Что такое Цзин Ша Цзуй? Как-то раз они шли по Натан-роуд, глазея на тамошние рестораны, клубы и дорогие магазины. Но на кантонском «Цзин Ша Цзуй» означает «длинная песчаная отмель» — название, которое выбрал бы какой-нибудь рыбак. А Шэ-О — на восточном берегу острова Гонконг, где богатые гуйло играют в гольф? Что значит «Шэ-О» на кантонском? Ведь же не «богатые тайпаны, играющие-в-гольф», нет?
—Нет,— хихикнула она. (Это значит — скалистый берег. Еще одно рыбацкое название.)— Я не понимаю.
Она понимала, но ей хотелось, чтобы он поговорил с ней еще.
Ему уже было пора идти на работу, и поэтому он закончил разговор, сказав, что за свою короткую жизнь он пришел хотя бы к одному неоспоримому выводу.
—Все это означает, Вивиан, что в Китае все меняется слишком быстро, чтобы это можно было остановить.
—Но здесь не Китай,— словно эхо, повторила она слова тайпана.— Мы живем в Гонконге.
Широкая улыбка осветила лицо отца — человека, неожиданно вставшего на твердые ноги, и в это мгновение он был не рабочий у штамповального станка, и не повар, и не нищий беженец, а учитель в Срединной империи.
—Гонконг — это Китай,— сказал он.— Твой Китай.
Книга перваяКРАСНАЯ ДЖОНКАИюль 1996 года
Глава 1
Обычно сойдя с самолета, Викки Макинтош прорезала Гонконг на привычной ей предельной скорости. Быстрая езда — отличное средство против мыслей. Чем быстрее — тем лучше. Задержка на таможне на этот раз покончила с этой игрой в самом начале: у нее было достаточно времени, чтобы почувствовать, что она возвращается домой, как загнанный кот с поджатым хвостом.
Репортер из сплетнюшного журнала «Тэттлер» бежал за ней, спрашивая, что привело дочь Дункана Макинтоша назад в Гонконг.
—Бизнес с тайпаном.
Она изобразила для его камеры ослепительную улыбку и поспешила дальше — миниатюрная женщина с белокурыми до плеч волосами, точеной фигуркой, тонкой талией и независимым взглядом голубых глаз, хорошо скрывавшим заманчивые мечты и внутренние сомнения. На ней была яркая майка и широкие брюки, прелестные сережки и потрясающий золотой кулон — свернувшийся дракон с большим глазом из нефрита.
Аэропорт Кайтак на острове Лантау посреди гавани, все еще недостроенный, был настоящим сумасшедшим домом. Самолет из Пекина прибыл за несколько минут до самолета Викки, и орды китайских бюрократов хлынули штурмовать такси, впрыгивали в разные очереди и пихали остальных своими липовыми пластиковыми кейсами. Поток слов на путунхуа, низвергшийся на головы таксистов-кантонцев с непроницаемыми лицами, вызвал у нее другую, слабую улыбку: своевременное напоминание о том, почему она старается утвердить позиции своей семьи в Штатах — как клана, стоящего во главе отельного бизнеса на побережье,— прежде чем Китайская Народная Республика пожрет Гонконг.
—Мисси!— окликнул ее шофер матери.
Массивный старый «даймлер» сверкал в этом хаосе, как скала в бушующем море. Шофер открыл дверцу, и она скользнула в салон с кондиционером.
—Добро пожаловать домой, Мисси.
—Слава Богу, я вижу тебя, Ай Пин. Где моя мама?
—Тай-Тай сказала, что она будет в отеле «Пенинсула» пить свой утренний кофе.
—Господи! Я собираюсь встретиться с Хьюго. Давай поспешим!
Ай Пин повел машину к мосту Коулун. Викки упорно нажимала кнопки телефона. Отчаявшись застать брата дома, она наконец позвонила ему в офис. Было полдесятого утра — почти на двенадцать часов больше, чем в Нью-Йорке, и на десять градусов жарче — влажное субботнее утро июля 1996 года.
—Мама наверняка меня сразу не отпустит. Давай встретимся в половине двенадцатого.
—А почему бы нам не поговорить на борту?
—Что ты имеешь в виду?
—Мы плывем в Манилу сегодня днем.
—Плывем?Но я здесь по делам своего отеля.
—По делам отеля? Ты прилетела занять кучу денег?
—Ах ты, шельмец!— засмеялась Викки.— Младшие работают, а старшие сидят себе дома и в ус не дуют.
Она и Хьюго быстро стали друзьями, работая вместе. Ее старший брат был в Гордонстауне, а затем в армии, когда она подрастала. Хьюго пребывал в блаженном неведении относительно их соперничества за одобрение отца.
—Разрешите представиться: Шельмец-старший.
—Пошел ты знаешь куда! Я и так провела восемнадцать часов в самолете, чтобы еще куда-то плыть.
—До Филиппин четыре дня. Отец всецело в твоем расположении — он будет твоим собеседником, который никуда не сможет скрыться.
—Ты прав… Господи, подожди! Ведь сейчас сезон тайфунов. Он что, спятил?
Июль был рискованным месяцем для плавания по Южно-китайскому морю.
—Тайпан сказал — проскочим,— с невозмутимым видом ответил Хьюго. Этот непроницаемый тон он усвоил для себя на те случаи, когда нужно было передать кому-нибудь распоряжения отца.
