4
Василий Блюхер (1890-1938) — советский военный, государственный и партийный деятель. В 1938 году был арестован и 9 ноября 1938 года умер на следствии в Лефортовской тюрьме. После смерти Сталина реабилитирован.
5
Сельский туалет (дворовая уборная) — разновидность выгребной ямы с сооруженным над ней настилом и будкой. В полу будки ИЛР в возвышенном сидении вырезается отверстие — так называемое очко. Такой туалет сооружают в основном в сельской местности, где отсутствует централизованная канализация.
6
Верлибр (фр. vers libre) — в разной степени свободный от жесткой рифмометрической композиции стих, занявший довольно широкую нишу в европейской поэзии XX века. Это тип стихосло-
7
«Приключения Карандаша и Самоделкина» — детская повесть Юрия Дружкова, первое крупное произведение о двух «веселых человечках», придуманных автором и получивших большую популярность в журнале «Веселые картинки». Впервые опубликована в издательстве «Молодая гвардия» в 1964 году с классическими иллюстрациями Ивана Семёнова. Впоследствии книга многократно переиздавалась, в том числе с рисунками других художников.
8
В 1963 году по инициативе академика А. Н. Колмогорова при Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова была создана физико-математическая школа-интернат.
9
Тригексифенидил (Паркопан, Циклодол) — лекарство, применяемое, в частности, при лечении болезни Паркинсона.
10
«Работница» — журнал для женщин, издаваемый с 8 марта 1914 года.
11
«Зеленая книга» — программный теоретический труд лидера ливийской революции Муаммара Каддафи, (публиковалась в тре? частях с 1976 по 1979 год).
12
Пименов Д. Мутьреволюция. М.: Гилея, 1999.
13
Основные тексты первого номера журнала «Радек» (1993):
А. Осмоловский «Нецезиудик-1993 (Последний манифест)»,
А. Бренер «22 тезиса к Нецезиудик», Д. Пименов «Терроризм
и текст». Редакционная коллегия: А. Бренер, А. Обухова, А. Осмоловский, В. Шугалей.
14
Бренер А., Пименов Д. Сумасшедший разведчик. Москва: Nenaebnaya Ptitsa Press, 1993.
15
Джеуза А. История российского видеоарта. В з т. М.: ММСИ.
2007-2010.
16
Иезекииль — один из четырех «великих пророков» Ветхого Завета. В книге Иезекииля передано повеление Господа пророку: «Ты же ляг на левый бок и возложи на себя грех дома Израиля. Неси их грех столько дней, сколько будешь лежать на боку. Я определил тебе столько дней, сколько лет они грешили: триста девяносто дней ты будешь нести грех дома Израиля. Когда исполнишь это, ляг снова, но теперь на правый бок, и неси грех дома Иуды. Я определил тебе сорок дней, по дню за каждый год... Смотри, Я налагаю на тебя путы, чтобы ты не мог перевернуться с одного бока на другой...».
Работа с образом ведь была функционалом церкви. То, что произошло с искусством в момент Ренессанса, когда оно перестало быть функциональным органом церкви, это выход в пространство рынка. Ренессанс и есть начало капитализма. За церковной оградой начинается рынок: если служить не религиозным идеалам, то рынку. Ценность искусства не определялась изначально ничем автономным, то же и с поэзией. Рынок — система обмена, которая основана на ценах этого мира.
Близость с человеком сиюминутна. Есть дружба, а есть сиюминутная близость, доступная в глубинах. Поэзия и искусство вышли из другой реальности. Внутри церкви искусства не было, была работа с образом, не было у искусства никакой автономии. Автономия приводит к подобным революции совершенно непрагматичным убийствам. Пытаться сделан из этого новую церковь невозможно. Ты подчиняешься князю мира сего — нужно понять, кто этот князь, и с ним идти.
Александр Бренер
1961-1978, Алма-Ата.
Детство — Дружба с местными художниками
Я вообще сирота — не в полном смысле слова, а в том, что мне нечего рассказывать о своих родителях, это неинтересно. Они никаким образом на меня не повлияли: если я что-то делал, то вопреки, а не благодаря. Я всегда старался отколоться от семьи, она никогда не была мне дорога, не являлась никакой ценностью. Я не любил идею семьи еще с очень раннего возраста, старался убежать от этого.
Я родился в городе Алма-Ате — тогда это было чудесное место: с одной стороны, пустое, без большой истории, а с другой — его населяло большое количество культурных людей, которые попали туда во время эвакуации в период войны. Например, Сергей Эйзенштейн снимал там «Ивана Грозного», там же оказалось несколько очень интересных художников, в том числе Митрохин, Зальцман (ученик Филонова), Калмыков и даже Шелковский1. Эта культурная
среда, разумеется, играла некую роль. Сейчас все изменилось, пришла другая эпоха и ничего из этого больше не существует.
Мои друзья были местной богемой — отщепенцы, которые вышли из общества, но интересовались искусством и имели диссидентские настроения.
