ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
6
6.9.
– Тебе, я так понимаю, необходимы неопровержимые доказательства того, что твоя выдуманная история – реальна?
Оказалось, Алиса давно и терпеливо готовила меня к самому невероятному, заботясь о моем душевном здоровье.
– Помнишь, как мы с тобой познакомились? Помнишь, что было там и тогда ?
Она сощурилась.
– Где? Когда? – спросил я, холодея.
– Там. Где ты поцеловал меня в первый раз.
– Ты про скарабея?
– Не только.
– Помню. Я все помню. То кольцо, синее такое… Как оно оказалось у меня на пальце? Признайся: это ты его подбросила?
– Да нет, Господь с тобой. Не я.
– А кто же?
– Откуда мне знать? Кольца я, если честно, не помню.
– Как не помнишь? Ты еще сказала, что оно мне не идет.
– Извини, солнце мое, не помню.
– Ладно. Теперь давай поговорим про скатерть…
– А что про скатерть?
– Помнишь, там была скатерть с автографом Пушкина?
– Это у нас с тобой сейчас есть скатерть с автографом Пушкина. Раритет. Который ты притащил Бог знает откуда. И никому взглянуть на него не даешь. А тогда никакой скатерти не было.
– Ну, Алиса, ты меня еще фантазером назвала… Неужели не помнишь?
– Извини…
– Ладно. Алиса, а что еще было там и тогда ?
– Ты сейчас о чем, Платон?
Она смутилась точно так же, как Мария там и тогда .
– Ладно, забудь. Можно, я задам тебе один вопрос? Он давно меня мучает. Просто любопытно.
– Конечно. Я отвечу. Если смогу.
– Этот скарабей… Как его, кстати, зовут?
– Не знаю.
– Ага. Замечательный символ. Я так рад, что ты мне его подарила. А как он оказался у тебя?
– Ой, все это так непросто, – сказала Алиса. – Он достался моей маме от моей бабушки. А вот к бабушке он попал каким-то странным путем. Темная история. Однажды…
– Подожди. Ты мне потом расскажешь эту историю, ладно? А сейчас Алиса, у меня для тебя сюрприз. Подарок. Дай ладонь. Закрой глаза. Теперь открой.
Она разжала ладонь. На ней лежал тяжелый перстень из моего сна, тот самый, что подарила мне Мария.
– Какая прелесть! Какое… космическое кольцо! Это ведь не тот перстень, который был там ? Боже мой, какое оно необычное, это кольцо!
Алиса улыбалась. А рядом с ней стояла и улыбалась Мария (которую видел только я, Платон Скарабеев: этот признак сумасшествия не порадовал меня).
– В слове Скарабеев – 9 букв, – зачем-то сказала Мария. – Со скарабеем никогда не расставайся. Слышишь? Никогда. Это важно.
– Тссс! – цыкнул я и приложил палец к губам.
Благодарная Алиса подняла юбку – точь-в-точь как Венера: вновь женское изящество оборачивалось формой разврата. Дежавю.
Мария целомудренно покинула комнату – собственно, исчезла.
С Алисой было слаще, чем с Венерой.
Мне срочно надо было покинуть помещение и выйти на улицу.
Еще вчера отороченные черным горностаевым мехом белые тучи свежими павами проплывали пред моим изумленным и восхищенным взором.
А сегодня перистые облака были похожи на хлопья грязной мыльной пены, клочками разбросанной по голубой реке.
Что будет завтра?
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
7
7.9.
Наступило время Ч.
Для меня наступило. А возможно, и не только для меня.
Мне предстояло ответить самому себе на несколько крайне неприятных, дьявольски сложных, ускользающих от внятной постановки вопросов. Точнее, ответы у меня были, только вот я никак не мог решить, какие их них считать правильными.
Вопрос первый . Чего ради я нахожусь у Вени в самом сердце его империи?
Варианты ответов:
1) Для того чтобы победить его?
2) Для того чтобы выполнить некую миссию, от которой я не вправе отказаться?
3) Не знаю.
Вариант третий сразу отпадал в силу его унизительности для мыслящего человека. Даже если ты не знаешь, ты догадываешься, почему ты не знаешь и в той или иной степени отдаешь себе отчет, что тебе необходимо для того, чтобы знать. Культивировать незнание, неведение, счастливо приносящее катарсис, могут только идиоты. Время идиотов и нирван, кажется, безвозвратно проходит. Ну, пару тысячелетий на раскачку, не более. А может, счет уже идет на столетия. Не исключено, что и на десятилетия. Но это не суть. Время вышло.
Вариант первый?
Да, конечно, я затеял с Веней нешуточную битву, и назад мне дороги нет.
Однако сам факт сражения с Веней – это следствие, но не причина. Мотивы нашей смертельной схватки, как сказали бы бесстрастные детективы? Голая психология? Смешно. Голая метафизика? Глупо. Голая правда?
Что есть правда? И какое отношение имеет она к истине?
Что есть истина?
