— Сапоги отруси, лиходей! Прешь в чистое…
Дикой оттеснил бабку в дом.
— Тихо! — сказал он и обернулся, подергал кабель, — Товарищ инспектор, не отставайте…
Бабка осеклась, и «товарищ инспектор» как цуцик на поводке смело шагнул за порог, притопнув ботинками так, что только пыль в стороны.
— Ну, ишшите, ишшите…
Хозяйка затянула узел платка потуже и сложила ящеричьи ладошки на животе, под единственной на ее немыслимом жакете пуговицей.
Бревенчатые стены внутри были аккуратно обтесаны. Некогда скобленые добела, теперь они приобрели цвет старой кости. Широченные плахи пола застелены плетеными дорожками, круглыми половичками. Беленая русская печь посреди избы, образа в красном углу, массивный стол и лавки. В простенках, между окнами, бледные фотографии, штук по пять в одной рамке.
Старушка стояла посреди всего этого, как «половецкая баба», но, постреливающие на штангу магнитометра, глазки выдавали сомнения и беспокойство. Похоже, из всей электронной техники ей было знакомо лишь радио.
— Ну, приступим, — сказал Дикой.
До этого он старательно морщил лоб и делал вид, что внимательно осматривает помещение. Чего уж, тут осматривать…
— Товарищ инспектор, дайте питание…
Лёха с готовностью ткнул пальцем в аккумулятор, а Дикой щелкнул тумблером на приборе, заслонил ладонью окошечко, посмотрел, хмыкнул. Затем пощелкал переключателями диапазонов, покрутил верньеры настройки и калибровки шкалы и начал водить штангой над полом, постепенно продвигаясь к печи. «Товарищ инспектор» с умным, но настороженным видом, производил подстраховку и «обеспечивал питание» прибора.
Расчет имелся простой. Самогон в деревне был, есть и будет. Он и товар, и платежное средство, и бальзам от душевных ран, и лекарство от всех телесных хворей. Самогонку гнать — брагу надо ставить. А бутыль с брагой куда суют? Правильно — туда, где темно и тепло! Пусть побулькает… А где в деревенской избе темно, да еще, что характерно, тепло? Понятно — за печью! Даже летом — нет-нет, да и подтопишь! А как же! Магнитометр, конечно, к изысканию браги, а уж тем более самогона совершенно непригоден, зато вполне закономерно реагирует на всякое печное железо. Это уж непременно, будьте уверены! И пусть бутыли с брагой за печью не окажется. Самогон все равно должен быть! Есть он, есть, не может не есть!
Леха — человек от техники далекий, — в прошлой жизни своей был художником оформителем. Зачем нужен магнитометр, и каков его принцип действия он не знал, да и не хотел знать. К чему? Есть ушлый Беня Крик, к своим тридцати пяти годам изрядно поколесивший по тайге. Он и с геологическими партиями ходил, и лес валил, промышлял зверя, кедровые орехи и золото, а может и еще чего. Всяких уловок, когда из ничего делают весьма даже что-то, Беня знал много, а уж пользоваться ими в разных комбинациях умел артистично…
Запищал магнитометр. Старушка вздрогнула. Руки ее задвигались, словно им стало неудобно в прежнем положении.
— Ага, — сказал Дикой, — Что-то есть. Ну-ка, ну-ка… Понятно. Есть следы… объем… от литра до пятнадцати… За печью, вроде. А?!
Хозяйка молчала, подавленная мощью современных технологий. Это было уже хорошо. Рыльце, значит, в пушку. Нужно дожимать…
— Ну, что? — Дикой выключил прибор и приставил штангу к ноге. — Сами выдадите, добровольно, или?..
Он буравил бабку прокурорским взглядом. Она продолжала молчать, но маленький подбородок, похожий на абрикосовую косточку, предательски дрогнул.
— Ах, в молчанку играть будем! Ежегодно в стране от некачественной водки погибают тысячи людей, а она молчит тут! Несознательно и аполитично, гражданка, выступаете вы в нашем правовом поле… Налоги опять же… Товарищ инспектор…
Леха встрепенулся.
— Оформляйте протокол изъятия! Будем применять с а н к ц и и…
«Инспектор» по-хозяйски шагнул к лавке. Вынул из кармана листок бумаги и огрызок карандаша. Взмахнул локтями, как курица, выпрастывая костлявые запястья из рукавов, что, по его мнению, было необычайно официальным жестом. Воззрился на бабку и сказал:
— Фамилия, имя, отчество?
Глаза у старухи заблестели.
— Нету у меня водки. Вон бражка…
— Где? — спросил Дикой.
— А то не знашь?! Тама! За печью… — ответила она и забормотала под нос. Что-то про приборы, бога, инспекторов, черта и диавола.
Дикой прислонил штангу к стене, снял с шеи прибор и нырнул за печь. Он пошебуршил там немного и выкатил на середину горницы пластиковую сорокалитровую флягу. Леха, привстав, вытянул шею, а Дикой откинул крышку. Воздух мгновенно наполнился пронзительным ароматом знатно перебродившего варенья. Брага уже доходила…
— Так. Полуфабрикат… Значит, есть и продукт переработки. Где? — спросил Дикой с плохо скрываемой надеждой. Оно и понятно: бидон с собой не попрешь. Продукт, хотя и употребимый, и даже очень-очень употребимый, но тащить его — это нет, дудки! А потом, кто ее знает, чего она еще туда насыпала?..
— Нету у меня самогонки, — стояла на своем бабка.
— «Нету». А аппарат где?
