В таком случае, мы еще не сказали о главном: когда говорит разум – чувства трепещут.
Пафос пафосу рознь.
Даже чувства мои отличаются от чувств Вени. При мысли об этом охватывает инфернальная радость, смешанная с райским страхом.
Выть хочется. На луну. От счастья.
Если хочется выть на луну, это верный признак того, что пришло время Че.
Время с любопытством остановилось. Замерло.
Бессмертие на несколько вселенских секунд превратилось в эфемерную категорию.
Что впереди?
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
8
8.9.
Наголо выбритая круглая Луна, которую время от времени закрывали полосатые тучи, висела над Плутоном огромным золотым медальоном, – казалось, свисающим с шеи кого-то огромного, невидимого, растворенного во мраке Минотавра, с недобрым любопытством разглядывающего объект, известный людям под названием планета Земля. Чудище, как известно, обло и озорно. А также лаяй барбосом.
– Смотри! – Веня бросил руку вверх (Адольф! Адольф!), дождавшись, когда сгустившаяся темнота сделает светоносное небесное тело хорошо различимым.
Оловянный обломок монеты-луны с какой-то выпуклой гравировкой на нем таинственно манил неразгаданным.
– Чей профиль отчеканен на матушке Луне, угадываешь?
«Наполеон? Сталин? Что-то римское?» – заметалась мысль, приученная видеть на деньгах профили сатрапов (сила – к силе!), ниже которых профилактически размещают петитом: «А с нами Бог…»
– Нет, нет, – отмахнулся Веня, как будто слышал слова, звучащие у меня в голове. – Мой профиль, смекаешь?
«Не может быть…» – окатило меня изнутри морозным газом. Душа, казалось, покрылась инеем.
– Может, может, – устало возразил Веня. – Еще как может.
Я вынул из кармана разменную монету, золотую луну. Ну, конечно. Тот же профиль. Как я раньше не замечал.
А Веня тем временем исполнил «Двуногих тварей миллионы» в попсовой джазовой обработке, и гимн его чем-то стал напоминать «Мурку».
Не сфальшивил ни разу.
– Ленин, Сталин, Троцкий… – начал он, отложив гитару. – Все это доказывает не правду социализма или капитализма, а правду природы человека. Власть, полученная из рук народа, – от лукавого. Единственный легитимный источник власти – это сила. Вот власть царя – я бы признал; а мандат на власть, вручаемый скопищем болванов…
– Для меня легитимна та власть, которая хотя бы отчасти осуществляет диктатуру культуры. Власть должна опираться на истину и закон более, нежели на чаяния народа. Есть только одна власть – власть Закона. Не правового закона, который, как известно, что дышло, а Закона как познанной необходимости.
– Ты, как я посмотрю, тоже не особенно благоволишь к демократии.
– Да, я не люблю демократию. Но если действовать от имени Закона, всегда будешь действовать во имя большинства, опираясь при этом на личность. Диктатура культуры, диктатура Закона – вот источник власти. Я тоже считаю, что пора перестать заигрывать с народом – но по иной причине, по иным соображениям.
– Ты просто прячешь за словами то, что я провозглашаю открыто: единственный источник власти – это сила. Чистая сила. Как таковая. Великая культура – это великая иллюзия. Это ложь. Ну, вот назови мне хоть одного великого деятеля культуры, искусства, науки, политики, – ладно, пусть не великую, просто мало-мальски заметную в историческом масштабе фигуру, которая хотя бы в первом приближении могла примерить на себя звание «приличного человека»? Этот был талантлив – но подлец; этот сукин сын – но талантлив, этот хотел как лучше – получилось хуже некуда; этот часть той силы, что вечно хочет зла, но почему-то совершает благо… И сказка про белого бычка в темных пятнах – бесконечна.
– А ты имеешь представление о том, что значит «приличный человек»?
– Конечно, имею; но это идеал, у которого нет ничего общего с жизнью, и потому вредный, лживый, недосягаемый идеал. О человеке в этой жизни судят исключительно по его социальным амбициям и по социальному результату. Всегда и только. А приличные результаты чаще всего становятся результатом неприличного поведения. Ergo: дай результат – и ты победитель. Которого не судят. Что не так? Победа. Вот я и побеждаю. А пятна… Они есть даже на Солнце, что уж тут говорить о бычке.
– Да ты философ, как я погляжу.
– А ты думаешь, что только ты философ? Да моя философия покруче твоей будет. Чему ты удивляешься? Думаешь, Вене чихать на философию, царицу наук, и он запросто отдаст ее в забаву таким разумопоклонникам, как ты? Как бы не так. Ты меня крупно недооценил. Просто в моей философии главный пункт – победа любой ценой. В том числе над такими, как ты. Никому ни единого шанса в этой жизни. Таково неписаное правило цивилизации, не так ли? Иисус любит победителей. Кто силен, тот и прав. Подтолкни падающего. Победитель получает все. Победить можно только на всех фронтах сразу. Только в моей философии появился роковой нюанс: до меня ключевым словом было победа , для меня же ключевым словом становится любой . Любой ценой. Разницу улавливаешь? Победа любой ценой означает: если нельзя победить иначе, я побеждаю ценой смерти. Меня уже нельзя победить, потому что меня ничто не остановит. Я уже не отдам, как та женщина из притчи, своего ребенка лжематери, лишь бы ребенок был жив. Мой ребенок погибнет, но он не попадет в чужие руки, ибо: только та сила является силой, которая готова победить абсолютно. И совесть у меня при этом есть, а как же. И бела она у меня, как овца тонкорунная, ибо я служу истине. Что не так? Дефицит милосердия смущает?
