В американских фильмах, на диете из которых вынужденно сидит каждый киноман, вся массовка — читай, вся страна! — довольно часто и всегда взволнованно поднимается на защиту одного человека, попранных прав или ценного общественного завоевания. В кадре подсказкой звучит музыка — героическая, усиливающаяся с каждым тактом, — и на стороне героя, угнетенного и одинокого в начале фильма, к финалу оказывается целая толпа. Так вот, Пал Тиныч готов был стать первым из тех, кто поднимется со своего места — и бросит вызов порочной системе.
Он так переволновался, что не мог уснуть до трех ночи и стащил у Риты таблетку снотворного. Но спал всё равно плохо и во сне видел, как борется с пластмассовыми солдатами — все они были трехметрового роста и побеждали.
Каникулы в этом году начались неожиданно и быстро — как весна в классическом русском романе. Пал Тиныч отработал обязательный месяц — целый июнь писал программы, занимался с двоечниками, всё как всегда. Но вечерами он теперь сочинял собственную программу — дерзкую и даже, на его собственный взгляд, бессистемную. Он вспоминал всё, что должны знать образованные люди, — музыка, философия, астрономия, поэзия, все музы лежали в его программе обнявшись, как тела в братской могиле. Конечно, ему не хватало знаний — июль он провел в библиотеке, закрывая пробелы, а вечерами догонялся в интернете. Диана удивлялась его внезапному интересу к истории музыки, но всё еще надеялась на общее будущее и потому терпеливо рассказывала про Гайдна, Бетховена — даже про Букстехуде. В августе программа была уже почти готова, а сам Пал Тиныч — готов к тому, чтобы начать битву. Он совсем потерял и так-то еле живой интерес к своей внешности, отпустил неряшливую бороду, и маленькая девочка в маршрутке, внимательно разглядев ее, громко сказала своей маме:
— У дяди борода, как у тебя — пися!
Вечером он побрился, и на лице его убыло безумия.
Второго сентября после второго урока Пал Тиныча пригласили в кабинет к директору. Юлия Викторовна была на редкость приветлива, рассыпалась в своем бюрократическом красноречии мельчайшим бисером. Вы настоящий профессионал, Пал Тиныч, дети у вас организованные и ответственные, даже Макаров проявляет тенденцию к улучшению.
Подобный зачин обещал запятую и последующее «но», и Юлия Викторовна не подвела. Вы ценный сотрудник, но всё еще не завели себе страничку на сайте лицея. Очень прошу вас найти время и помочь нам реализовать этот проект в жизнь.
Прежний Пал Тиныч скромно кивнул бы и пошел за помощью к учительнице информатики — Оксане Павловне, которая просила звать ее просто Окса (имя, с точки зрения историка, больше подходившее реке, а не молодой женщине). Новый Пал Тиныч, находившийся в эпицентре заговора, усмехнулся. Что это, как не еще одна часть хитроумного плана заговорщиков — все мы должны быть на виду: учителя, родители, дети. За нами давно не надо шпионить, не надо тратить деньги на агентскую сеть и вербовку — мы успешно следим за другими и охотно доносим сами на себя. Например, Диана как одержимая ежедневно отчитывалась в своих аккаунтах — что ела, где была, с кем встречалась. Публикации сопровождались фотографиями и ссылками, а потом Диана бдительно отслеживала — кому понравилось, сколько человек оставили комментарии, кому понравились комментарии, и так далее…
У историка по сей день не было нигде ни странички — он даже электронную почту завел только после того, как Юлия Викторовна пригрозила ему штрафом:
— Как родители должны с вами связываться, Пал Тиныч?
Тогда он зарегистрировал ящик и действительно получал иногда письма с вопросами «Что задано по истории?» и, самое ужасное, с поздравительными виршами от учительницы литературы. Вирши были длинные, хромые, лишние слоги торчали из строк, как невыполотые сорняки, — а литераторша была обидчива и на другой день обязательно спрашивала, получил ли Пал Тиныч стихотворную открытку ко Дню защитника Отечества?
Второго сентября Пал Тиныч пошел после уроков не в буфет, где обедала Окса и ее приятельницы — литераторша, химичка, англичанка, — а на школьный двор. Он знал, что справа в кустах, за гаражами, подальше от всевидящего ока водителей, терпеливо высматривающих каждый «своего» пассажира, курят Миша Карпов и его гончие псы. МакАров их обычно чурался, но в этот день тоже оказался рядом — и как раз пытался прикурить.
— У меня к вам разговор, друзья, — сказал историк.
— А за сиги ругать не будете? — удивился Карпов.
— Буду, — пообещал Пал Тиныч, — но в другой раз.
Миша достал из кармана штанов коробочку «тик-така», потряс ею над каждой ладонью, после чего Пал Тиныч, как крысолов, вывел детей из кустов.
— Сергей, жди меня, — велел Карпов водителю, сидевшему за рулем очень новой и очень красивой машины — марка ее была Тинычу неведома. Его автомобильное развитие, а главное, интерес к подобным вещам остановились где-то на стадии «жигулей», в раннем детстве.
Пятидесятилетний на вид Сергей послушно кивнул. Он был маленький и краснолицый — голова над рулем, как на блюде.
