В связи с этим я решил сделать перформанс «Гражданин Икс» (СШгеп X), как название кино СШгеп Капе и X как неизвестное, гражданин, которого не знают — он не обозначен на карте. Гаспятие в этот раз уже было на Х-образном кресте.
X — еще и «Христос» в данном случае. В этом перформансе уже были прямые аналогии, в сопроводительном тексте я писал и о вторичности, и о Германе Нитче, и о Фридрихе Ницше. Ницше был для меня важен как человек, который в конце жизни сошел с ума и призвал всех танцевать. Он рассылал друзьям открыточки, где говорил о том, что вся его филосо-
фия ничего не стоит, а самое важное — это умение танцевать, и просил их учиться танцевать. С креста я во время интервью говорю: «А теперь я приглашаю вас всех танцевать».
Мне было важно, что Нитч делал перформанс сектантским образом, как терапию. Мой перформанс был противоположностью групповой терапии, антикатарсис, злая карикатура на всех, кто пришел, и на меня самого.
Прибивал меня опять Маг, приматывали меня скотчем, так как из-за формы держаться на «кресте» уже было невозможно. На этот раз мне прибили гвоздями и руки, и ноги. Зал галереи был полностью забит зрителями, было много журналистов, но на этой раз я уже не отслеживал, что вышло по телевизору. На акции присутствовал врач, он заставил в какой-то момент остановить перформанс и вынуть гвозди — провисел я в этот раз уже меньше. Но теперь, когда вытаскивали гвозди, кровь лилась фонтаном. От этого все вычистилось, промылось, отеков у меня уже не было. Более того, я смог просто улететь через ночь в Болгарию на своих ногах, боли были минимальны — такого ужаса, как в прошлый раз, я уже не испытывал.
Перформанс я сделал 22 сентября 2000 года, а 23-го уже летел в Болгарию. Посадили бы меня тогда или нет — не знаю, но я не стал дожидаться. Следователь Крылов был странным персонажем. Я сказал ему, что хочу уехать в Болгарию на фестиваль, поинтересовался у него честно, могу ли я это сделать, а он сказал, что могу: «Езжай и лучше не возвращайся!» «Спасибо за совет», — сказал я. В Болгарии спустя пару дней после приезда увидел передачу «Человек и закон» про меня на российском телевидении. В качестве эксперта выступал режиссер Савва Кулиш, который говорил, что я отморозок и не режиссер, а чудовище, сатанист и прочее, что мое кино «хуже порнографии». В этой передаче крутили отрывки из «Выблядков», документации распятия, там же появился мой следователь, который сказал, что он объявил меня как особо опасного сумасшедшего во всероссийский розыск. Крылов
знал, что я не в России, но при этом зачем-то объявил розыск только по России.
На перформансе присутствовал какой-то британский журналист, который потом написал в журнале Art Monthly о том, какие свободные нравы в России — в Англии за такой богохульный жест, по его мнению, сразу бы арестовали, а в России можно все.
Дмитрий Пименов
1970-1987, Кишинёв — Баку — Москва.
Семья — Детство — Первые стихи
Помню себя с пяти лет, как на самолете летел с родителями из Кишинёва. Этот эпизод я упоминал в романе «Муть». Я жил в Кишинёве до четырех или пяти лет, помню только поездки на море и какого-то друга. Мой брат (он старше меня на девять лет) рассказывал, что у нас там был хорошо сделанный дом и настоящая семья — у родителей тогда были еще хорошие отношения.
Мой отец родился в 1935 году, а в 1936-м начались аресты. Пока дедушка (его отец) был на работе, в дверь позвонили чекисты и спросили Бориса Пименова, а это и был мой отец, который лежал тогдг в комнате маленький в кроватке. Они дождались деда, увели его с собой, он вернулся только на следующее утро и с тех пор начал жить как-то странно: после работы он часто прятался на заводе — то ли с ума сошел, то ли его завербовали. Вскоре он простыл и умер, а бабушка через некоторое время вышла замуж второй раз — за энкавэдэшника.
Этого деда я не застал, знаю только по рассказам брата. Он говорил, что дед был жесткий человек. Когда мать сошлась с отцом и поехала знакомиться с родителями мужа, первое, что она увидела через открытую дверь, — это бабушка, бегущая по коридору, а за ней дедушка с утюгом. Дед ревновал бабушку очень, даже когда был старый и лежал в больнице — ревновал к соседям по палате. Еще у дедушки была привычка поглядывать в угол потолка, когда речь заходила о чем-то серьезном.
Бабушка работала бухгалтером на складе. Они с семьей жили в Оренбурге, где я и родился. Бабушка застала первые машины и самолеты и дожила до компьютеров и полетов в космос, поэтому мне самому всегда хотелось пожить подольше, чтобы посмотреть, что будет. Сестра моей бабушки была замужем за офицером армии Блюхера1. Когда его расстреляли, ее приговорили к ссылке, а своего сына она отправила к моей бабушке. Дядя был врачом-фармакологом.
Через три недели после моего рождения семья переехала в Баку. У бабушки в трудовой книжке я позже увидел благодарности от НКГБ СССР (позже это учреждение было переименовано в КГБ). Я пытался узнать, за что — она сказала, что «смотрела, где что, где чего», ведь Баку был стратегическим городом. Еще она рассказывала, что после смерти деда утопилг в туалете во дворе45 семнадцать пистолетов.
