5
5.4.
Слава богу, как говорится, что мне хватило ума не исчезать «по правде», то есть не делать свое мнимое исчезновение реальным для Алисы. Не становиться без вести пропавшим. Не делать ее вдовой. Что-то подсказывало мне, что потом, через некоторое время, когда правда откроется, Алиса может не простить мне этой жестокости. Я могу действительно умереть для нее.
Иными словами, я очень даже допускал мысль, что Алиса любит меня именно так, как я себе представлял в мечтах. Но на эксперимент все же, по слабости своей, рискнул. Возможно, мне просто эгоистически хотелось насладиться ее чистой любовью ко мне?
Кроме того, я не хотел травмировать Алису по соображениям абстрактно-гуманистическим (которые в качестве аргументов второго плана, оказывается, я всегда принимал к сведению, когда формировал стратегию поведения): мало ли, а вдруг она надумает именно в этот период становиться мамой – переживания могут сильно повредить малышу.
Кроме того, я, вероятно, рассчитывал на то, что вынужденная пауза в наших отношениях пойдет нам на пользу.
Я чувствовал, что были и еще соображения более глубоких уровней (сколько их там? поди, сосчитай). Скажем, мне хотелось вывести на чистую воду Астролога. А вот зачем? Тут неясно.
Кроме того. Бессознательно я все время изучал Веню, подбирался к нему с разных сторон, собирал на него досье (что, между прочим, ассоциировалось у меня с действиями, способствующими исполнению «дела жизни»); мне все время недоставало критически важной информации, чтобы составить себе внятную картину этого феномена исчадия (вот уж кто поистине заслуживал фамилии Чадской; барон Чадской, господа, прошу не любить и не жаловать!). Это тоже было скрытым мотивом.
Все это подвигло меня на поступок. У каждого поступка не менее девяти мотивов. Если менее девяти – это не поступок; так, подвиг какой-нибудь.
Исчезновение было заменено другой легендой: командировкой и заданием – так сказать, временным исчезновением.
Отчасти это было правдой. В моей миссии, которую при желании можно было интерпретировать как командировку, присутствовал фактор задания. Однако полная правда заключалась в том, что целью командировки было все же исчезновение, а средством – задание. Что я имею в виду?
В результате командировки неизбежно должен был исчезнуть один из трех временно задержавшихся на Земле: либо Астролог, либо Веня, либо я.
Лично я рассчитывал на первый вариант; Астролог, само собой, на последний; Веня, не исключено, – на первый и последний.
В чем заключалось задание?
Это как посмотреть. С точки зрения Вени, я должен был доставить ему доказательства абсолютной преданности Астролога плюс кое-что еще (а скорее так: кое-что сверхважное плюс доказательства абсолютной преданности Астролога).
С точки зрения Астролога, я должен был помочь ему разобраться с проблемами личного характера, что, естественно, заставит меня раскрыться, то есть, обнажить свои уязвимые места.
С моей точки зрения, я получал уникальный шанс заглянуть за кулисы.Итак, я исчез на пять месяцев (по согласованию с Веней, вместе с венецианцем). О, это целая история, как-нибудь к ней вернусь. И не раз.
По возвращении я нашел Алису беременной. На шестом месяце.
Она обрадовалась, а я, казалось бы, должен испытать припадок ревности-дежавю: чей ребенок?
Но не случилось ничего подобного: я посмотрел на нее – и сразу понял, что она ждет ребенка от меня. Я стал другим. Мой ум наконец-то стал властвовать над эмоциями, хочу сказать я. Человек меняется тогда, когда в нем прибавляется ума; следовательно, меняются только те, кто способен умственно развиваться. Большая часть людей не меняется.
Те, кто способен меняться, живут во времени; остальные просто – живут.
Всему свое время. Свое время. Что такое время? Это ясно даже ребенку; но далеко не всякий взрослый поймет, чем вызван мой вопрос. Когда я восклицаю «что есть время?» и внимательно прислушиваюсь к себе, я веду себя как взрослый. У меня есть веские на то основания. И не надо крутить пальцем у виска. И не надо думать о секундах свысока.
Процесс эволюции «от человека – к личности», проходящий во времени, я прочувствовал в полной мере.
Те, кто способен меняться, живут в пространстве; остальные – в разной степени привязаны к месту жительства.
А теперь представьте себе на секундочку, что перед вами стоит задача описать процесс превращения человека в личность , человека, живущего в определенном месте, – в личность, средой обитания которой становится время и пространство, – собственно, стоит задача породить личность. Представили?
Сейчас проверим. Если вы правильно уяснили суть задачи «сотворить невозможное», то у вас перо запляшет, станет валиться из трясущихся пальцев, голова пойдет кругом, накатит приступ противной слабости. А если вы решите уклониться от шокирующей задачи, то вам станет еще хуже: вас будут непрерывно преследовать муки совести, маскируемые под позывы тошноты. Знакомая симптоматика?
Если нет, то вы везунчик; если да – то вы здорово влипли.
