И начинаем с себя, с деятельности life art.
Вот пророк лежал на одном боку тридцать дней и на другом двести пятьдесят и ел хлеб, пожаренный на навозе16.
И вот к такому творчеству стремиться, которое действительно сравнимо с легендами, — в этом есть смысл, а все остальное — так, поверхностная муть, «новости рынка».
У меня была ниша в виде издательства и магазина «Гилея», это Кудрявцев и те, которых он воспитал рядом с собой — переводчики, писатели, книгодеятели, которые работали у него, определенное сообществе читателей, которые потом становились сотрудниками, даже соратниками. Это меня устраивало, потому что я не мог писать вещи, которые нравятся многим. Способность к легальному нарративу у меня отсутствует.
Сергей распространил тогда миф — или это правда было, — что он готовил научную работу о насилии, ездил по тюрьмам, общался с преступниками, и последними строчками в ней было взятое из очередного описания случая «и ударил восемь раз молотком по голове», после чего он стал издавать Хармса.
Так он описывает выход из той профессии. А то, что действительно важно — островок того футуризма и дадаизма и производных от этого, которые были в России. Он издает Хлебникова и он издает Пименова, это же что-то значит.
Я жил непосредственно тем, что делал (то есть я не строил прожектов), меня это наполняло энергией к жизни, соответственно все остальные вопросы не имели значения. Чем это кончится, я не знал — это потом понимаешь, что живыми нам отсюда не выбраться.
Энергия зарождается в столкновении внутреннегс хаоса и жесткой структуры. И некие скрипы, постукивания, треск — это порождает ту поэзию, которую я сейчас делаю.
Я скорей нахожусь с собой в диалоге; постоянный диалог с самим собой, поток сознания, который придумали Джойс и до него, — это же возможность жить внутри книги, это глубоко личные музейные редкости, создание музея из собственной жизни.
С Толиком в эти годы мы постепенно стали расходиться. Может, потому что он глубоко погрузился в систему, а может, потому что я становился психически тяжеловатым человеком. Когда-то я записал себе на диктофон, что с сыном проживу заново всю свою подростковую жизнь. Молодость возвращается, если повторить все ее безумства — фраза не
моя, но я под ней подписываюсь. Пистолет сыну не нужен, у него есть планшеты и другие игрушки, а я бегаю с пистолетом, всех пугаю, об этом пишут новости, обсуждают. Поскольку я на этом рынке еще не функционирую, мне пиар не очень важен. Я Ленина недавно высек — Мухин снимал, была такая акция. Мы пошли в гости к Алисе Иоффе, а оказалось, что за углом у них статуя Ленина — я пошел и высек. С этой акции нормальные экстремисты обратили на меня внимание. Я хотел бы в музеоне посечь — там много идолов, а главное, что юридической ответственности за это нет.
В свое время у меня была девушка-христианка.
С ней я долгое время провел в церкви и тогда был по-настоящему счастлив. Религия для меня — это истина, с которой ты встречаешься. И объяснить это можно только тому, кто ее встретил. «Что такое истина?» — этот вопрос задал Понтий Пилат Христу и ушел умывать руки. Если ты не знаешь ответа на этот вопрос, то дверь закрыта. Слово «кредо» в переводе означает «символ веры». В православии есть символ веры, изложенный просто словами. «Кредо» — это не то, что ты делаешь, это краткий символ своей веры. Это некая свобода делать то, что ты хочешь, обосновывая это чем-то. Познай истину, и истина сделает свободным — примерно так написано в Евангелии. Должны быть какие-то кирпичики языка, они есть в Евангелии, а вот левая идея такой предельной конкретности не дает. Символ веры есть только в религии.
Если говорить про болезнь: что для нормальных людей — нормальная жизнь, то для меня — депрессия. Я не знаю, что я буду делать дальше — как фишка ляжет, какие пойдут мне навстречу события, в тех и буду участвовать. С ребенком я поддерживаю отношения. Пока он в основном с мамой, а подрастет и потянется больше ко мне. Ситуация его оберегает от того, чтобы видеть меня безумным.
Если описывать некие ситуации, то в нашем мире есть какие-то параллельные, нераскрученные механизмы, и когда попадаешь в них, происходит что-то
странное. Безумие — это чудо, и в окружающей реальности оно может вызывать нормальные и при этом чудесные явления. Недавно я был в суровой «белке» и почувствовал себя железным предметом, который просто так мечется по жизни — это очень интересное ощущение. В какой-то момент мне стало не очень хорошо, у меня стало разваливаться тело, началась сильная межреберная невралгия. Потом начались блуждания, весьма странные отношения с полицией.
Сейчас я хочу связаться со своими друзьями-экстремистами и делать дела. Экстремисты мне рады, там многие люди воевали и остались в определенном состоянии. Бояться опять сойти с ума не имеет смысла. Наша вера и духовные практики дают возможность держаться от этого в стороне. Только чудо поможет: невозможное человеку возможно богу.