Викки опустила дымчатое стекло, чтобы взглянуть на небо. Оно было голубым над клубившимся в гавани туманом, но кое-где, очень высоко, тощие облака заволакивали его стальной пеленой. По колыхавшимся хвостам лошадей можно было понять, что порывами налетал восточный ветер.
—Но сначала мне нужно поговорить с тобой, Хьюго.
Прежде чемвсе они отправятся в плавание, и наследник Хьюго попадет под влияние чар отца. Брат согласился встретиться в баре яхт-клуба. А теперь, зная, что мать будет выглядеть потрясающе, Викки нужно заняться своим макияжем.
Как это типично для отца, думала Викки. И еще: он никогда не забудет, если она потеряет отель. Простит — может быть… Но она всегда будет читать намек на свой провал в его глазах. Неважно, что Макинтоши, словно дети в дремучий лес, шагнули на арену жесточайшего нью-йоркского гостиничного бизнеса и заплатили слишком много за красивый старый дом всего в одном квартале от самого престижного района. Неважно, что один быстротечный сезон «Голден» был лучшим отелем в городе. Манхэттенский клуб деловых женщин устроил торжественный вечер в честь Викки и ее изящного вклада в развитие гостиничной индустрии Нью-Йорка. Под словами «изящный вклад» подразумевался ее успех в переговорах с профсоюзом, позволившим выписать образцово вышколенный обслуживающий персонал из Гонконга.
Неважно, потому что, сделав смелый рывок в надежде закрепить свой успех, купив легендарный отель «Плаза», она споткнулась о подводный камень в экономике. Неважно, что дерзкая женщина была способна на мужской поступок. Она должна была предвидеть это.
Она перехватила взгляд Ай Пина в зеркале.
—Как дела, Ай Пин?
—Очень скверно, Мисси. Говорят, китайские войска пересекут границу, если будут продолжаться беспорядки.
Гонконг всегда пек, как блины, самые свежие и ядовитые сплетни в Азии, и старый шофер-китаец, ярый любитель почесать язык, болтал без умолку. Викки сравнивала его полоумный рассказ — словно речь шла о конце света — с тем, что слышала в аэропорту.
—Я слышала, что Китай собирается просить англичан остаться после переворота управлять гражданской службой.
—Я тоже слышал,— радостно подхватил Ай Пин и начал рассказывать еще более дикую байку о том, что будет твориться, когда Великобритания передаст Коронную колонию Гонконг Китайской Народной Республике после «переворота» — на языке Викки, или «смены флага», или просто «девяносто седьмого» — как называл это Ай Пин.— Говорят, Ту Вэй Вонг — сэр Джон Вонг Ли, миллиардер, самый богатый судовладелец и самый жадный до преумножения своей недвижимости магнат,— собирается начать закапывать мусор в Козвэй Бэй — самой безопасной во время тайфунов бухте, где королевский яхт-клуб Гонконга держал на якоре свои суда со времен «опиумных войн». [4]
—Как моя мама?— перебила его Викки, приближаясь к главному.
—Тай-Тай чувствует себя превосходно, Мисси.
От Викки не ускользнул его осторожный тон, и она испугалась, что это означает — мать снова начала пить.
—А Хьюго и Питер?
—У братьев все отлично, Мисси. У мистера Питера новая девушка.
—Да, я знаю. МэриЛи.
Питер писал ей о ней — в довольно радужных тонах.
—Ли — хорошая семья.
—А как мой отец?— спросила она наконец, когда Ай Пин направил «даймлер» к роскошной стоянке у отеля «Пенинсула».— Как мой отец?
—У тайпана дела идут прекрасно, он чувствует прилив новых сил,— ответил старик, взглянув в зеркало на нее. Но прежде чем Викки успела спросить, что он имеет в виду, швейцары из «Пенинсула» — мальчишки, одетые в белую униформу,— бросились, чтобы помочь ей выйти из машины.
—Добро пожаловать домой, Мисси,— усмехнулись они.— Тай-Тай ждет.
Холл отеля был бежевый с позолотой, просторный, с высокими потолками. Викки украдкой отыскала взглядом столик матери и направилась к ней, но потом, приглядевшись повнимательнее, быстро спряталась за резную колонну. Совершенно очевидно — Салли Фаркар-Макинтош решила, что ее дочери понадобится больше времени, чтобы выбраться из бардака аэропорта, и она может спокойно выпить бокал-другой утреннего шерри.
Викки ждала с бьющимся сердцем, с какой-то странной пустотой в голове, не в силах встретиться с матерью лицом к лицу; она заметила взгляды официантов, ждавших, когда та осушит свой бокал. Их было трое, наготове — потому что мать была воистину имперской особой. Все в Салли Фаркар-Макинтош — начиная с манеры скрещивать длинные ноги и кончая разворотом плеч и высоко вскинутым подбородком — наводило на мысль, что у этой важной кавалерственной красавицы есть в гавани эсминец, который только и ждет ее знака в случае, если туземцы окажутся недостаточно почтительными или расторопными.
Она была белокурой и загорелой, гораздо выше Викки, с россыпью веснушек вокруг глаз и царственным загибом кончика носа. Будучи довольно крупной, она обладала даром зрительно приуменьшать свои аксессуары, нечто вроде оптического обмана, так, что ярко-красный лак для ногтей и каскад золотых украшений — многочисленные кольца, браслеты с бриллиантами, большая ажурная цепочка, серьги и часы «Роллекс» — казались не грешащими против чувства меры. Вполне респектабельно.