В Вене есть институция, работающая с граффити, Albertina, мы пришли туда на выставку человека, которого я знал. Там собрались одни толстосумы, мы начали танцевать, как цыгане, прибегают охранники, а мы начинаем орать: «Хайль Гитлер!» Нас тут же схватили, затащили в какой-то кабинет, через полчаса приходит директор, извиняется, говорит, что знает, что мы художники, и отпускает. Видимо, он не хотел неприятностей — какого-то художника схватили, может, потом еще в суд подаст. Вообще за «Хайль Гитлер!» есть уголовная статья в Австрии, это считается пропагандой нацизма. Также нас в Испании привлекали к суду за оскорбление короля — за это дается до пяти лет лишения свободы. Тогда мы уехали, а повестка пришла другу, он жутко обиделся.
Как-то раз в Брюсселе мы пришли на одно открытие, где должен был быть концерт. На нас сразу плохими глазами посмотрели, но дали поиграть какое-то время на инструментах. Мы начали играть, толпа валила с улицы, потому что мы шум устроили. Для
меня последнее живое явление в западной культуре — это панк, мы делали настоящий мощный панк, ломали вещи, инструменты, какие-то картины. Я обосрался в штаны, потом их снял, стал размазывать — все это была часть концерта. Это была такая интенсивность, что пока мы не вышли (концерт был полчаса) — никто ничего не сделал. Публика нас снимала телефончиками: я в одних трусах, Барбара без лифчика, пизду показывает. Там эмигранты живут по соседству, они офигели, столько было радости, они ж скучно так живут. Часть людей была в полном отвращении, другие думали, что это больной человек — либо уходили, либо смотрели на нас, либо в стол. Потом образовалась в толпе группа художников и решила нас мочить, набросились сначала на меня, а Барбара заступаться полезла — все это уже снаружи. Ее оттолкнули, она упала в канаву, разбила щеку — как увидели кровь, тут же закрыли галерею. Мы стали стекло долбать, там трещина появилась. Мы ушли, я видел, что у нее сильно кровь течет, вызвали скорую домой.
Однажды я напал на скульптуру Бэнкси в Лондоне, она открывалась там на один день. Это была скульптура из дерева и папье-маше, игра с фигурой правосудия, стояла одна большая на маленькой площади. Мы пришли с друзьями — мы играли тогда музыку в пабах. Там большая толпа, черные охранники облепили фигуру по кругу, мы стали просто смеяться, потом постарались за цепочку охраны пролезть, залезть на фигуру, еще что-то — создать хаос. Нас, естественно, стали душить, хамить, угрожать. Бэнкси — это такой отличный промоутер, PR-guy, который знает и умеет делать свое дело. Он сделал огромные деньги, отличный бизнесмен, кроме этого ничего другого нет — он ничем не отличается. За ним уже стоят огромные силы, медиа, деньги — huge asshole. Он богатый человек, о его поддержке «Войны» во всех газетах писали, Бэнкси сделал на них большой промоушн — поддержал русских художников, которым угрожают.
Последний раз я видел русскую выставку в Kunsthistorisches Museum — это была выставка Бо-
риса Орлова. Там философ и критик Барабанов читал речь, как в брежневское время. Это было так похоже на то, что я видел в совке, будто вернулось все. Я начал ржать — меня схватили, стали выводить. Я говорю, что просто реагирую, смеюсь, а они, что нет, я оскорбляю. Там стоит Милена Орлова, Ирина Кулик, все омерзительно выглядят. Ко мне подходит какой-то тип, спрашивает об интервью для «Коммерсанта», я говорю, что только за пятьсот долларов.
Один очень важный филолог сказал, что в отношении к вещам существует одно правило, которое началось еще примерно с Диогена Лаэртского, античного автора, философа. Филолог сказал, что в Диогене Лаертском было ценным правильное использование сплетен. То, что я рассказывал сейчас о своей жизни, это я старался правильно использовать сплетни, рассказывал анекдоты, маленькие истории и прочее. Именно так я и понимаю биографию человека.
Текущие размышления
1. О группе «Война»
«Война» из-за поддержки Бэнкси, естественно, получила общемировую известность. Недавно я увидел в Берлине огромный том «Самое радикальное искусство в мире», где им посвящено несколько страниц. Они сделали стремительную карьеру и, если дальше умно себя поведут, могут еще больше раскрутиться. Они должны делать правильные шаги, не то чтобы рисовать на картине Малевича доллар, плюнуть на куратора, оскорблять российские власти, потому что это нравится, а делать проекты правильные на Западе, которые вызывают внимание, огласку, как художники группы «Синие носы». «Синие носы» ассоциируются с русским юмором, это нравится людям.
Группа «Война» начала делать искусство не в художественном пространстве — это якобы критическое искусство, которое направлено против властей. Это искусство играет с общепринятыми символами,
отсылающими к истории искусства — панку, трэшу и в то же время серьезному искусству. Это искусство, которое считывается, признается и в то же время принадлежит своей стране. Западу нужны источники из России, Китая, Индонезии, ходы которых прочитываются, вставляются и узнаются в большой системе кодов Запада. Кроме того, нужны еще и очаровательные люди, которые умеют себя вести, с которыми можно встречаться на вечеринках. Не знаю, смогут ли они это, но правильные манеры — важная часть западного художника. Мизин и Шабуров не имеют правильных манер, но это такие художники, которых можно вывозить на выставки.
