Или – породить новую вселенную.
Взметнувшееся со всех концов леса воронье, похожее на выброс хлопьев сажи откуда-то из адских недр, застилало полнеба, галдело колокольным гулом и тревожно кружило на фоне грязных, тяжелых и, казалось, съежившихся туч.
Заходящее солнце оранжевым жаром жгло горизонт. Возникала полная иллюзия, что находящийся невдалеке ДН ПП пылает, словно сухой валежник.
На берегу озера рядом с холмиком, напоминающим кратер вулкана, в расслабленной позе лежали два сложившихся по закону земного притяжения тела, отдаленно напоминавшие трупы; но опытный глаз сразу различил бы главное: тела еще не окоченели.
И действительно, мужчины время от времени судорожно втягивали в себя воздух сквозь полураскрытые запекшиеся ротовые отверстия.
Платону пуля задела сердце, Вене – едва не зацепила мозг.
– Веня…
– Плато, ты жив?
– Кажется, да. Немного.
– Хорошо. Возьми в моем левом нагрудном кармане навигатор. Нажми большую красную кнопку SOS. Соску. Кнопка у меня. Понимаешь, о чем я? Эх, зачем ты мне помешал…
С этими словами, произнесенными медленно и внятно, так, как требовали сержанты выговаривать предсмертную реплику в учебке спецназа, собрав последние силы, вкладываясь в каждое слово, ибо от сказанного могла зависеть жизнь товарищей, Веня отключился. Судя по выражению его лица – напряжение спало, кожа разгладилась – он попал в хорошо знакомое место и в неплохую компанию.
Платон нашарил рукой небольшой навигатор-маяк. Сосредоточился. Расстегнул карман. Достал небольшой маяк, напоминавший мобильник. Все кнопки сразу стали красные и липкие. Он выбрал и нажал самую большую из них.
После этого, намертво приклеив палец к заветной кнопке, отключился, провалившись в черную дыру.
Спутниковый сигнал SOS приняли те, кому он был послан.
Вовремя подобрать раненых, а также оказать первую необходимую помощь, было делом техники.ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ?
1
1.9.
«Декабрь. Солнца нет и нет. Сыроватые тучи бесконечно тянутся по небу, словно грязная пена с берегов гигантского лазурного океана. Я уже даже не могу сказать, скучаю ли я по Солнцу. Я просто забыл, что значит купаться в солнечных лучах.
Сначала я хотел – и даже взял на себя такие обязательства! – изложить свои мысли на бумагу. Но что-то удержало меня от этого.
В результате все, что осталось от меня «по этому поводу» – мой внутренний монолог. Истина личности, по моему глубокому убеждению, может существовать только в таких вот эфемерных формах, как внутренний монолог. Получается забавно. С одной стороны, истина все же есть; с другой стороны – она живет доли секунды, ничтожно малое время – настолько малое, что на протяжении этого времени невозможно оказать влияние на кого-то, нельзя воздействовать того, кто личностью не является. На род человеческий, на социум, на отдельного человека. Это ли не забавно? С третьей стороны, внутренний монолог и есть нечто «втуне», то есть, предназначенное для внутреннего потребления, для внутренней самооценки – нечто, не предполагающее выноса на площадь, на всеобщее обозрение. Внутренний монолог невозможно превратить в учебное пособие, даже если он будет записан и отредактирован.
Личность и нужна обществу как искра, как девять особей на семь миллиардов, как проблеск сознания, как мелькнувший, но не зафиксированный монолог. Я не хочу сказать, что эти девять – безнадежно более совершенного качества, нежели противостоящая им масса: элита элит и миллиарды. Я хочу сказать иное: эти девять рождены энергией и смыслом, производимыми миллиардами. У этих девяти есть папа и мама, но они рождаются человечеством.
И миллиарды не столько завидуют личностям (глина не может завидовать искре), сколько рассчитывают на них. И где-то они, люди, правы своей сермяжной правотой. В личность инвестировали, теперь пускай она приносит дивиденды. Как корова молоко.
А что может личность?
Сколько ни говори – тебе не поверят. Молоко оказывается непригодным к употреблению. Личность говорит – но ее никто не слышит. Вот и получается, что внутренний монолог – это форма защиты, способ отгородиться от враждебного мира, способ издевательски вернуть должок.
Так нужны ли эти искры, летящие из труб локомотива-паровоза истории? Что толку возиться с ними? Вспыхнули – и погасли на ветру. Туда и дорога. Во тьму.
Одну секундочку!
Умножьте девять на количество людских поколений. Начните не с Адама, а хотя бы со времен Гомера. Получится уже кругленькая цифра. Попробуйте это количество сунуть в топку истории. Что-с? Геноцид?
Вот именно. Из искры пока что никак не возгорается пламя; однако же без искры нет прогресса. От искры возгорается искра, как от свечки свечка: об этом забыли?
Вот почему личность одинока: она разговаривает на языке вечности со всеми, сознавая, что это бессмысленно. И не говорить не может – и словами делу не поможешь. Остается внутренний монолог как форма сопротивления. Внутренний монолог как мостик от личности к личности. Взмах ладошкой в темень вечности. Забавно.