— Вы куда это? — возмутилась Даша Бывшева. Она и Крюковы как раз закончили обед — на траве валялась гора конфетных оберток и три баночки из-под колы.
— Если уберете за собой это свинство, можете пойти с нами, — сказал историк, не оборачиваясь.
Сзади сначала зашуршало, потом затопало — гарпии неслись следом, заинтригованные. Класс еще не успел разъехаться, Пал Тиныч собрал почти всех в своем кабинете и спросил:
— Кто из вас знает, кем был Макбет?
— Это герой Лескова, — предположила отличница Катя Саркисян.
Пал Тиныч вздохнул. Всё это будет значительно сложнее, чем ему казалось. И зря, наверное, он пошел с Шекспира. Еще и с Макбета.
— Входят три ведьмы, — начал Пал Тиныч. Дети молчали, слушали, но не так, как Артем. Катя Саркисян была очень вежливой и не хотела перечить учителю. Остальные мучились, скучали, даже Вася смотрел на историка каменными глазами. Пал Тиныч волновался, забывал детали — получалась не высокая трагедия, но повесть, которую пересказал дурак.
— Зачем вы нам это рассказываете? — спросил еврейский атлет Голодец в том месте, где явился призрак Банко.
А Вася, предатель, стал издеваться, изображая:
— Я призрак Сбербанка!
Пал Тиныч ничего не ответил ни ему, ни Голодцу — рассказывал дальше, и постепенно к нему вернулась память. Целыми строками:
Лишь сыновей рожай.
Должна творить
Твоя неукротимая природа
Одних мужей!
— Это к ЕГЭ, что ли? — осенило практичного Голодца. Но Пал Тиныч не ответил — он всё тащил и тащил детей за собой во тьму Шотландии, где королева всё никак не может смыть с рук кровавые пятна.
Про пятна понравилось даже Карпову.
— Так-то нормально, — снизошел он. — А зачем нам это, Пал Тиныч?
Лишь после финальных слов Пал Тиныч объяснил: он теперь будет каждый день рассказывать седьмому какую-то историю. Про ад, например. Или про белого кита. Хотят они про белого кита?
— Главное, не про белого китайца, — пошутил Вася МакАров.
Седьмой «А» ушел в недоумении. Вася задержался рядом со столом учителя и почему-то шепотом сказал:
— Полтиныч, я знал, кто такой Макбет. Но если бы признался при этих быдлах…
— Я понимаю, Вася. Не переживай.
Пал Тиныч и раньше усложнял свои уроки — он давал русскую историю, которая шла по программе, параллельно с европейской. Ему хотелось, чтобы у детей было объемное представление — три дэ, как сказал бы Вася. Теперь же он превращал каждую встречу с детьми в ликвидацию черных дыр и белых пятен — по крайней мере в седьмом, своем экспериментальном, как он его называл про себя, классе. Пал Тиныч старался впихнуть им в головы всё, что упало с корабля — и пошло на корм рыбам, все ценные знания, принесенные в жертву самодеятельности, тестам, интернету и заговору, всё, что он знал и мог им рассказать.
— Всё это есть в сети, — недоумевал Голодец, но Миша Карпов, которому чрезвычайно понравился Данте в вольном пересказе Пал Тиныча, заткнул его встречным вопросом:
— А ты, Гошан, будешь читать это в сети?
Пал Тиныч освоил наконец, на радость директрисе, интерактивную доску и показывал семиклассникам репродукции великих картин — группировал не по мастерам, а по сюжетам, чтобы было интереснее. И понятнее.
Рождество, видите? Младенец Иисус в яслях. Да, Вася, это тоже называется ясли. И обратите внимание: вместе с Марией, Иосифом, пастухами или волхвами (это волшебники, Вася) на каждой картине — осел и бык.
Электронная указка тычет в Боттичелли, Дюрера, Брейгеля-старшего и художника, чье имя звучит как у голливудского актера — Ханс Бальдунг Грин. И вправду, всюду эта парочка — осел и бык. Зачем они здесь?
— Это мы зачем здесь? — продолжал сердиться Голодец, и Карпову пришлось швырнуть в атлета учебником истории. Попал!
— Я думаю, — почему-то шепотом сказала Соня Голубева, — что осел и бык на этих картинах — для уютности.
— Почти! — возликовал Пал Тиныч. — Они согревали своим дыханием младенца.
— А почему она вообще в таких условиях рожала? — строго спросила одна из Крюковых, кажется, Настя.
Пал Тиныч начал рассказывать про царя Ирода, показал Гвидо Рени, Маттео ди Джованни — избиение младенцев. Большой серьезный заговор, в который поверил Иосиф.
Дети молчали, Вася подбрасывал в воздухе карандаш — он всегда что-то подбрасывал, говорил, это помогает ему думать. Он даже на физру ходил с карандашом, и Махалыч боялся, что кто-то из детей напорется на него глазом.
— Жалко младенцев, — всхлипнула вдруг Даша Бывшева.
А Даша Крюкова подошла к Пал Тинычу, когда он уже отпустил весь класс, и спросила шепотом:
— А дальше что было?
— Ты знаешь, Даша, что было дальше. Иисуса Христа распяли.
— Так этот Ирод его все-таки нашел? — гневно вскрикнула девочка, и Пал Тинычу вдруг стало стыдно, что он считал ее гарпией.