Отец рассказывал, что когда были похороны Сталина, они с другом учились в десятом классе.
В этот день они забрались на крышу, где слушали речи из Москвы. Во время речи Берии его друг-еврейчик стал посмеиваться. По словам отца, он готов был донести на него, если бы друг не повел его в гости и у него не оказалось бы огромного шкафа с шикарными книгами. У папы было много случаев общения с органами безопасности. В частности, однажды они с другом, еще будучи мальчишками, шли мимо КГБ и смеялись, так их остановили и отправили на допрос Папа поступил в ростовский институт учиться на электротехника. Там он познакомился с матерью. В его ростовской квартире были только кровать и книги, и мать сказала, что хорошо, что есть книги. Она до сих пор их любит.
Мать родилась в 1937 году, по профессии она была инженером-строителем. Выросла где-то на Волге, жила в Арзамасе с родителями. Ее отец, мой дед, был участником рабочего театра, немножко жуликом, сидел. Бабушка по маминой линии родила от этого деда
двух дочерей, потом разошлась и вышла замуж за еврея, от которого родила еще трех сыновей. Мама возилась с маленькими братьями. Родители отца сначала мать не приняли, был скандал, может быть, потому что она не была девственницей. Мать даже вспоминала, что, будучи беременной братом, в гостях у отца выслушивала от дедушки, что он «эту блядь обратно домой отправит». Бабка моя невзлюбила мать с самого начала и в конце концов развела их с отцом. Бабка появилась в нашей семье, когда я родился — нужна была помощь. Она переехала к нам, выжила прабабку, которая почти сразу умерла, как от нас съехала. Так как дед по отцу умер незадолго до моего рождения, лучше всех я помню именно бабку, которая ухаживала за мной и была очень крепкая старушка.
У отца в какой-то момент быстро пошла карьера, он решил заниматься наукой, изучать электричество и его влияние на биологические системы. Хотя это повлекло за собой уменьшение зарплаты — раньше ему платили 150 рублей, а в Академии наук — всего 95. Так мы переехали в Кишинёв, с которым связаны мои первые воспоминания. Отец стремился жить и работать ближе к центру — в Москве и Ленинграде. Как только нашлась вакансия, он получил повышение и квартиру в подмосковном городе, куда мы вскоре переехали. Еще тогда, в 1975 году, он почувствовал национализм: рассказывал, что на научных советах молдаванин начинает говорить по-молдавски, а его не понимают ни русские, ни молдаване. Еще и поэтому он был рад переезду.
В нашем доме всегда было много книг: поэзия, многотомники по истории искусств, большие каталоги зарубежных собраний, много детских книг. Всем этим увлекались и папа и мама. У нас был и Булгаков, и верлибр6. С детства я смотрел альбомы по искус-
ству, любил «Венеру» Боттичелли. Поначалу у меня была детская литература, потом пошли «Мушкетеры», Жюль Верн, но так как дома много было всего, я все проглядывал — и стихи в том числе, к которым вернулся уже ближе к концу школы. В семье была машина, на который мы каждый год ездили по стране.
В целом замечалась некая скупость, но деньги были.
Мое раннее детство (примерно с четырех до семи лет) прошло вместе с братом: несмотря на разницу в возрасте, мы много времени проводили вместе — дрались на деревянных топориках и ножах, оба увлекались индейцами, брат лепил из пластилина фигурки индейцев и ковбоев, заливал свинцом и создавал так игрушки. Он ходил в школу, но катал меня на коляске, когда я был совсем маленький, ему все время хотелось сильно меня разогнать. Мы стреляли из лука (однажды он попал мне в глаз, так мы пошли домой, взяли фехтовальные маски и пошли дальше играть, фехтовать на этот раз), устраивали турниры на подушках. Я вечно плакал, потому что, как правило, был побежден. Он учился в школе недалеко от дома, поэтому иногда мы играли вместе с его товарищами. У меня была кличка Гурон — плохой индеец.
Когда я пошел в школу, брат закончил восьмой класс. Виталик учился плохо, дальше его в школе держать не хотели, волосы длинные носил, поэтому отец решил отправить его по технической специальности - в ПТУ электромонтажников по лифтам в Москве и мы стали меньше общаться. Возраст у неге уже был подростковый, пьянки-гулянки, гитара, своя музыкальная группа — ему было уже не до меня.
У меня еще с детского сада остались друзья, общаемся до сих пор, потому что все живем рядом.
С первым другом в детском саду — Виталик по кличке
жения, для которого характерен последовательный отказ от всех «вторичных признаков» стиховой речи: рифмы, слогового метра, изотонии, изосиллабизма (равенства строк по числу ударений и слогов) и регулярной строфики.
Мап — у нас была игра «палочки-человечки». Я чита/ много книг, а потом по этим сюжетам мы играли палочками-человечками, так что никто другой не мог подключиться. Мы с ним делали кучу глупостей, например, в саду был кисленький цветок, листья которого мы постепенно съели до стебля, а все думали, что это попугай делал. Люди вокруг меня всегда были с какими-то особенностями. Например, один из них умеет управлять снами — однажды он увидел во сне бога и с тех пор научился управлять снами. Со мной может дружить только такой человек, у которого есть духовная сторона. Еще один друг читал всякие книжки типа Кастанеды, и тоже сам научился управлять снами. В общем-то я всю жизнь больше любил камерность, чем большие компании. В детстве я вообще любил много времени проводить один, жил в своем воображаемом мире.