Потом нам предлагается заночевать в одной из комнат - у нее в квартире их три, есть и комната для гостей. Весь остаток ночи задокументирован мной и представляет собой бесконечный диалог Пименова и Кускова, потому что Вава уходит с подру-
гой в другую комнату. Главным объектом атак Димы становится Кусков, потому что он - фигура довольно слабая. Пименов магнетически действовал на Кускова, как удав на кролика, а тот пребывал в тотальной эйфории от того, что Пименов вообще существует, считал его гением, готов был поклоняться. По команде Пименова Кусков тут же ползает на коленях, целует ботинки, выполняет все приказы, чем Дима пользуется самым наглым образом. Потом Пименов раздевается, начинает скакать на постели и говорить Кускову: «Давай, соси!», — на что тот лепечет:
«Я не хочу сейчас, не хочу». Пименов продолжает:
«А вот ты обещал завтра, уже завтра наступило», на что Кусков отвечает: «Я могу тебе подрочить». Пименова это не устраивает и он продолжает возмущаться: «У меня от вас хуй не стоит!»
Кричит, прыгая на постели, обливаясь пивом (эта девочка принесла еще много выпивки и закуски в комнату, чтобы мы не скучали). Пименов ведет себя как пионер в пионерлагере: прыгает, бьется головой в стену, как бесятся дети. Потом садится за стол и произносит такой монолог: «Вот вы говорите „революция, революция“ — хуйня это все, ваша революция вот пиво пьем хорошее, а Юрий Гагарин - да, помню такого». Заканчивается все тем, что Пименов вскакивает из-за стола, а монолог длился минут десять, хватает Кускова за волосы и говорит: «Что, сука, газеты „Завтра“ начитался? А ты знаешь, кто это? Фашист поганый!» Он вытаскивает зажигалку, начинает ей размахивать, хватает Кускова за руку и начинает ее ему жечь. Кусков то ли притворно, то ли реально начинает кричать, но очень пьяно, поэтому звучит фальшиво, наиграно, выглядит как комический эпизод в фильме. Пименов объясняет свое поведение тем, что Кусков фашист, обращается в камеру и это озвучивает.
Фильм идет не в прямой последовательности, перед входом в Ботанический сад Вава и Дима говорят, обращаясь к публике: «А фильм называется „Обыкновенный антифашизм“ (на этом фильм и заканчивается). Снят он таким образом за сутки. Я показывал
его всего один раз в библиотеке возле Пушкинской площади, показ организовывал Гусаров. Там же я показал свои тогдашние видео работы. Все были в восторге, зал был полон, присутствовали, в частности, Обухова, Орлова, Ковалёв, но потом никто ничегс не написал, все благополучно забыли.
1990-1995, Москва.
Экспериментальные фильмы 1990-х
Кроме «Не ищите эту передачу в программе» были и другие фильмы. Например, «11 писем внутрь».
В этом фильме я снимал Императора Ваву, но лица там не видно. Это история про человека, который считает, что в нем есть два «я» - внешнее и внутреннее. То есть организм - это некий конгломерат клеток, каждая из которых является отдельной личностью. Это гибридное существо имеет некое общее персональное «я», которое пользуется всем организмом, и есть сам организм, который имеет свою волю. С ним, по мнению персонажа, можно коммунициро-вать, что он и пытается делать. Он хочет достучаться до него и придумывает разные способы коммуникации: впрыскивание веществ под кожу или внутривенно, татуировка текстов на теле, проглатывание объектов. Ответ должен был приходить в виде сыпи или других физических проявлений, которые нужно было интерпретировать. В результате коммуникация осуществляется и второе «я» соглашается умереть. Суть в этом: человек совершал сложные действия, чтобы включить механизм, в результате которого гибнет организм. В фильме был голос за кадром, который вел повествование типа дневника. Цифра одиннадцать - это пресловутое масонское число, которое считается магическим. Фильм заканчивается съемкой в морге: трупы, толстая баба с надписью на животе лежит на столе, вокруг нее кружатся большие мухи.
С моргом в Москве я экспериментировал первый раз, но до этого делал то же самое в Волгограде,
но там - только фото. В этом фильме морг - это логическое завершение повествования. Весь фильм очень сочный, насыщенный яркими цветами, а морг — последний эпизод, который идет около трех минут и отличается от всего предшествующего, одноцветный, мрачный, где мухи, трупы; из возвышенного духовного мира он тебя опускает в мир мерзкого реализма. Это как в фильме Кончаловского «Романс о влюбленных», где есть две части - цветная романтическая и черно-белая реалистическая, я исходил из такой же дихотомии.
Меня интересовали эксперименты в морге потому, что само состояние плоти, состояние трупа естественно воздействует на многих людей - или репрессивно, или катализируя сопротивление. Когда смотришь, возникает желание взаимодействовать, не потому что нравится, а как раз наоборот. У меня всегда возникали мысли о реанимации, оживлении, это напрямую связано с моим увлечением Мэри Шелли, Франкенштейном и прочим. Мои волгоградские эксперименты были связаны с городскими легендами. Одна из них о том, что если ввести собственную кровь трупу, то он на мгновение может прийти в состояние некоего оживления. Я проделывал такие опыты и документировал их, честно вливал кровь, но легенда не подтвердилась, естественно.
