ядь. Эти правила работали. Ничего не надо было выдумывать.
Веня быстро усвоил главную, и отнюдь не нагорную, заповедь бытия. Кто силен – тот и прав. Эту заповедь, отлитую черным золотом в самой преисподней (горн, меха, адово пламя – и вот, буковка за буковкой, куется тайный девиз всего живого), выдумал не он, поэтому бессмысленно было заморачиваться по поводу того, правильная она или нет, гуманная или не очень. Заповедь имела отношение к основам жизни – это Веня ощущал каждой клеткой существа.
Именно в тот момент из потребности уважать что-нибудь живое не за грубую силу, а за слабость, которая чудесным образом превращается в неодолимую силу, Герби взял себе первого кота, назвал его Марсик, и решил, что жизни ему, Вене, отмеряно девять кошачьих жизней. Девять раз по девять-пятнадцать лет. В среднем лет девяносто-сто. В общей сложности лет сто тридцать – если, конечно, не изобретут что-нибудь этакое…
Поживем – увидим.
Однако первый кот сдох уже на девятый месяц жизни. Но зато как сдох!
Однажды Веня проснулся утром и, еще не раскрыв глаз, ощутил, что он не может пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже пальцами. Единственная форма активности, которая была ему доступна, представлялась вместе с тем невозможной: он мог только плакать. И Веня заплакал – но только не от страха, не от отчаяния и не от боли (боли, кстати, совсем не было, вместо нее – противная слабость), а от невозможности сопротивляться.
В этот момент к нему на живот мягко запрыгнул Марсик, черный, словно сажа преисподней, лизнул его в соленую щеку, заурчал и улегся на грудь – прямо на то место, где, по ощущениям Вени, крылся корень его внезапного недомогания.
Через некоторое время Марсик поднялся на дрожащих лапах, неуклюже сполз с постели, и его стало мучительно рвать чем-то зеленым. Спина, словно срабатывал пружинный механизм, напряженно выгибалась, а потом бесхребетно опадала, со стороны казалось, что Марсика плющит под воздействием внешней силы. Он извинительно мяукнул и пропал.
Зато Веня обрел возможность двигаться. Первого прилива сил хватило на то, чтобы добраться до телефона.
Врачи в один голос твердили, что Веня перенес микроинсульт, весьма коварный, который – и это очень даже странно! – обошелся совершенно без последствий, если не считать внутренних рубцов на сосудах, напоминающих каллиграфический стиль опытного хирурга.
Немалые силы были брошены на поиски исчезнувшего Марсика. Его нашел сам Веня на берегу лесного озера (на всякий случай цепким взглядом «сфотографировал» место: холмик, напоминающий кратер вулкана) – полинявшего, облысевшего, заваливающегося при ходьбе на левый бок. Он ушел то ли для того, чтобы подлечиться, то ли для того, чтобы тихо помереть вдали от любимых глаз, не расстраивая хозяина. Марсик взглянул на спасенного им спасителя и, отворачиваясь, тактично мяукнул: дескать, стоило ли хлопот, сам же еще не отошел.
Диагноз Марсика Веню не удивил: микроинсульт. Кот забрал себе болезнь хозяина.
Светила ветеринарии оказались бессильны: Марсик не выжил.
Там, где другим чудилось непостижимое, Веня видел факт, подкрепляющий его смутное, но неколебимое мировоззрение.
Второй кот, также черный (Веня не сомневался, что коты темного окраса, словно магнит или маленькая черная дыра с хвостом притягивают к себе негативные мысли и эмоции, способные довести хозяина до инсульта), протянул немногим долее.
Веня запаниковал: дело в том, что он искренне верил в свои способности экстрасенса. Он вообще безгранично верил в себя. Талантливый человек во всем талантлив: это он воспринимал как аксиому. К себе относил в первую очередь; собственно, аксиома казалась ему списанной с него. К примеру, он никогда не играл в большой теннис, но стоило ему взять ракетку в руки, как уже в конце своего первого, казалось, безнадежно проигранного матча он уперся, отыграл три матчбола, а затем упорно довел игру до победы. Опытный соперник удивлялся, Веня воспринимал как должное. Ему особенно приятны были обыденные проявления своей исключительности.
Третий Марсик, нынешнее «парнокопытное», трехцветное, своим жизнелюбием вернул ему мистичекую уверенность в своей непобедимости.
– Понял? – спросил меня Веня.
– Зачем ты мне все это рассказываешь? Мне-то какое дело до твоих грязных баб и звездных котов?
– Имею интерес, – загадочно ответил Веня. – Слушай дальше…
Он сделал паузу, словно предоставляя мне возможность заткнуть уши или вылететь из комнаты. Но я отчего-то не сделал ни того, ни другого. Очевидно, поэтому, улыбнувшись гнусной улыбкой типа «я так и знал, вы все такие», он продолжил.
– Потом я встретил Венеру…
– Можно подумать, Венера не телка. Такая же баба, как и все остальные.
– Погоди. Надо быть честным. Встреча с ней меня смутила.
Честно сказать, я был поражен бесконечно: не ожидал такого от Вени. Хотя нет – именно чего-то такого и ожидал. Просто оказался к этому не готов. Чем может удивить циник? Романтическим порывом, чем же еще.
