– Боже мой, что может натворить развитый интеллект, не способный совершить качественный скачок – превратиться в разум. Боже мой! О чем твой опус?
– Не опус, а книга. В том-то и дело, что она ни о чем. О звездах. Которые я запулил в никуда. Тебе кажется, для этого не нужен талант? Меня читают миллионы, а ты не признаешь за мной таланта? Но ведь моя книга отразила сознание эпохи! Моя, а не твоя! Это – факт! И Пушкин пожмет руку мне, а не тебе!
– Бедный Пушкин. Оставь его в покое.
– Он не заслужил покоя. Он превратился в залапанный символ. Его также читают миллионы.
– Врешь! Миллионы читают не того Пушкина!
– Но ведь читают же!
– Хорошо. Вас с Пушкиным читают миллионы. Зачем тебе это?
– Как – зачем? Массы кормятся с моей руки. Мне выгодно такое сознание, мне выгодна такая литература. Они ведь не только в чувствах, они и в мыслях клипанутые. Я их возьму голыми руками. Они ведь вообще лишились самой главной защиты – защиты разума. Разве не ты мне об этом говорил?
– Клипомания – это болезнь.
– Это диагноз, согласен. Больничка. Добро пожаловать в реальный мир, где рулят клипоманы. И ты в этом мире пишешь свои «связные» романы. Кто из нас более неадекватен?
– Неадекватен – чему?
– Ой, вот только не надо этих ваших штучек. Чему, кому, чу и щу пиши с буквой «ю»… Не надо лохматить бабушку. Ты неадекватен миру, в частности, людям, его населяющим. Я даю такой продукт, который востребован; а ты даешь продукт, который не имеет рыночного эквивалента. Кто из нас сумасшедший?
– Не скажу.
– А я и не спрашиваю. Вопрос был риторическим, как говаривали в Древнем Риме. Но на твою литературную тусовку позовут меня. Потому что до сих пор вся литература писала о том, что реально волнует реальных людей. А ты – ошуюю и одесную… Тьфу.
– Веня Барин, эко тебя разобрало. Да черт с тобой, пиши бессвязное, поблескивай тем, что блестит. Ведь твои девятисекундные бараны и о тебе забудут через все те же 9 сек! Детское, подростковое сознание – оно же нежизнеспособно! Это ты издал роман «Оговорочки от Пети: смейтесь, дети, плачьте, дети»?
– Да, это супер-проект. Просто на зависть.
– Девятилетний герой романа, описанный семилетним автором… Это уже не смерть автора. И даже не смерть культуры. Это явление культурному миру гражданки с косой. Не бабы, это мы уже проходили; не коса до пояса – а коса как символ п…ца. Лам-ца, дри-ца, гоп-ца-ца…
– Вот, вот, вот, ты сейчас заговорил, как герой «Bestсовестного». Ведь можешь, когда захочешь! Но тебе до меня далеко.
– Нет, Веня, нет; это тебе до меня далеко.
– Не дальше, чем до звезд. До которых я уже дотянулся. Лакомиться фрагментами – кратчайший путь к славе сегодня. Глупо этого не замечать.
– Твой «Бес_совестный» всего лишь фрагмент вселенной. Первый уровень. Детский сад. А ведь девять уровней еще никто не отменял.
– Точнее сказать, их никто еще не вводил как закон.
– А законы вселенной не вводят, Веня; их чтут, как «Отче наш», только на том основании, что это законы. Это в свободном обществе карают именем глупого закона, а во вселенной для глупых нет свободы.
– Знаешь, что? Ведь «Bestсовестный» наполовину состоит из твоих выражений. Из твоих матриц. Что скажешь?
– Нет, это не мой культурный проект. Ты услышал то, что захотел услышать. Слышите то, что хотите слышать, читаете у Пушкина то, что он не писал, по римскому праву судите о праве личности… Обо мне надо судить по моим книгам, а не по моему раскрепощенному бессознательному. Бесы сознания ошую, агнцы одесную. Короче говоря, вольному воля, спасенному рай, а умному – вселенная. Так понятнее?
– Ты еще забыл упомянуть «кесарю кесарево, а клипанутому – клипанутое». Как ты собираешься сражаться с клиповым сознанием, гидра которого лезет изо всех щелей? Ты, господин Геракл, безумно умный? Люди уже сожрали самих себе; вопрос дожирания – вопрос доживания. Перед каждым – блюдечко с голубой каемочкой, на котором возлежит он сам, приготовленный особым способом специально обученными людьми. Просто объедение. Или вам не нравится наше угощенье? Мир не хочет развиваться в сторону культуры. Не хотим мы, понял? А из таких, как ты, будем делать чучело – и в музей. Ошуюю динозавры, одесную – ты. Ты уже не ты, а мечта таксодермиста. Тебя уже нет. Это я по щедрости и широте душевной разговариваю еще с эхом прошлого, которое я, признаюсь, едва не принял за отголосок будущего. Но теперь все, чары развеялись. Дорога моя ясна.
– Я не собираюсь сражаться с клиповым сознанием. Что толку? Ломать – не строить. Я собираюсь… Почему ты так боишься 9 уровня, Веня?
– 9 уровень – это миф.
– Допустим. Но сам миф о 9 уровне – уже больше, чем миф.
– Чем больше, чем?
– Чем миф.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
9
9.9.
– Ты отравил моих котов!
Если Веня утро начинает с пунктиков, значит, он, ко всему прочему, встал не с той ноги. «Села не на ту метлу», – как говорят о себе в подобных случаях здравомыслящие женщины.
– Идиот! Зачем они мне нужны?
Я почувствовал, что мне также крайне трудно сдержать раздражение. Накипело. Видимо, мне также подвернулась не та метла.