Они были намного старше меня — мне было лет четырнадцать-пятнадцать, а им уже за тридцать.
Я к ним ходил, слушал, разговаривал, общался — для меня это было самым главным в тот момент.
Мой отец был очень напуган этими связями, потому что эти люди сильно пили, были очень неблагополучными, жили в ужасных условиях, хотя он их уважал. Он старался вытащить меня оттуда, потому что я пил с ними, сидел ночами. Мама была и остается очень добрым человеком, хотя она не любила всех этих художников, считала, как и папа, что мне лучше с ними не связываться.
Мой отец был врачом, мать — учительницей.
Со стороны матери я наполовину казах, наполовину русский, а со стороны отца — еврей. Бабушка была очень хорошей, готовила замечательные пирожки, происходила из семьи военных. Родители отца были настоящие еврейские богачи. Дедушка — серьезный профессор медицины, который писал книги, был большим авторитетом в городе. Он работал до последнего, был даже послан правительством в Китай, чтобы там поднимать медицину при Мао, стал там основателем какой-то больницы. Я его помню уже довольно старым и больным. Это был приятный человек с большим чувством юмора. Кроме того, у него была куча денег в золотых монетах, я никогда
лизма и соцарта. Перебравшись в Париж в 1976 году, Шелковскиг стал заметным борцом за свободу творчества в СССР. В 1979 году вместе с Александром Сидоровым (который выступал под псевдонимом Алексей Алексеев) организовал выпуск журнала «А-Я», посвященного современному неофициальному искусству, литературе и философии.
не знал, откуда. Он был абсолютно недоволен моим отцом, считал его слишком легкомысленным и не хотел, чтобы отец воспользовался этими деньгами, поэтому просто однажды спустил все свое золото в унитаз. Это был маразм — зачем золото спускать в унитаз, но у него была в голове своя причина.
Он не делал это публично, его схватила за руку бабушка, которая потом позвала моего отца и тот выуживал остатки. Благодаря этому золоту отец потом вызволял меня из разных ситуаций: когда я попадал в милицию, в какие-то переделки, вплоть до того что освободил меня от армии. Чтобы меня не взяли в армию, он дал перстень с бриллиантом какому-то майору, который записал меня как негодного; кольцо стоило несколько тысяч долларов. В этом случае он сыграл и хорошую, и нехорошую роль — не знаю, что было бы со мной, если бы я пошел в армию.
У моих родителей была очень большая библиотека много книг по искусству и отличная подборка художественной литературы. Мой отец был культурным человеком, покупал довольно редкие книги, к тому же он собирал искусство, был знаком с парой молодых художников, которых приглашал домой на бутылку коньяка, покупал их работы — так я с ними и подружился, их работы были совершенно невероятными.
Я встретил в Алма-Ате художников, лучше которых потом уже не нашел. Альберт Фаустов — лучший художник, кого я встречал в своей жизни. Он умер довольно давно, еще в советское время, и я не знаю, где его произведения (их было немного). Это был художник, который знал, что он делает. Когда я попал в Москву, я скоро обнаружил, что художники там — это ничтожества, школьные учителя, абсолютно советские люди.
Еще был Михаил Махов — скульптор. Он резал по дереву, делал чеканки по металлу, был замечательным рисовальщиком, создал абсолютно грандиозные работы. Он был моим другом, мне было лет четырнадцать, когда я с ним познакомился у отца. Потом отец с ним поссорился, но я встретил его на улице и мы стали друзьями. Я писал тогда стихи, и он был первым читателем, ему мои стихи очень
нравились. Махов был очень непростой человек, он ездил из Алма-Аты в Москву в театр Образцова, где показывал свои скульптуры из дерева. Образцов ему заказал кукол для театра. Почему-то Махов не остался в Москве, а вернулся в Алма-Ату. Он был женат на женщине, танцовщице в местном театре балета. У них были конфликты, потому что он пил и был довольно асоциальным. После одной из ссор она, видимо, не открывала ему дверь, а поскольку жили они на верхнем этаже, он попытался спуститься с крыши на балкон и упал. Он погиб в 29 лет.
Второй мой друг — художник Борис Лучанский2, ученик Шварцмана. Это был человек, живший в нищете, в квартире без воды — он носил ее ведрами из колонки. Дни и ночи он пил пиво, и он открыл для себя современное искусство. Мы с ним были неразлучны, он меня переманил от Махова. Это были два конкурирующих влияния на меня, оба ценили мою дружбу: несмотря на то, что я был малолеткой, оба добивались моего внимания. Как-то так случилось, что я сбежал от Миши и больше проводил времени на окраине города, где были потрясающие черешневые сады, но при этом люди жили ужасно. Там собирались небольшие тусовки в два-три человека — художники, которые в обычной жизни чаще всего работали дворниками или были на пенсии, поскольку лежали в психиатрических больницах.