Мара вставала утром, включала компьютер, разбирала почту, отвечала на звонки, решала вопросы, писала ответы, и незаметно оказывалось, что уже вечер, а она все еще в ночной рубашке. Тогда, понимая, что день уже не вернешь, она снова делала кофе, закуривала очередную сигарету и посвящала ночь издевательствам над авторами. О еде она вспоминала только тогда, когда кофе и сигареты заканчивались. Тогда она шла в ближайший супермаркет и закупала то, что быстро можно было съесть. Там же она, как правило, и общалась с народом в лице участкового.
– Вы, Марианна Сергевна, женщина, конечно, удивительная, но я все же попросил бы вас разговаривать об убийствах в более подходящих местах. Вот, например, вышли, сели в машину и расчленяйте в свое удовольствие, я вам слова не скажу! – кипятился участковый Александр.
– Машина… господи, машина! – Мара сообразила, что в ее «опеле» вторую неделю страдает торт, еще какая-то еда и подарки. Кому и от кого, она прочно забыла. Помнила только, что там была чудовищных размеров клетка для импортного попугая.
Кроме того, а это было еще хуже, она вспомнила обещание приехать на дурацкий фестиваль в город N, куда ее пригласил любимый иногда мужчина, оператор Макс. Макс грозился, что это его последняя просьба, потому что ему надоело заставать Мару в любое время суток нервно стучащей по клавишам и не реагирующей на внешние раздражители.
Максу хотелось романтики, водки и котлет. Или, по крайней мере, купания ночью после фестиваля голышом и с бутылкой сухого.
– Как бы чего не вышло! – подумала Мара, помчалась домой, покидала в чемодан какие-то тряпки и кинулась за машиной.
Елене Антоновне, Ляле, давно перевалило за шестьдесят, но по отчеству ее звал только зять. У остальных язык не поворачивался утяжелить это воздушное существо ярмом полного имени. Ляля была человеком однозначным: безропотна, бессловесна, бестолкова.
Первого июля она проснулась поздно, сердясь на себя, и вдруг поняла, что ничего не изменится от того, проснется она раньше, позже или не проснется совсем. Завтрак готовить было некому, сама она есть не хотела, и даже крепкого чаю, с которого она раньше начинала каждый день, ей теперь не полагалось. Идти некуда, делать ничего не надо. Каждое движение, каждый шаг в маленькой квартире был выучен, как театральная роль в сто двадцатый сезон. Еще одно пыльное тоскливое лето в городе, когда от жары, кажется, останавливается сердце. Ляля потянулась за валидолом, но неожиданно ей стало легче.
На дачу она давно перестала ездить. Когда Машка, внучка, была маленькая, ее звали, даже привозили на машине, Ляля сидела, нянчилась. Зять, внезапно возлюбивший съедобное сельское хозяйство, как-то исподволь извел все Лялины цветы.
– Здоровое питание, Елена Антоновна, – говорил он, поправляя модные очки, – никаких пестицидов, навоз-батюшка! Как полопаешь, так и потопаешь. Все свое, свежее. Кушайте. Сто лет жить будете!
Ляля была не уверена, что хочет жить сто лет. Ей, если честно, уже поднадоело.
Машка подросла, заневестилась, на даче по вечерам возникали шумные скандалы из-за ее поздних возвращений. Ляля тихо принимала сторону внучки, ей тоже немножко хотелось на свободу. Дочь неизменно поддакивала зятю.
– Какая скучная женщина, – как-то подумала Ляля и, поняв, что говорит так о своей дочери, дернулась. Ей хотелось быть такой, как хулиганская Машка, но она понимала, что живет так же бездарно, долго и непонятно зачем, как и ее дочь.
На дачу ее звать перестали. Дочь звонила и отговаривалась то ремонтом, то постройкой парников, то занятостью. Потихоньку общение сошло на «нет». Только Машка, рано выскочившая замуж, прибегала к бабке и теребила ее рассказами.
– Ба! – кричала она на прошлой неделе. – Прикольно! Я полечу на воздушном шаре! Пашка решил сделать мне сюрприз ко дню рождения.
– Но это же опасно, деточка, – шептала Ляля.
– Ба, когда и жить, если не сейчас. Станешь старенькой – ничего и не захочется, как тебе… Ой, прости, ба. Ну брякнула, не подумав…
– Да нет, Машунь, так и есть… Ничего и не хочется. Все уже было тысячу раз. Проснулась, умылась, позавтракала… триста шестьдесят пять завтраков умножь на шестьдесят три года…
– Ужас! – жизнерадостно вопила Машка и уносилась то кататься на мотоцикле, то махать мечами в Нескучном саду, то летать на парапланах.«Экстремалка» – так она о себе говорила. Машка рано выскочила замуж за обожаемого Пашку, одно ее огорчало – врачи говорили, что детей у нее быть не может. Вместо того чтобы лечиться, Машка ударилась в веселое безумство, жила на полную катушку – ведь ей не для кого было себя беречь, и это расстраивало Лялю.
Она подумала, что через много лет, когда не станет Машки, род их окончательно прекратится. Не то чтобы это было важно для существования вселенной, но все-таки неправильно, что их кровь, которая зачем-то тонкой струйкой бежала сквозь века, исчезнет. Уйдет в песок. Всегда думаешь, что если не дети, то внуки, правнуки сделают что-то важное, изобретут машину времени, напишут стих, полетят к инопланетянам. А теперь уже некому, не будет внуков, а значит, и правнуков, и стихов, и ракет.