– Не хочу ничего слышать. Тебе нельзя доверять! Ты всегда обманешь! Не верю!
– А ты тупое безмозглое существо. Из-за таких, как ты, уродов мы все время на грани вымирания.
– Знаешь что? Давай-ка оставим в стороне все чудеса техники и возьмем пистолеты XIX, нет XVII века, и станем стреляться до тех пор, пока один из нас не завалит другого, – легко сказал Веня.
Решение, очевидно, созрело не сию секунду.
– Предлагаю драться на луках. Лук и стрелы. Еще честнее.
Я также демонстрировал боевую форму.
– Еще честнее на дубинах. Только пусть дубинами станут пистолеты XIX века с отравленными пулями.
– Ужас какой-то.
– Вот-вот, чтобы пострашнее.
– Но только с ядом я тебе не доверяю: ты станешь мухлевать.
– Пожалуйста, вот тебе цианид на выбор: можешь попробовать прежде, чем мы начнем стреляться.
– Благодарствуйте, сыт по горло вашим гостеприимством, Барон.
– Стреляться будем без секундантов?
– Отчего же? Соблюдем все правила дуэли. Вашим секундантом, я полагаю, станет Время, моим – Пространство.
– Почему не наоборот, граф?
– С условной вечностью, Маркиз, возможно, вы еще и найдете общий язык, а вот с безмерностью вселенной…
– Нет, я изберу своим секундантом инстанцию поавторитетнее. Интеллект – вот мой секундант.
– В таком случае моим секундантом станет – Разум.
– Ты полагаешь, это не одно и то же?
– В принципе одно и то же, но разница такая же, как между светом и тьмой. Как между мною и тобой.
– К барьеру, Скарабей! Ты – тлишный человек.
– Я всегда готов, Барон!
– Ты отравил моих котов!
– Нет, забрало их Время. К черту! Я хотел сказать, к барьеру!
– Занавес. Я хотел сказать, пистолеты. Вот полюбуйся на эти произведения искусства: принимать смерть из таких изящных стволов – одно удовольствие.
Пистолеты были коллекционные, изготовленные во Франции в XVII веке. Взяв в руки тяжелое, испещренное узорами оружие, невозможно было с ним расстаться. Кажется, я понимал вот эту слабость Вени – коллекционировать старинные пистолеты и холодное оружие. От этих честных орудий убийства веяло чем-то чистым и наивным. Казалось, сама судьба вкладывает тебе в теплую ладонь леденящую рукоять.
Прошлое исправно поставляет нам романтические мифы. Ничего удивительного не было в том, что Веня сподобился на лирическое отступление.
– Почему, Платон, я так тянусь к тебе? Как будто закон притяжения работает в отношении людей.
– Видимо, потому, Веня, что и я не в силах оторваться от тебя. То ли ты мой спутник, то ли я твой, если честно.
– А ведь ты обречен, давно обречен. Просто не понимаю, ума не приложу, какого дьявола я с тобой ношусь, как дурень с писаной торбой. Вот скажи, отчего?
– Не скажу.
– Почему?
– Твое бессознательное – мой шанс. Оно умнее тебя.
– А твое бессознательное?
– Оно глупее меня.
– Пошел в жопу!
– Сам пошел!
– К барьеру!
– Подожди! Последнее, что я хочу сказать. Маркиз! Человечество не выживет без аристократии, без духовной аристократии, без подлинной элиты. Ты, Веня, – псевдоэлита. Пока точка отсчета в мире потребности быдла – ты король. Но поставь в центр вселенной личность – и ты превращаешься в ноль. А выжить можно только за счет резервов личности, поэтому личность рано или поздно станет стержнем жизни. Вот потому ты и бесишься, подчиняешь себе все, что шевелится. Захватываешь жизненное пространство направо-налево, как амеба. Приблизил меня к себе, чтобы уничтожить. Но ты просчитался. Я – смерть твоя! Надеюсь, нас услышит кто-нибудь еще, кроме нас, и меня правильно поймут.
– А как же милосердие? А как насчет подставить другую щеку? Возлюбить врагов? Я слышал, разумные люди называют себя гуманистами.
– Последнее слово в этом мире останется за культурой, а не за милосердием в трактовке попсовых талмудистов.
Я говорил, вроде бы, разумные вещи, но мне казалось, что я буквально плююсь ядом, как кобра. Да и слова мои действовали на Барона, будто яд.
Он сжимался, играл мускулами и, казалось, издавал шипение.
– К барьеру!
Белые по краям и тронутые седоватой чернью в середине матерые тучи подтягивались неспешно и солидно, словно несметные силы рати небесной.
Начало сентября. Еще зелено. Берег лесного озера. Ветер. Вечер.
Внезапно тучи, сгустившиеся до черноватой синевы, замерли. Ветер стих. Вода затаила дыхание. Казалось, один из наших невидимых секундантов не выдержал и моргнул.
В то же мгновение раздались два выстрела. Слившиеся в один.
Не успело затихнуть эхо в лесу, как черно-золотыми разломами – крест накрест – блеснули молнии, одновременно напоминавшие и реки на снимке из космоса, и вывернутые корни деревьев, враставшие в космос, и оголенные остовы деревьев, и плывущую по воде стаю змей, и метастазы раковой опухоли, и кровеносную систему человека, и причудливо переплетенные линии в сером веществе мозга, и бог знает, что еще напоминали ослепительные жилы молний. Золотые трещины-вспышки мгновенно почернели, застыли – и в этот момент, сразу вслед за кратким остеохондрозным хрустом, будто хребет свернули старому чудищу, шарахнул гром такой ядерной силы, что, казалось, пространство, время и сама вселенная должны были разлететься в пух и прах.