— Да нету вам говорят, халдеи бесстыжие, Михеич…
— Ага! Тут и Михеич еще! Кто такой? Где живет?
Дикой прибодрился, но старуха замолчала намертво. Она стянула впалый рот в куриную гузку, перестала елозить руками и отвернулась к окну. Леха чуть не крякнул с досады, такой у бабки был партизанский вид. Ей сейчас хоть кол на голове…
Дикой думал иначе. Напугали они старушку достаточно. В «прибор» она поверила безоговорочно. В запале сболтнула за Михеича, будь он неладен! Значит, что? А то и значит, что нет у неё не хрена! Не врет, старая…
— Тогда так! — сказал он, — Тогда, ввиду вашего активного противодействия… Товарищ инспектор! Уничтожить полуфабрикат…
Кряхтя, Леха подхватил флягу и поволок на крыльцо. Собака принялась остервенело лаять и рваться с цепи. Порыскав по двору глазами, «инспектор» попросту спихнул духовитую емкость вниз. Фляга опрокинулась в полете набок и при приземлении остатки содержимого мощной струёй выбросило метров на пять. Собака взвизгнула, а куры в стайке переполошились.
— Последний раз спрашиваю, кто еще в деревне гонит самогон?
Дикой вышел на крыльцо, прибор висел на жилистой шее. Штангу Беня нес в одной руке, а другой придерживал на боку аккумулятор. Бабка шла за ним с неприступным видом.
— Учтите — содействие органам вам зачтется…
Говорил он это все так — для галочки. Ясно, что облом им тут вышел. Нужно что-то придумывать. Жилых дворов в деревне — не больше десятка. Одни старики. В двух местах они разжились самогонкой. Еще в трех была только брага, которую они оприходовали точно так же. Был бы «жив» их «шестьдесят шестой» — проблем нет, — смотались бы южнее. Там пара таких же деревенек. Но «газона» не было. Точнее он был, но стоял на приколе у экспедиционного лагеря, а «безрукий» водила пытался выправить сплющенный в лепешку бензобак. Прокатился за девками, мать его!
Дикой сунул аккумулятор Лёхе и стал спускаться с крыльца. Бабка посматривала то на зловонную лужу, то на грозных инспекторов. Глаза ее, утонувшие в морщинистом лице, были сухие, как пустыня Каракумы. Она выглядывала из своего платочка, словно прицеливалась…
— В Каранаково гонют… Много…
Дикой запнулся.
— Где? — он остановился, не обращая внимания на попытки пса прокусить кирзовые голенища. — Где это?
— Да верст семь будет. Во-о-он туда… — старуха махнула рукой. — Там ишшо дворов пять теплятся. На меду живут…
Леха бабке не очень-то поверил. Больно уж прищур у нее нехороший. При этом она еще улыбалась во все свои два зуба; голые розовые, как у младенца, десны блестели от слюны. Так выглядела бы лиса Алиса восьми десятков лет, уговаривающая Буратино пройтись до Поля Чудес, пошептать «Крекс, Пекс, Фекс». А ещё его смущало звучное и кажущееся знакомым название — «Каранаково». Словно обухом в лоб…
— Ну-ну, — сказал Дикой и вышел со двора.
Кольцо в калитке брякнуло.
— Нет там не фига! — сказал Леха сразу же, едва они отошли от ворот. — Врет старая!..
— Да?
Дикой размышлял. Штангу магнитометра он закинул на плечо и шагал размеренно, посматривая по сторонам. Улица заканчивалась. Впереди маячило еще три дома, но явно нежилых: у одного развалилась крыша, другой был заколочен наглухо, хотя с виду еще вполне крепкий. Последний сруб врос в землю по самые окна. Они печально смотрели пустыми провалами на здоровенную кучу всякого хлама в палисаднике, поросшую сорняками. У подножия деловито копошились куры. Забора не было.
— Точно нет! Я у Доцента карту смотрел — нет ничего!
Леха горячился. Уж чего он сейчас не хотел наверняка, так это тащить аккумулятор семь, а то и больше километров по жаре, через тайгу, по еле заметной тропке. А потом еще и назад — втрое… Сейчас он хотел полежать в тенечке. Подремать. Пожевать чего-нибудь основательного. И, конечно же, выпить! Ну, не было сил больше слушать это сладкое «буль-бульк» прямо перед носом, в вещмешке Дикого. Леха так ясно представил себе, как он, отогнув мизинец, опрокидывает в пересохший рот полстакана самогона, а потом, крякнув, вгрызается в горбушку ржаного хлеба, посыпанную крупной солью и зеленым лучком, что в глазах помутнело.
Они остановились у приметной кучи. Куры забеспокоились, но петух, сидевший на остатках забора, только приоткрыл тонкие пленки век. Дальше улица, пропетляв немного меж заброшенных огородов, скрывалась в узкой просеке. Вжикали слепни, тяжело гудели шмели. Куры возобновили свою возню. Петух посматривал ни них, как евнух, которому по долгу службы приходится торчать на солнцепеке…
— Карту, говоришь, смотрел?.. — Дикой покусывал сорванную травинку, обозревая пространство впереди. Деревня его больше не интересовала: измерено, взвешено и все такое… — Я тоже смотрел…
— Ну вот!
— Что вот?!! Ты хоть карту читать умеешь?! Это тебе не в «очко» на сигареты играть… Кстати, дай закурить…
Дикой смял папиросную гильзу. Бросил обгорелой спичкой в петуха, оставшегося безучастным, и принялся пускать дым изящными струйками, замысловатыми колечками, словно не «Беломор» смолил, а «Мальборо».