– К тому времени я уже закончил биофак столичного университета, с отличием, между прочим. Чему ты удивляешься? Честолюбие – тоже проявление силы. Всегда и везде быть первым. Никого впереди: вот мой девиз. А быть первым – значит, опережать информационно. И желание знать о человеке все, особенно все о его скрытых, потаенных резервах, стало главным моим стимулом. Такое знание давало власть, реальную власть. Я насмотрелся на человека в экстремальных ситуациях. Трижды я побывал в состоянии клинической смерти. Ведь это колоссальный опыт. Я там уже ориентировался, как в собственной комнате. Поверь мне, я кое-что знаю о том, чего я хочу…
– Мне кажется, я знаю тебе цену, Веня.
– Да ладно, ара!
– Знаю, знаю. Чем смутила тебя Венера?
– А вот это тебе лучше знать. Меня смутило, что человек не настолько скотина, насколько должен был бы ею быть. Человек – шире природы. Это – открытие, настоящий прорыв, если ты понимаешь, о чем я. И вот этот резерв… Его труднее всего нащупать, описать и заставить работать на власть.
Я молчал.
– Но если его найти и разработать, то мы приблизимся к какому-то жуткому абсолюту, назови его вечность, бессмертие, рай – как хочешь.
– А ты уверен, что вот то начало, которое открылось тебе, когда ты встретил Венеру, совместимо с властью? Не торопись, Веня, а то успеешь…
– Смотри сюда, кочерыжка. Я выбью из тебя нужное мне знание силой. Не мытьем, так катаньем. Даже если ты сейчас сдохнешь, это не будет означать, что ты избежал поражения. Даже смерть не спасет тебя. Победить ты можешь только одним способом: именно одолеть в силовом противостоянии меня. Ты – или я. У тебя нет особого выбора: или ты победишь, или признаешь, что я победил уже давным-давно. Тебе деваться некуда.
Я молчал.
– И молчание – это не ответ. Пора играть в открытую. Я же тебе все карты на стол. Давай и ты. По-мужски.
– Что произошло, когда ты встретил Венеру?
– Именно произошло , это точное слово. Со временем я понял, что произошло: я испытал неземное блаженство. Это было нечто, выходящее за рамки понятной мне природы. Хочу сказать, сугубо материальными причинами мое предчувствие блаженства не объяснишь. Для меня это вызов. Я не привык прятаться от вопросов. Пока что я нашел только тебя, единственный экземпляр, который живет так, словно исполняет мой заказ. Прямо под носом у себя отыскал, причем понял, что отыскал, только тогда, когда нашел; до этого не предполагал, что ищу тебя. А ты оказался шурином. Мужем сестры моей жены. Разве не мистика? Вот почему я готов платить тебе за то, что ты – это ты. Как только ты станешь таким, как я, тебе п…дец. А рано или поздно ты, конечно, станешь похожим на меня. Тут уж мне некуда деваться, и я постараюсь добиться своего. Ты – это и есть последний вызов мне. Ты хорошо спрятался. Хорошо прожить – хорошо спрятаться, верно? Но от меня не спрячешься. Понаписал кучу умных вещей в надежде, что никто их не прочтет? Ду-ра-чок…
– Веня, а ты уверен, что не выдумал все это?
– Плато, из нас двоих недооценивать другого всегда будешь ты как инстанция более высокая (если ты, конечно, существуешь, что тебе придется еще доказать). В этом смысле я в более выигрышном положении. Запомни: я ничего не выдумываю, я прагматик. Дам тебе подсказочку на будущее: в состоянии третьей клинической смерти я узнал много такого, чего ты даже не в силах вообразить. У тебя даже воображение в эту сторону не включается.
«Как тебе сказать, – мысленно возразил я. – Ты, к счастью, ничего не знаешь о моих снах…»
– Я, конечно, мало что знаю о твоих снах, – сказал Веня. Теперь в его улыбке читалось: я же говорил тебе, что от меня ничего не скроешь. – Но я знаю, что ты прежде всего сны скрываешь от меня… Что ж, все на свете вопрос времени.
Усилием воли я прекратил поток мыслей, которые, словно персиды, возникали ниоткуда и ярко штриховали серое полотно. Изо всех сил я воображал себе полную пустоту. Но недолго.
«Отпусти меня, ну, пожалуйста! Что я тебе сделал? Я только живу, люблю свою Алису и думаю, мыслю, при этом никому не навязываю своих мыслей. Отпусти, Венечка!» – захотелось взвыть мне.
Я не сделал этого только потому, что Фантомас только этого и ждал, как волчара запаха крови.
Сработал инстинкт самосохранения.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
1
1.3.
– Глупо «демократически» спрашивать у желудка, хочет ли он пищи духовной. Он ее не хочет, и по-своему он прав. Он живет хлебом единым – и это честный лозунг диктатуры натуры . Вся духовная и социальная парадигма сработана под эту диктатуру, и обслуживает ее.
С точки зрения человека, которого невозможно редуцировать к желудку и который, вследствие этого, жив не хлебом единым, по отношению к «желудку в панаме» необходимо осуществлять диктатуру культуры , чтобы поддерживать человеческие кондиции.
Не замечать этого определяющего противоречия эпохи – значит, фактически поддерживать диктатуру натуры. С кем вы, мастера культуры?