Искусно подвести к этому убийственному вопросу и вовремя ввернуть его, значит, загнать в тупик всех, и правых, и виноватых. Считается, что только дурак возьмется на него отвечать. А умным положено с умным видом не ведать. Не врубаться. Дескать, кто знает, тот не говорит… Говорить об истине – значит, трепаться попусту. Напрасно тратить слова.
И я, конечно, в курсе этой философской традиции. И я готов бросить ей вызов. Вот только соберусь с духом.
Остается вариант второй?
Не знаю. О, мама дорогая, да, безусловно, хотел я сказать. Остается второй вариант. Точнее так: следует начать со второго варианта. Вот вам, кстати, ниточка, за которую мы потянули клубок истины.
Итак, миссия. Во-первых, слово дурацкое, грозно-сентиментальное, затасканное и оттого подозрительно фальшивое. Иначе говоря, речь идет о том, что мне проще выполнить свою задачу, чем не выполнять ее. Суть «миссии»?
Ну, давай, чего ты мнешься. Не бойся пафоса, если без него не обойтись; не бойся банальности, если она к месту. Не бойся. Ты ведь не себя боишься и не мыслей своих; ты боишься реакции любителей нирван, малых сих, малюсеньких, решивших уравнять всех не перед истиной, а перед фактом невозможности постижения ее. Ну!
Ладно. Суть миссии…
Смешно, ей богу! То, что я сейчас скажу, для меня звучит как обычное рассуждение. Но с точки зрения какой-нибудь всемирно-исторической, здесь столько всего судьбоносного. Окей. Суть миссии – с помощью разума внятно ответить себе на вопрос, что есть истина.
С точки зрения человека, живущего на планете Земля, ответ на этот вопрос существует. Более того: уклоняться от ответа на этот вопрос есть самая большая пошлость и самое великое лицемерие. Истина в том, что высшие культурные ценности, порожденные самой жизнью, должны определять жизнь всех, нравится им это или не нравится. А высшие культурные ценности – это истина, добро, красота. Вот и все. Три категории, у каждой из которых по девять параметров. За подробностями обращаться к роману «Девять».
Вопрос второй : а почему эта миссия перенесена в логово Вени?
А потому что Веня сумел сконцентрировать суть цивилизации: бессознательно делать ставку на бессознательное в человеке, принимающее облик как бы сознательного, а именно: делать ставку на интеллект, более зависящий от души, нежели от разума. Моя миссия вообще родилась благодаря Вене, – благодаря тому, кто подписывает смертный приговор землянам.
Я не против цивилизации выступаю; я выступаю за культуру, высший этап развития цивилизации. Но если я не могу доказать это Вене – я не докажу это никому. Для них героем всегда будет Веня, но не я. Я вообще из области потусторонней – антигерой, антихрист, антимир. Анти – мое второе имя. Я, выступающий гарантом жизни, – я, мыслящая материя, воспринимаюсь как угроза. А Веня, выступающий гарантом уничтожения жизни, – он выступает как символ надежды.
Наступило время Ч.
Вопрос третий : и что мне делать?
Ответ: надо стремиться сохранить жизнь, вопреки тем, кто во имя жизни саму жизнь и уничтожают. Долг перед истиной выше долга перед людьми?
Долг перед истиной, с точки зрения разума, является долгом перед людьми.
А пафосу-то, пафосу…
А все верно. Там, где пересекаются жизнь и смерть, уместен и желателен пафос, отражающий градус мыслей и чувств. А если даже здесь здоровому пафосу не находится места, значит, смерть становится необратимой. Без пафоса о смерти говорит либо дурак, либо…
Да, пожалуй, только дурак.
Бессмертие – категория разума, означающая бесконечное продолжение жизни усилиями личности; с позиций души бессмертно только сегодня, поэтому для аленьких – это интимная категория, это вмешательство в их личную жизнь, покушение на их священное право «не понимать».
Мы состоим из звездного вещества, из той самой звездной пыли.
Вот почему Канта так волновали звезды, наш материальный состав.
А пыль и нравственность (состав духовный) – несовместимы.
Вот почему Канта так волновал нравственный закон внутри нас.
Совместишь пыль и нравственность – получишь личность.
По сути Канта волновала личность, которая вновь превращается в прах, в ту самую звездную пыль, – но духовное, сотворенное личностью, становится таким же бессмертным, как и пыль, – можно сказать, входит в состав бессмертного наряду с пылью.
На языке науки все это куда менее романтично называется функционирование закона сохранения и превращения информации.
На языке души это звучит как музыка сфер, которую нельзя трогать «руками», щупальцами разума: Бог, непознаваемая Истина, апокалипсис. Глубоко личное они путают с глубоко эгоистическим. Глубоко заблуждаются. И потому берут количеством: их много, ты один. Количество – это мера цивилизации, поэтому они все меряют количеством: чувства, мысли, счастливые дни.
Качество – это высшая мера, это приговор цивилизации – и одновременно пролог культуры.
Вот честное слово: говорить об этом неловко, потому что без пафоса не обойтись, а пафос поиска истины ассоциируется с горящими глазами глупых праведников, публики, действующей на меня тошнотворно; но не говорить об этом стыдно.
Пусть говорит разум, и замолкнут чувства?