В случае положительного решения вопроса, то есть, таки да , я даже не стану интересоваться «как вам такой выбор?», ибо вы можете принять невинный светский вопрос за грубое издевательство.
Да, следует также учесть: если вы влипли, обратной дороги у вас нет. Вас ждет либо победа, которую разве что вы сами и отличите от поражения, либо просто поражение.
В таких случаях хочется от имени какого-то неунывающего и неутомимого дьявольского персонажа, то и дело путающего добро со злом, пожелать: «Удачи, детка!»
Это прозвучало бы как выстрел в спину.
Пиф-паф!
«Ой-ой-ой…»ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
6
6.4.
Психотерапевт сказал мне, что состояния, подобные моему, лучше всего изживаются в процессе творчества. Детям, испытавшим глубокий стресс, например, дают в руки краски. Мне с учетом моей профессиональной деятельности рекомендовали писать роман.
Меня это устраивало по многим причинам.
Во-первых, я давно уже хотел браться за роман, но взваливать на себя такую ответственность мне казалось чем-то вроде городского пижонства в деревенском исполнении. «А сем-ка вылеплю-ка я Венеру Милосскую. Уж больно она на Маньку смахивает. Не боги, чай, горшки обжигают; а вдруг и во мне дремлет Дедал». Писать роман по рекомендации психолога – это иное дело, такая мотивировка меня ни к чему не обязывала. Одно дело творить и совсем другое – лечиться. Пусть думают, что я лечусь.
Во-вторых, писателя можно дергать и отвлекать от работы, укоряя его недостаточным рвением в отношении хлеба насущного, а больного теребить неловко, более того, хлеб насущный с насущным маслом, а также сычужным сыром каждое утро исправно доставляется в его комнату (за которую он не платит!) на блюдечке с голубой каемочкой.
В-третьих, писатель должен мечтать о такой судьбе: сначала умереть – тем и привлечь внимание к своей особе. Кому ты нужен здоровый, полный энергии и энтузиазма? Таким только палки зависти в колеса колесницы таланта. Вот я и хотел выяснить: можно ли прославиться после своей смерти? Чтобы иметь право расписаться на камне.
В-четвертых, было очевидно, что относительный покой мне обеспечен лишь до тех пор, пока я не завершу свой роман – пока не выздоровею, если прибегнуть к терминологии моей возлюбленной. После этого я должен буду вернуться к жизни. К нормальной жизни. Такого уговора на словах не было, но он логически вытекал из хода вещей. Во всяком случае, я готовился именно к такому повороту событий.
Так что роман, можно сказать, оказался моей судьбой.
О чем я собирался писать?
А разве у больного есть выбор? Он может писать только о том, чем болеет. Или, по-другому: пусть ложится на бумагу то, что рвется из тебя. С больного взятки гладки. Я за себя не отвечаю. Хе-хе-с…
Но гладко было на бумаге. На деле же все стало оборачиваться непредвиденными осложнениями. После очередной главы я настолько входил в образ, что путал реальную жизнь и ее продолжение в своем воображении. И выдумка казалась мне реальнее действительности – вот в чем была проблема.
Как-то я мимоходом бросил Алисе, которая была занята приготовлением насущных отбивных:
– А не подарить ли Вене Марсика II? Что ты думаешь по этому поводу?
– А чем плох Марсик I?
– То есть как чем? – изумился я. – Он ведь сдох. Принял благородную смерть. Не кощунствуй.
– Веня, тьфу ты, Платон, что ты несешь? Когда он принял благородную смерть? Что ты выдумываешь?
– То есть как когда? Тогда, когда заболел Веня. Разве нет?
– Ты лекарства сегодня принимал?
– Перестань держать меня за дурачка. Тебе что, сложно набрать номер телефона и выяснить, что стряслось с Марсиком?
– Платон, вот я при тебе набираю телефон Венеры, вот идут гудки, вот раздается в трубке ее голос. Поговори с ней сам.
Я осторожно поинтересовался здоровьем Марсика. Да все в порядке, ответила Венера, что ему станется? Здоров, как кабан. Задница, как у бобра. Тогда я перевел разговор на Веню и справился о его здоровье. «Боже мой!» – воскликнула Венера, – «да он здоровей Марсика будет! Минотавр!». Мне ничего не оставалось, как пожелать здоровья и ей.
– Ну, что скажешь? – ехидно спросила Алиса, шпыняя лопаточкой, изготовленной по нанотехнологиям, отбивные.
– Скоро ли ужин, дорогая?
– Вот всегда так: сначала ты городишь Бог знает что, испортишь мне вконец настроение, а потом как ни в чем ни бывало просишь пожрать!
Мне было неловко, практически стыдно – тем более неловко и стыдно, что я готов был поклясться своим романом: Марсика нет в живых. Что тут скажешь? Пришлось долго извиняться неизвестно за что. Результаты покаяний обычно сказывались на следующий день, поэтому вечер был трагичен.
Я принял двойную дозу успокоительного и мрачно жевал восхитительно приготовленное мясо, косо уставясь в голубую кайму.
На следующий день, рано утром, Венера позвонила сама, в слезах и в панике.