В Волгограде я около полутора месяцев халтурил в морге - устроился по знакомству, у меня была иллюзия, что это большие деньги. Оказалось, что там заработать трудно, если не имеешь связей. Весь заработок составляется исключительно из подношений родственников умерших, а они случаются, например, за то, что ты снимаешь какие-то предметы с трупа и им отдаешь, или пускаешь кого-то среди ночи. Моя работа заключалась в том, что я должен был обмыть труп, приготовить его к приходу врача. Кровь сворачивается после смерти, она выглядит несколько иначе, когда ты вскрываешь труп. Там не столько кровь, сколько так называемый ликвор - темно-желтая жидкость, которая находится в брюшной полости. Выглядит это как сосуд, в нем находится
мешок с органами, который покрыт особой пленкой. Я мог сделать предварительно вскрытие - распилить грудную клетку. Суть процесса заключается в том, что вырубаешь или вырезаешь мечевидный отросток, который скрепляет части грудной клетки, чтобы врач имел доступ к органам. Это и есть неквалифицированное, предварительное вскрытие. Кто-то из врачей хотел, чтоб я это делал, кто-то - нет. Все эти органы вырезаются и отправляются в крематорий, а хоронят пустое тело. Обычно в брюшину и горло засовывают вату или опилки, чтобы меньше гнило, так как в первую очередь разлагаются кровь и органы, мышечные ткани в меньшей степени подвержены гниению.
Когда я работал в морге в Волгограде, я делал эксперименты с фотографией. При съемках «11 писем внутрь» я тоже нашел морг: у одной девушки, с которой у Вавы был роман, был некий школьный приятель, работавший в морге. Он легко согласился нас туда пустить, потом мы вторично воспользовались его гостеприимством, когда делали там перформанс в рамках «Секты абсолютной любви». По времени фильм очень длинный, около двух — двух с половиной часов. Помню, Авдей Тер-Оганьян был категорически разочарован им, даже подошел и сказал, что это какое-то говно, а я заставил его столько мучиться. Зато Шелопутин был в восторге, удивлялся, как я мог сделать такое без компьютера. Оригинал фильма я отдал Зарецкой в «ТВ-галерею».
Моих работ, тем не менее, почти никто не замечал — не считали меня видеоартистом. Может, потому что Преображенский настаивал на своем формальном гэге (приеме) и был узнаваемым, а у меня одна работа не была похожа на другую. Я настаивал на сюжетности, хотя и считалось, что нарратив, сюжет — это экспериментальное кино, а в видеоарте будто бы нет сюжета. При этом я видел много сюжетного видеоарта, документации перформансов, которые по странной причине считаются видеоартом.
1990-1995, Москва.
Проект «Мороженое искусство»
Как-то раз жарким летом мы шли по Москве с Димой Пименовым: в карманах ни копейки денег, а хотим есть. Видим вывеску «Айс-Фили, комбинат по производству мороженого». Естественно, у нас текут слюнки, мы решаем туда зайти и притвориться телевизионщиками, взять интервью у директора, и нас, возможно, накормят мороженым. Так мы и делаем: прямо на вахте заявляем, что мы с телевидения, я показываю липовое удостоверение, нас пускают. Я иду прямо в кабинет директора, он нас любезно встречает. Оказывается, что готовится к запуску цех по производству нового вида мороженого, который они еще не освоили (по западному типу, аналог мороженого Mars), поэтому они нуждаются в рекламе и телевизионщикам очень рады.
Нас радушно принимают, кормят мороженым, поят шампанским, и тут я начинаю директора утюжить. Говорю, что хорошо бы сделать у них художественный проект, что мы на самом деле не телевизионщики, а художники и готовы сделать промоушен. Уверен, что приедут все каналы, будет реклама. Недолго думая, директор соглашается.
В течение четырех месяцев или даже больше (с августа по декабрь) мы готовили проект, в декабре 1994 года он состоялся. К нему подключился еще Игнат Данильцев как технический человек, который должен был подготовить каталог, и его жена Лена Куприна на уровне бесплатного консультанта — она тогда уже была куратором, а я в этой области был некомпетентен. В результате мы долго все готовим, параллельно читаем на заводе лекции о современном искусстве, чтобы подготовить аудиторию к нашему вторжению. Идея состояла в том, чтобы сделать современное искусство доступным для понимания народом.
Сама выставка планируется в новом цеху: мы договорились, что вся экспозиция будет расположена там и телевизионщики автоматически снимут то, что
нужно директору. Чтобы для телевидения выглядело привлекательно, там будут торты из мороженого, закуски, шампанское и прочее. К участию мы приглашаем художников Литичевского, Кускова, Элмара, Рошняка, Звездочётова, Преображенского и других.
Я как художник в этом проекте не участвовал, а занимался всем остальным — экспозицией, пиаром, организацией. Пименов на тот момент был в дурдоме у него началось очередное обострение.