– Я ни слова не сказал про милосердие.
– Не сказал, так подумал.
– Я подумал о том, что бывает сила духа, рожденная глупостью. Силу надо доверять только умным. Иначе мне просто жалко людей-несмышленышей.
– Вот-вот, жалко… Все вы, как только запахнет жареным, то есть истиной без прикрас, сразу прячетесь за милосердие. Я тебе скажу, что такое милосердие. Милосердие – это своеобразный технический клапан, это момент сложной технологической цепочки, с помощью которого стравливается излишнее давление жестокости, изнутри распирающее доброго человека. Так что и я не чужд милосердия. Поинтересуйся у Марсика.
– Браво. Ты, как всякий интеллектуально развитый балбес, наполовину прав. Есть философы, а есть мыслители: это разное. Мыслитель – это умный философ. С точки зрения мыслителя, ты сейчас говорил о милосердии в понимании интеллектуально развитого циника, полуумного философа, который в человеке видит только индивида. А есть еще милосердие как момент в полной мере философского отношения: такое отношение, присущее личности, заставляет не задирать нос перед падающим, и уж тем более не подталкивать его, а просто подать руку. Главное не победа, тем более, любой ценой; главное – истина. Истина – это и есть победа. Все иные победы не просто унижают человека, они его фактически уничтожают. Ты победил всех, этих дураков несчастных, которые считают, что победителя не судят. А судят именно и только – победителя. Победил ты их – и толку? Их всех, 9 разномастных миллиардов, а вместе с ними и нас с тобой, потому что мы часть их силы, надо выводить на новый уровень. Победа может быть только общей – когда-нибудь думал об этом, победитель? И могила – одна на всех.
– Ты опять попер в свои дебри, как Че Гевара херов от культуры. Давай, слабай мне лучше что-нибудь на гитаре, Че Гевара. Давай.
– Я не умею.
– Тогда спой.
– Я не умею.
– А я умею. Я умею все. И петь, и танцевать, и убивать, и любить, и думать, и править. И тебе ли со мной тягаться? Ницше? Что Ницше?
– Ты бы не трогал этого беднягу Ницше. Ему и так досталось: мало того, что его мучили хронические головные боли, к тому же, вдобавок, его философию, и так излишне попсовую, просто залапали массы. Сам, конечно, виноват: надо было изъясняться более внятно. А то Заратустра, Заратустра… Теперь вот каждый Беня думает, что Ницше ему по зубам.
– Ницше для меня уже пройденный этап. И художественные тексты я пишу не хуже тебя. И на все лады. Хочешь – «Туз», хочешь – «Bestсовестный». И баб у меня было больше. Поуниверсальнее буду именно я, как ни крути. Никого впереди – вот мой девиз.
– Никого – в смысле пустота впереди?
– Нет, в смысле я возглавляю все живое, которое хоть на шаг, но позади меня топчется.
– Весь вопрос в том, куда ты ведешь все живое.
– Не я веду. Природа во мне ведет. Сила. А вот куда – это мы постепенно и выясняем. Недооценил меня, признайся?
– Недооценил. В том смысле, в каком можно недооценить минотавра.
– А что? Минотавр – это мощь. Мало равных. За правду хвалю. Где правда – там и сила.
– Минотавр в лабиринте – это несколько комично, не находишь?
– Минотавр не может быть жертвой по определению – вот что главное. Его нельзя изобразить без уважения.
– Ну, что ж, в той философии, которая от интеллекта, ты определенно добился высот.
– Ты хочешь сказать, что есть другая философия? Не от интеллекта? От разума, надо полагать? Это еще большой-большой вопрос.
– А если все же есть?
– Вспомни мой девиз – и отойди в сторону. Это добрый совет. Как сказал бы Заратустра, ищи свою магистраль на обочине.
– Магистраль на обочине – это путь маргинала. Это мудрый совет.
– Хорошо, пусть мудрый. Бери. Мне не жалко.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
Попытка Конца
Мне хотелось победить Веню, раздербанив всю его Империю, пустить прахом все его чаяния, циничные надежды, злые умыслы.
Не покидало ощущение, что все это колоссальное «чудо света» в чем-то подобно пушинке: его легко смахнуть, сдунуть, закрыв глаза от удовольствия; однако я бы нисколько не удивился, если бы, открыв глаза, вновь увидел за окном крепостные сооружения, которые и не собирались сдаваться. Закрыть глаза и опять дунуть? Вечный бой?
Человек – это вечный бой.
Империя может исчезнуть, как мираж, но и культура – тоже мираж, то, чего нет в жизни, но что в силу какой-то логики вещей способно противостоять фортам натуры.