на эту тему упоминали и о них тоже.
За этими разговорами наступила ночь, последним покинул галерею Гельман, мы в это время, развалившись на раскладушках, листали какие-то книги и каталоги, которые в галерее стояли на полках. Гельман ушел и дал Бренеру ключ, сказав, чтобы закрылись изнутри, но если захотим — можем выходить в город, гулять. Я не захотел никуда идти гулять, потому что считал, что надо честно соблюдать условия проекта. Бренер ушел и вернулся с пакетом из «Макдональдса», в котором были гамбургер, кола и все прочее, стал на моих глазах есть, говорить, что я придурков развлекать собрался, возмущался, зачем такая честность, ведь лучше всех обмануть и жить в галерее сколько угодно. К этой голодовке я, кстати говоря, готовился: прочитал специальную брошюру, знал, что нельзя в такое состояние войти сразу, за несколько дней стал снижать рацион, дошел до соков, был физически готов к голодовке.
В результате я выдержал четыре дня — всякую ночь с Бренером все повторялось. Для меня мучительно было не просто голодать, а делать это именно в такой ситуации. Если бы Бренер не ел, а соблюдал все условия, то мне было бы значительно легче. Утром приходили корреспонденты, бросались к нему с возгласами «Саша! Саша! Как вы это переносите?», а он страдальчески закатывал глазки и отвечал: «Тяжело, на самом деле я не был готов к тому, что будет так тяжело». Меня это злило, а поскольку Бренер был фигурой более популярной, чем я, то я оказался на вторых ролях, несмотря на то что придумали все мы с Пименовым.
Тогда же в 1993 году была выставка «Арт-миф», на которой мы с Бренером делали перформанс «Искусство и жизнь». Он проходил в боксе Галереи
Марата Гельмана. Саше нужен был партнер, я там был как приглашенный — не автор. Это был для меня первый перформанс в галерейном пространстве в Москве. Мы сидели на двух стульях, у меня были сняты штаны и трусы, а у Бренера — рубашка; на головах у нас были два пластиковых ведра, на одном было написано «искусство», на другом — «жизнь». Посередине между нами стоял телевизор, по которому шел сериал «Твин Пике». Мы орали одновременнс до хрипоты, больше часа: Бренер — «Я ненавижу это искусство», я — «Я ненавижу эту жизнь». Поскольку я был в ведре, мне было довольно легко. Этот перформанс снимала Татьяна Диденко для своей «Тишины номер 9»10 — весь перформанс от начала и до конца показали по телевидению.
После «Арт-мифа» Бренер вошел во вкус перформативной деятельности, стал мыслить себя как пер-формер. Именно тогда на волне успеха он придумал перформанс с образом собаки, но совсем не такой, каким тот в итоге стал. Предполагалось, что я буду водить Бренера на поводке, одетого в форму узника нацистского концлагеря, сам облачившись в эсэсовскую форму, а название перформанса — «Золото Рейна» по названию мистической нацистской организации и одноименной оперы. С этой идеей мы пошли в «Якут-галерею»11, Бренер с Якутом предварительно говорил на эту тему, и Саша предполагал, что тот
согласится. Якут к тому времени объявил политику открытых дверей, у него толклись в основном Алексей Беляев, Кирилл Преображенский. Он уделил нам минут двадцать, чтобы выслушать. Перформанс ему оказался не интересен, и мои рисунки, которые я притащил, тоже. Бренер и я сильно расстроились, злились говорили, что Якут — буржуй, говно и так далее.
После этого инцидента уже в галерее ХЬ прошла маленькая совместная выставка Осмоловского и Бренера. Толя выставил работу из жвачки с волосами, а Саша в соседней комнате стоял голый в полусогнутом состоянии с магнитофоном в зубах, из которого звучала запись того, как он читает стихи. Некоторые люди реагировали неадекватно и злобно: один человек даже ударил Бренера по заднице.
К этой выставке была издана книжечка, в которой мы обсуждали тогдашнюю ситуацию 1993 года с обстрелом парламента. На обложке была сделанная мной фотография с Толей, Бренером, Зубаржуком и Ревизоровым в ванной.
Бренер достаточно ироничный человек, с одной стороны, а с другой — очень чувствительный и злой. У него ирония уже переходила в презентацию персональной злости, мизантропию, направленную на весь мир. Я очень плохо знаю его отношения с Барбарой, мы с ней практически незнакомы. Судя по тому, что они долгие годы остаются вместе, это такой удивительный симбиоз. Для того чтобы этот симбиоз возник, Бренер проделал довольно длительный путь, за время которого пролилось немало крови и слез.
Он все время балансировал внутри своих отношений с кем-то другим, со своими женщинами, это была презентация мести этим самым женщинам. Весь мир 11
гадкий и вы гадкие. Можно было прикрываться чем угодно — революцией, пышными и крутыми лозунгами, но на самом деле его поведение, как мне кажется, укладывается в психоаналитические конструкции.
Со мной, естественно, будут многие спорить по этому поводу, потому что до сих пор существует миф про Бренера, что он такой весь настоящий. Думаю, что под словом «настоящий» подразумеваются действия, близкие тем людям, которые не в состоянии сами это сделать. Бренер всегда выступал лидером, осуществителем фантазмов толпы, художественной толпы.
Выражения типа «он не предал искусство» — это чушь. А кто предал? Это предательство или не предательство, когда он общается с редактором Flash Art или довольно серьезными галеристами? Такие же отношения были с Гельманом в свое время. Был бы Бренер без него? И чем тут, собственно, не предательство? В том, что где-то кинул в кого-то говно, или где-то на супервыставке что-то написал? Как, например, Бренер добрался на биеннале в Любляне? Не за свой счет приехал, но про это никто не помнит. Сейчас он, может быть, и сам по себе, но если бы он действительно хотел что-то уничтожит! как хулиган, его бы просто посадили навсегда в сумасшедший дом. За любую такую выходку — кидание говном и так далее — в западном мире человека можно изолировать на всю жизнь. Если еще не посадили, значит, это все игра, кто-то хочет, чтобы кому-то кто-то кидал говном в лицо.
Акция, во время которой он рисует доллар на работе Малевича, это, по-моему, самое важное, что он сделал в жизни. Это настоящее вторжение в истеблишмент, в мир высоких цен, в настоящий мщ коммерции, мир музейных ценностей, которые расту! в цене. Он испортил работу не какого-то молодого художника, а такой антикварной глыбы. С другой стороны, это можно счесть очень банальным жестом, потому что и так всем ясно, что антиквариат стоит денег, что музей — это колбасная фабрика. Всегда в эти? случаях возникает проблема — или ты говоришь банальность, или ты не говоришь вовсе.