Все противники религии не верят в то, во что религиозные люди верят. Самая глубокая связь с реальностью — это религия. Главное, чтобы была вера в действиях, нужно служить вере по мере сил. Уйти в монастырь — я думал об этом, но я вообще женитьст хочу. Хотя в монастыре запереться — это не так скучно, как кажется, там большое духовное напряжение, это большое достижение — туда уйти.
В ЦДХ в 2008 году я кинул в Горбачёва петарду. Тогда мы напились с другом, увидели Горбачёва с Чубаровым, и я сказал: «Этот человек заебал меня еще в средней школе!» С этой фразой я бросил петарду. Меня прихватили сотрудники ФСО, а Чубаров им сказал: «Вы с ним поосторожней, он великий поэт». Потом говорили, что я якобы стрелял из детского пистолетика, а официальное заявление гласило, что над Горбачёвым лампочка взорвалась. То есть фактически в дурдом меня тогда и забрали. Я думаю, что такая официальная версия была потому, что Горбачёв — демократ, и не подобает ему включать репрессии. Горбачёв был у власти в мои пятнадцать лет, а это важный этап в жизни человека, и я тогда ощущал, что это что-то чуждое.
В двадцать один год, когда уже были события у Белого дома (в 1991 году, я вышел тогда из дурдома
первый раз), хотел пойти в КГБ и предложить свою помощь — не дошел. Я все время испытывал тягу к правым, с Русским национальным единством общался, а Ельцина никогда не уважал. Путина я уважаю, хотя их парочка с Медведевым мне не нравится. Исторически слово «фашизм» пошло от названия связки прутьев, которые бросали в ров во время штурма городов, чтобы по ним идти. Это символ жертвенности, нечто высокожертвенное. Я всегда испытывал тягу к фашистским проявлениям реальности, «зиговал» еще в малом возрасте.
Страшно не то, что будет, а то, что есть. Твоя болезнь — это то, что с тобой сейчас происходит. Тоскливо мне сейчас, что я лишен энергии. Субъективные основы бытия не работают, если ты сил лишился, а вот объективная истина, вера — да. В нашей стране последнее время набирает обороты консервативный тренд, а с другой стороны — война в Сирии. Капитан Огурцов говорил моему брату в армии, где почти никто ни во что не верил, что война будет обязательно. Война уже идет в какой-то мере в США, да и у нашей страны в любом случае есть противник. Я верю в то же, во что эти правые религиозные экстремисты. Ядерное оружие работает на принципе бытия. И левые, и правые будут против Америки.
Моя поэзия — это попытка таинства. Поэтические удачи не всегда соответствуют удачам в таинствах.
Я бы не стал превозносить поэзию как путь к постижению глубин, это просто свойство характера, которое становится поэзией. Поэзия, как и любой артистизм, обладает неким эйфорическим началом, но эта эйфория — не истина. Раньше я чувствовал, что она поможет, но сейчас я понимаю, что есть что-то другое, что на самом деле очень просто и скучновато на первый взгляд. Истина — это не развлечение, она не обязана быть интересной, она может быть скучной. Отношение к миру по мере «интересно — не интересно» неправильно. Если мы обратимся к Библии, то увидим, что пророки остались в Ветхом Завете, а тот, кто был с Христом в Новом — они не были поэтами и пророками, они были простыми
людьми, на которых снизошла истина сама по себе. Истина такова, что приходит независимо от того, поэт ты или нет — этим христианство отличается от других религий. Истина недостижима в том смысле, что она только сама может прийти — в этом краеугольный камень христианства.
1
Алена Мартынова - родилась в Бессарабии. Окончила Ярославское художественное училище. С 1991 года работала иконописцем. Художница приехала в Москву в начале 1990-х. В 1995 году, после участия в акции «Технология радикального жеста» («ТВ-галерея»), Мартынова провозгласила: «Все можно! Можно ничего не бояться!» Акции художницы предельно телесные и подчеркнутс женские, так в акции «Все на продажу» (1998) Мартынова предлагала тело как инструмент удовольствия, а в таких как «Пластическая хирургия» (1996) и «АвтопортретХудожницы» (РГГУ, 2002) -как материал для трансформации. В творчестве Мартыновой сложно провести грань между художественным высказыванием и личностью художницы. Акцией «Моя личная жизнь меня не касается» (ТВ-галерея, 1996) Мартынова декларировала параллельность творческой и личной биографий.
2
«Дрема» — телевизионная музыкальная программа, которая шла на российском канале ТВ6 с осени 1997 до весны 1998 года. Режиссер и ведущий Владимир Епифанцев совместно со сценаристом Олегом Шишкиным смешивали андеграундную музыку с постмодернистскими перфомансами от самого Епифанцева и других приглашенных актеров.
3
«Сине Фантом» — киноклуб независимых кинематографистов и актуальных художников, основанный в середине 1990-х после запуска в 1995 году самиздатовского киноведческого журнала CINE FANTOM, главным редактором которого являлся Игорь Алейников. Изначально «Сине Фантом» был связан с деятельностью советского киноандеграунда — легендарного движения параллельного кино. Сегодня принцип работы киноклуба — демонстрация аудиовизуальных произведений и обязательное