Тряхнув головой и не получив, к своему удивлению, привычного головокружения, она отправилась на кухню и заварила крепкого чаю. Принесла на кухонный стол многочисленные коробочки и занялась любимым делом – стала разбираться.
В коробочках из-под заграничного печенья, конфет и духов были побрякушки. Так неуважительно, свалив все в одну кучу, Ляля именовала дешевые серебряные кольца и старинные драгоценности.
Со стены на нее укоризненно смотрел портрет покойного мужа. Муж был не похож, потому что портрет себе устроил, увеличив карточку с паспорта. Ляля по нему совсем не скучала. Как муж выглядел на самом деле, она уже забыла, а по паспортному скучать было бы как-то странно.
Муж давно был недоволен Лялей. Вернее – был недоволен всегда. Она не так одевалась, неуместно хихикала, неумело готовила, а главное – транжирила кровью и потом нажитые деньги на мороженое. Кровь и пот были, правда, символические, при их упоминании Ляле почему-то всегда вспоминались анализы, которые он трепетно и регулярно сдавал. Бедный муж с самой свадьбы считал себя смертельно больным, а в результате ему на голову упала сосулька.
Сейчас ему хотелось, чтобы она продала побрякушки и поставила ему хороший мраморный памятник, а еще лучше – бюст. Чтобы все как у людей, и даже лучше. Но Ляля жадничала, ограничившись небольшой доской, да и на кладбище она не ходила, чего ходить – там нет никого.
Кольца стали Ляле велики уже давно, пальцы утончались, стачивались временем. Стыдно сказать, обручальное соскользнуло и исчезло с тихим бульканьем, когда она мыла унитаз.
– Боюсь даже подумать, какая рыба принесет мне это кольцо обратно, – сказала сама себе Ляля и захихикала.
Да, носить их было уже нельзя. Оставить в наследство Машке? Она продаст, купит страшнейший мотоцикл и немедленно свернет себе шею. А еще хуже – на деньги наложит лапу зять, потратит на что-нибудь скучное, но экологически чистое. Зять давно уже не ел, а питался. Он внимательно читал все, что написано на продуктах, и, если какой-нибудь усилитель вкуса, идентичный натуральному, его не радовал, продукт отправлялся в помойку. Иногда Ляле до дрожи хотелось изобрести машину времени и отправить зятя в блокадный Ленинград.
– А меж тем, – задумчиво пробормотала она, – были б деньги…
Она смутно припомнила соленую морскую воду, суровое лицо капитана какого-то маленького судна, вкус вина и противных рапанов, которых кто-то жарил на листе раскаленного железа.
– …Были б деньги, я бы немножко попутешествовала.
И Ляля придвинула к себе газету бесплатных объявлений.
– Вот, Нохем Самуилович. – Ляля протянула кольцо.
Бледный чернобород бережно взял его и внимательно поднес к носу.
– Зовите меня просто пан Нохем, – любезно сказал он. – Так что побудило вас продать эту драгоценность? Болезнь? Нет, у такой очаровательной женщины не может быть никаких болезней. Долги – тоже нет, их мы победили бы тем же очарованием. Наверное, немного свободы. Да, конечно, купить свободу – что может быть лучше. Выйти из дому далеко и надолго с одной зубной щеткой в кармане, потому что все остальное можно приобрести в любом киоске. Были б деньги.
– А зубную щетку я разве не могу купить в любом киоске? – засмеялась Ляля.
– Ну должно же хоть что-то привязывать вас к дому, – заметил черный Нохем. – А иначе вы просто улетите, как воздушный шарик. И сами не заметите как. Итак, я дам вам достаточно денег за это кольцо.
– Достаточно – это сколько? – забеспокоилась Ляля.
– Вам хватит, поверьте. Вы ни в чем не будете нуждаться.
Сделка состоялась мгновенно, денег действительно было столько, что даже предположить, что когда-нибудь они закончатся, было невозможно.
– На воды едете? – печально сказал чернобородый Нохем. – На водах сейчас хорошо, тихо…
– В июле? Тихо? – Ляля язвительно захлопнула за собой тяжелую дверь ювелира. Наследственного кольца было почему-то совсем не жалко. Теперь на вокзал!
Поезд уходил ночью, на вокзале было светло и страшно. Помахивая неумытыми телами, прохаживались синеватые женщины. Вокруг них роились мужчины сходной цветовой гаммы. Цыганки продавали морских жителей в аптечных пузырьках, затянутых тонкой резиной. Если нажать на резинку, житель опускался на дно, если отпустить – всплывал. Цыганки выдавали этот факт за чудо, но сонные вокзальные дети, которым были известны основы физики, смотрели на жителя скептически.
Ляля удивилась. Это была вещь из детства, так же как восковые утки (был и лебедь, но стоил он целый рубль, и ей так никогда его не купили), пляшущие глиняные обезьянки на резиночке, пирожки с повидлом. Цыганки подходили и к ней на предмет погадать, но, не доходя, разворачивались, показывая пальцами то ли козу, то ли рога.
Ляля обошла вокзал, разглядывая витрины. Купила журнал «Учись вязать» с крючком и мотком розовых ниток.