Когда мы были в Вене прошлой весной, мне один мальчишка показал ролики «Войны» в интернете — я сразу понял, что это такие медиальные ребята. Я отлично знаю еще и Плуцера — их идейного предводителя. Он омерзительный тип, но хороший промоутер. Он бегал за мной в 1990-е годы, в своем словаре мата публиковал цитаты из моих ранних книжек, попросил написать статью и даже заплатил за нее.
У «Войны» мне понравилась одна вещь — парень с синим ведром на голове, который где-то у Кремля бежит прямо на милицейскую машину, взбегает на нее и спускается. Дальше происходит странная вещь — из машины выходит мент, но не бежит за этим парнем, а просто стоит и что-то выкрикивает, затем снова садится в машину. Я подумал, как же это все сделано — честно или нет? Почему мент не стал парня преследовать? Или когда они же перевернули ментовскую машину — это ведь уголовное дело — и тут же выложили видео на YouTube? Потом они еще получили государственную премию — в России бывают странные вещи.
2. О левом дискурсе
На Западе очень влиятельно так называемое левое искусство. Уровень того, как оно и левое вообще обсуждается в Москве, смехотворен. Существуют мощ-
ные статьи, например, опубликованные во Франции группой 'Пддип. Они говорят, что сейчас левое и правое — это по сути одно и то же, это две силы, которые поддерживают друг друга, сменяют друг друга в ритме общества спектакля. Это абсолютно точно, а левое искусство на Западе — один из эшелонов, который поддерживает это прогрессивное настроение, но на самом деле ничего не означает, кроме поддержки статус-кво. Думать, что левое искусство на Западе имеет какое-то отношение к критике — это смехотворно, потому что это только часть самоподдерживающегося организма, механизма, который работает с определенными дискурсами и воспроизводит себя во все более смехотворном ритме. Этот дискурс все более пустой и означает все меньше.
Любая дискуссия о правом и левом сейчас несостоятельна — это просто правая и левая руки системы. Это я открыл на своем опыте, начиная с Вены. Моим интуитивным желанием было найти какие-то силы, с которыми я бы мог сотрудничать или ассоциироваться. Когда ты общаешься с «левыми» людьми, видишь их манеры и жесты, ты реально понимаешь, кто перед тобой. Это жесты таких же «хозяев жизни», с одной стороны, невежественных, с другой — высокомерных людей, которые являются системой. Их также необходимо атаковать. Правых в искусстве вообще не существует, правые уже не рисуют портреты президента — это делают левые.
Такой умный человек, как Майкл Келли, художник, которого я очень люблю и уважаю, уже никогда не будет говорить о таких темах, потому что его самого уже атаковали так называемые «левые» в искусстве, феминистки и прочие. Его атаковали за работу с дискурсами, которые левое крыло не акцентирует. Например, он работал с Батаем, маргинальными дискурсами, которые кажутся левой среде чем-то фашизоидным. Он работал с ними как критический рефлексивный художник: он действительно понимает материал и может им оперировать большими слоями — и поп-культурой, и элитистской. Он никогда не скажет, что он левый, потому что это смехотворно.
Левое и правое — это разные сферы влияния, foundations, источники денег. Естественно, что Са-атчи из Лондона какие-нибудь немецкие институциональные художники считают дельцом, который эксплуатирует художников. В Лондоне же о нем так не думают. Есть люди действительно независимые, маргинальные, которые Саатчи, естественно, ненавидят, но он не является врагом, врагом вообще не является какое-то лицо — это аппарат, который нужно атаковать. Людей с такой позицией атаки в искусстве мы встречали мало, зато встречали тех, которые вообще не признают культуру и искусство. И они абсолютно правы, но у них другая биография. Я связан с искусством, поэтому я должен делать что-то здесь. Люди, которые не связаны с искусством, тоже правы в своем отношении к нему. Я убежден, что искусство и культура — это последняя идеология, это точно зафиксировано людьми вроде Адорно, Дебора, Барта, которые первостепенное значение придавали критике культуры. Я согласен с тем, что нужно атаковать спектакль. Спектакль, как говорит Агамбен, это glory, слава власти. Власть испускает лучи благодаря культуре, поэтому она так опасна и смертоносна. Однако когда люди стараются атаковать, например, банки или модные улицы, сжигают автомобили — они тоже правы, просто исходят из логики своих жизней.
Однажды я был на лекции Агамбена, это важнейший для меня автор. Он говорит, что мир превращен в музей и музей нужно атаковать. В то же время он критически отнесся к моему поведению. Существует разные модусы существования: люди не должны и не могут понимать друг друга полностью. Были свои причины, почему он критически отнесся ко мне, хотя не думаю, что реально об этом думал. У всех свои причины — м