Хорошо. Я готов к компромиссу. Одна из самых престижных форм внутреннего монолога, изобретенных человечеством, – это роман, который человечество тут же заставило заговорить понятным всем языком. Роман стал формой бессмысленности, как и все на свете. Роман так роман. Личность это ни к чему не обязывает. К тому же сегодня это весьма удобно, учитывая то обстоятельство, что романы перестали читать.
Не угодно ли роман, Веня?
Это будет ответ на твою тузовую повесть.
И на «Best» книгу, бестия ты этакая))».
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
2
2.9.
«Из простреленного бока темной тучи густо сочился горячий солнечный луч, словно струя воды била фонтаном в пробитую шлюпку, – и луч все расширял маленькую дырку, свет лился в пробоину все более широким, неудержимым потоком, и, наконец, тучу смяло и разорвало в клочья.
Шлюпка затонула в голубой акватории.
Веня смотрел на небо, а перед глазами стояла картинка из прошлого: на зеленоватой глади воды, выложенной осколками битого зеркала, отплясывали солнечные зайчики, рискуя порезаться.
– Рассказать тебе, как меня спас Филя? – задумчиво спросил Барон.
– Зачем? – в тон ему отозвался Платон.
Они стояли на берегу озера, и взгляд их блуждал между небом и водой.
– Затем, что нас, похоже, связывает больше, чем нам хотелось бы.
– А… Ну, тогда валяй.
…Барон вместе с Филей быстро гребли на шлюпке к берегу, сорвав немыслимый куш в казино на борту яхты «Орион». Кроме того, Филя по кличке Туз смухлевал в карты так нагло и так дерзко, что беглецы должны были молить небеса, чтобы им дарована была легкая смерть от пули со смещенным центром тяжести. Но с яхты отчаянно мазали, хотя палили из десятка стволов, трезвые и пьяные. То ли это был не их день, то ли шлюпка оказалась заговоренной. Стрелки теряли уверенность, били, скорее, на пустом кураже, сторону беглецов уже открыто принимали плотные сумерки и приличное расстояние до яхты. Видно, вместе с золотом и валютой парни прихватили и сундучок с пиратским фартом.
Так бывает.
До берега оставалось уже метров триста, когда в борт шлюпки, чуть ниже ватерлинии, с сочным треском, как гарпун, цокнула пуля крупного калибра. Пробиты были оба борта; кроме того, пуля задела внутреннюю часть бедра Фантомаса. Потоки крови и фонтаны воды зловеще перемешивались, из Вениной вены толчками уходила жизнь.
Шлюпка быстро затонула. Последнее, что помнил Веня перед тем, как потерять сознание, – это свое острое сожаление о том, что он так и не трахнул весьма аппетитную блондинку-крупье, которая, конечно, обмочила свои ажурные трусики, когда увидела (глазам не поверила!), как сыграла Венина ставка «семнадцать на черное». Из набора «все» или «ничего» божественный перст простодушно ткнул во «все». Что, собственно, составляло стоимость яхты. Богатые, серьезные люди вмиг превратились в шакалов, вооруженных охотничьими карабинами. Для серьезных людей нет выбора деньги или кровь; здесь провидению нет работы, выбор всегда один: деньги, деньги и еще раз деньги. Любой ценой. То есть, ценой крови.
Первое, что вспоминается Барону после того, как к нему вернулось сознание, – это растерянное лицо Фили. Туз был не столько обрадован или потрясен, сколько растерян.
– Где мы? – синими губами прошептал Веня.
– На берегу, – тихо ответил Туз.
– На том свете или на этом?
– На этом. Том самом. То есть, мы живы пока. Как я думаю.
– Ты спас меня?
– Вода не приняла тебя, – загадочно отвел в сторону глаза Туз.
– Что произошло?
– Ты пошел ко дну, как слиток золота. Я стал тащить тебя за шею – за лысину ведь не ухватишь, будь оно неладно! Куда там! Обоих потянуло вниз. Ну, думаю, конец. Отпустил твою лакированную башку и всплыл, едва воздуху хватило. Доплываю до камней – вижу, ты качаешься на волнах рядом, как резиновый. Руки раскинул. Вот те крест. Думал, утопленник. Вытянул на берег – а ты дышишь. Лаки бой.
– Не скромничай. Ты спас меня. Просто сам в шоке, поэтому ничего не помнишь. Так бывает. От страха силы удваиваются, а память отшибает. А что с ногой сделал?
В том месте, где из вены хлестала кровь, виден был лишь намек на рубец.
Филя пожал плечами.
Веня вспомнил кожей (воспоминание было смутным, как взгляд сквозь зеленоватую толщу морской воды): к ране на его ноге прикоснулись пальцы морской женщины, не русалки, а живой земной женщины, обитающей в море. Марии, если не изменяет память, хотя глупее этого выражения в данном случае ничего не придумаешь: как можно пытаться вспомнить то, чего не было и в помине? Мария приложила указательный палец, увенчанный наперстком , к губам: мол, остальное вспомнишь потом, в спокойной обстановке. Тогда и пообщаемся.
Веня так и поступил.
Результатом воспоминаний стало убеждение: огонь его не взял, и вода не приняла – и все потому, что он пока не выполнил возложенной на него миссии. В кармане брюк обнаружен был тот самый наперсток.