Но мне не всегда это удается. Дело в том, что эта древняя игра в кошки-мышки с сами собой технологически напоминает известную проблему человека: жить и при этом не помнить о смысле жизни (смысле, о котором ты прекрасно осведомлен!). Казалось бы: от чего заболел – тем и лечись. Заболел смыслом – смыслом и лечись.
Это всем известно.
Однако никто не прибегает к этому средству. Почему?
А вдруг вылечишься? Что тогда?
Заболеешь неизлечимой хворобой: желанием проникнуть в тридевятое царство. Это уже наваждение. Омут.
Но омут манит. Ом мане…
Не всегда удается избежать неизбежного.
Человек всегда недостоин сам себя – то есть, личности, живущей в нем. Но как только он становится достойным самого себя, достойным уважения, его тут же хочется пожалеть.
Я помню, о чем мы говорили с Марией. Я помню, что мы с ней делали. Я помню свои ощущения.
И я не знаю, можно жить с этим или нельзя. Иногда кажется, что можно; но порой накатывает гносеологическая тоска – хочется вырваться за пределы собственного Я. Куда?
В пространство и время. В никуда.
Девять кругов-колец.
Хочется срубить башку анаконде-жизни.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
6
6.6.
Уже в процессе работы над романом я понял (понял, что откуда-то знаю это), что есть женщины, которые очаровывают, а есть такие, которые соблазняют.
Алиса принадлежала к первым, избранным.
Венера – ко вторым, которых большинство. И Венера принадлежала к элите большинства.
Я же принадлежал к людям той непростой породы, с которыми, казалось бы, другим находиться рядом невыносимо. Однако до поры до времени все шло вопреки этому прогнозу.
И все-таки жизнь взяла свое: я взбрыкнул в самый неподходящий момент.
Мягких серых тонов небо – уже не по-зимнему высокое. Это начало февраля.
Конец февраля выдался туманным и сырым.
За это время я пережил острейший приступ ревности.
Ревность делает мужчину таким же глупым, как беременность – женщину. Слишком много гормонов – и блистательный ум превращается в унизительную хитрость.
С чего все началось?
Трудно сказать. Наверное, со снов. Тревога зародилась там. А потом в один прекрасный день, когда виден стал конец зимы, мне вдруг показалось, что Алиса подозрительно легко смирилась с тем, как я погрузился в роман – отдалился от нее, если называть вещи своими именами. Я творил иную жизнь и одновременно жил в ней – а она ходила где-то рядом, счастливо улыбаясь.
Однажды с утра я, как обычно, засел за роман. А она вышла из дому и куда-то пошла… Как обычно?
Во-первых, я только сейчас осознал, какой бесконечной свободой пользовалась моя жена. Я не знал, куда она ходила, с кем проводила время. Во-вторых, я не представлял, чем она жила. В-третьих, проклятый сон…
Я быстро встал, надел что поприличнее и выскользнул из квартиры вслед за ней.
Алиса шла расслабленной, уверенной, в чем-то неуловимо изменившейся для моего глаза походкой. Наконец, она подошла к учреждению явно медицинскому: вокруг сновали люди в белых халатах. На корпусе, в который она вошла, висела табличка: «Женская консультация».
Алисы долго не было.
Потом она вышла из корпуса вместе с мужчиной.
Счастливо улыбалась.
Распрощалась с ним, поцеловав при этом как родного.
Что прикажете думать?
Только на девятый день, когда роман не клеился, когда в голову лезла всякая жизненно неважная чепуха, я решился задать Алисе вопрос, от ответа на который многое зависело в моей жизни:
– Кто такой этот твой Альберт?
– Альберт Сигизмундович? Это мой участковый гинеколог. А ты откуда знаешь?
– Я сейчас говорю не о гинекологе, я имею в виду этого Альбертино, этого джиголо с отвратительными черным усиками. Как его зовут?
– Его зовут Альберт Сигизмундович, это мой участковый гинеколог. Никакого джиголо я не знаю.
– С каких это пор участковыми гинекологами стали мужчины?
– Это что – допрос?
– Это предъявление улик. Я видел тебя вместе с этим смазливым усатеньким селезнем…
– Ты за мной следил?
– Какая разница? Да, следил. Что это меняет?
– Это отвратительно!
– Нет, отвратительно, что ты его целовала. На глазах у всей больнички. Этого селезня! С усами!
– Ты свихнулся!
– Нет, у меня сейчас обостренная интуиция. Я все чувствую. Я под тобой вижу на девять футов. Меня не проведешь. Я не мог видеть во сне этого чернявенького просто так. Значит, это было в жизни! Стоило мне один раз выйти за тобой… случайно…
– У тебя просто талант портить все в самый ответственный момент. Как у Ивана-дурака: жечь уже не шкуру лягушки, а почти фату принцессы!
– А у тебя талант…
– Замолчи! Замолчи сейчас же. Скажи лучше, что ты ревнуешь меня потому, что очень любишь.
– Я? Я не ревную тебя, клянусь своим сном…
– Ты просто ревнивый дурак. Я – беременна! А ты – ревнивый и самовлюбленный осел! Мул!
– Как это – беременна?
– А так. Чем я, по-твоему, занималась, пока ты тут с ума сходил и вынашивал свой роман? Я вынашивала планы иметь ребенка, а теперь вынашиваю ребенка! Каждый должен заниматься своим делом! Вынашивать и носить свой крест. И нечего тут шпионить за мной и за собой.
– Я хотел сказать, что очень люблю тебя.
– Правда?
– Очень.
– Очень-очень?
– Да уж куда больше, если я приревновал тебя к этому специалисту… Усатому…
Гармония – это когда каждый занят своим делом.
Как я мог забыть об этой элементарной, с точки зрения разума, истине?ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
7
7.6.
Итак, о мертвом племяннике, которого я должен воскресить, несколько подробнее.
Он вознамерился убить своего папашу. Мотив?
В ненависти сына к отцу было много претензий даже не младшего поколения к старшему, а будущего – к прошлому. Платон ненавидел себя за то, что он является сыном своего отца – наследником омерзительного генетического кода. Убить отца для Платона означало: убить следы отца в себе. Убить за то, что отец спас его от неизлечимой болезни – вторично подарил жизнь и обременил чувством благодарности, не интересуясь при этом судьбой сына; за то, что отец свел мать в могилу; за то, что покалечил жизнь сестре; за то, что он, Платон, сын Венедикта, в принципе испытывал желание убивать.
– Расскажи мне, что ты знаешь о семье Босса, – попросил я Магуса.
– Это секретная информация.
– Тем более интересно узнать.
– У Вени был отец, – начал Магус, – который оставил его с матерью и ушел к другой женщине.
– Мне знакома эта ситуация не понаслышке…
– Мальчик Веня очень переживал. Так никогда и не простил отцу своему предательства – он это именно так воспринимал. В детали принципиально не вникал и смягчающих обстоятельств не признавал. С детства мечтал стать сильным, на девять голов сильнее всех остальных, как Геракл, чтобы отомстить отцу, когда вырастет. Отомстить – значит, избить, унизить, задавить силой, показать ничтожность противника. А мать боготворил. Но когда она вторично вышла замуж вопреки его желанию, возненавидел ее пуще отца своего. Так и разрывался между ненавистью к матери и отцу.
– А кто был его отчим?
– Высокопоставленный работник властных структур.
– Как звали отца?
– Платон. Гм-гм.
– Так. Не отвлекайся. Подросток ощущал себя брошенным и преданным…
– Подросток ощущал себя брошенным и преданным, поэтому весь мир воспринимал как враждебную среду. Занимался боевыми видами спорта, был весьма агрессивен, поделив обитателей Земли на хищников и жертв; разумеется, готовил себя в хищники. Сам напросился в армию, делал ставку исключительно на свои силы и способности. Дальнейшее, полагаю, тебе более-менее известно. Во всяком случае, как он достиг нынешнего своего положения, я не знаю, да и не стремлюсь знать. Слишком ценю жизнь сестры и племянников…
– Быстро понял, что самая мощная изо всех известных ему сил – это интеллект. Не видел себе равных, пока не повстречал… одного забавного господина, указавшему на иной, альтернативный источник силы. В общем, классика бессознательного освоения жизни, когда кажется, что ты очень умный, хотя на самом деле действуешь по технологии высокоразвитого интеллекта, целиком и полностью зависимого от психики. Что начинает делать в этой ситуации утративший первенство интеллект? Он начинает относиться к разуму ровно так же, как Венедикт Платонович к своему папашке: со страху начинает ненавидеть грозного противника. И, разумеется, начинает вынашивать планы по деморализации и испепелению врага, нимало не интересуясь целями и мотивами последнего. Правда, уничтожить врага – уже не детский проект наивной мести; уничтожить – значит, присвоить себе его силу, перехитрить его, заставить потерять бдительность и опрометчиво раскрыться. Фантомас, он же Босс, уже понимает: чти врага своего, ибо ни у кого другого не выучишься тому, чего не ведаешь сам; никто другой не укажет тебе твои слабые места и не научит свою слабость превращать в силу. Да здравствует сильный враг, который делает меня сильнее! Бездумно нахватался восточных штучек. Запад вообще наивно полагает, что его умственный потенциал прирастает притчами Востока. О, боги! Это Восток травестирует Запад, предлагая из-под полы жалкую философскую контрабанду в качестве оригинального продукта. Со временем Веня и Восток переиграл – его же оружием. Весь предыдущий интеллектуальный опыт убеждал: выше интеллекта не существует ничего. Веня разучился бояться, и Веня ничтоже сумняшися бросился с головой в омут. И теперь вот не ведающий сомнений интеллект, ведущий поединок роковой, все более и более начинает сомневаться – не в себе, нет, не в своих силах – в своем гносеологическом потенциале и своей философской правоте; с такими категориями интеллект еще не работал; Веня, привыкший побеждать, бросает вызов своим сомнениям – и, похоже, совершает роковой просчет: все более и более начинает поддаваться диалектической логике разума, все более и более допускать мысль, что интеллект – лишь начальная ступень разума, и ступеней таких, ведущих в иное измерение, не одна. И не две. И не три, и не четыре, и не пять, и не шесть, и не семь… Возможно, и не восемь даже, а все девять. Что начинает делать интеллект, осознающий свое ничтожество и понимающий вместе с тем, что разумом ему никогда не стать?