—Ты не понимаешь ее. Викки…
Вивиан перебила его:
—Альфред. Я думаю, что ты влюблен в нее. Или это, или хуже тебя никто на свете не разбирается в людях. Я едва тебя знаю и не могу судить, которая из двух догадок верна. Но зная твою репутацию, можно предположить, что ты не страдаешь тупоумием.
Она взглянула на свои часы, решив отпустить его с крючка. Ее серьезно не волновало, что он думает о Викки Макинтош, хотя если он влюблен в нее — Бог в помощь.
Альфред положил на стол палочки, которые он нервно втыкал в меренги.
—Она — одинокая женщина. И она щедрая, великодушная женщина. Но она не может легко общаться с людьми, и поэтому прячет свое одиночество под энергичностью.
—Она властная и своевольная, как…
—Ее отец,— закончил Альфред фразу.
—Нет,— сказала быстро Вивиан.— Нет, он не был таким. Ты не знаешь Дункана,— Вивиан отвернулась. Она почувствовала, что подступают слезы.
Альфред Цин улыбнулся:
—Я догадываюсь, что у нас есть что-то общее. Правда?
К концу марта, меньше чем за четыре месяца до переворота, атмосфера меланхолии обуяла Коронную колонию, и американский кантри и западная музыка, к которой всегда питал склонность Гонконг, вдруг взлетели на новый пик популярности. Уходя корнями в шотландскую традицию, сладко-горькая музыка успокаивала нервы экспатриантов и очаровывала китайцев, которые принимали ее близко к своим сентиментальным сердцам.
Старые записи неожиданно стали новыми любимцами, и прекрасно оснащенные киностудии превратили Пэтси Клайн и Хэнка Вильямса в поп-звезд. Они словно заново ожили в музыкальном видео, испеченном на основе клипов из фильмов сорокалетней давности, которые раскрасили, компьютерно наворотили и набили лазерной пиротехникой. Записи Вилли Нельсона шли на «ура» и каждый филиппинский оркестр в колонии шлепал по округе в ковбойских ботинках и шляпах и стряхивал пыль с гитар прадедушек.
«Я сошел с ума» было хитом номер один; «Воскресная утренняя прогулка» сочилась из радиоприемников такси, водители которых никогда не были в церкви и никогда в жизни не бродили тихо и спокойно по улицам; «Я так одинока, что могу заплакать» шныряла среди толпы на рынках. Но самые забойные хиты крутились на радио экспатриантов, и дюжины кантонских станций вторили им потом, гоняя «Сладкие мечты». Даже неторопливый свинговый оркестр в отеле «Мандарин» попал в эту струю, и уши Викки невольно заглатывали его звуки, когда она взбиралась наверх по лестнице на утренний чай с ВивианЛо.
Вивиан послала вежливую записку из Шанхая, сообщая, что она наткнулась на Альфреда Цина, и предлагая встретиться и поговорить, когда она вернется в Гонконг. Викки ответила тоже вежливой запиской, и теперь они наконец собирались встретиться.
Она увидела Вивиан, терпеливо ждущую в короткой очереди позади нескольких туристов. Она казалась чопорной и правильной в красном костюме из шелка и очках в золотой оправе.
—Я закажу нам столик.
—Не о чем беспокоиться. Это займет одну минуту.
Викки приподняла бровь в направлении хозяйки ресторана, и та бросилась к ней с излиянием слов:
—Пожалуйста, идите сюда, мисс Макинтош. Как мило видеть вас здесь опять.
—Добрый день. Это Вивиан Ло — старый друг Макинтошей-Фаркаров.
—Очень рада познакомиться с вами, мисс Ло. Извините, что заставила вас ждать.
Вивиан заказала зеленый китайский чай. Викки попросила дерджилингский.
—Посмотрите на нас,— сказал она, заметив, что Вивиан выглядит очень хорошо — блестящие волосы и здоровый румянец на щеках.— Две дамы пьют чай, и за ними никто не ухаживает.
—Я иногда думаю, как это бывает, когда к тебе всегда относятся так по-доброму,— сказала Вивиан, кивая, чтобы успокоить хозяйку.
—Извините.
—Так, ничего. Просто мимолетная мысль.
—Вы имеете в виду, что это как вырасти дочкой тайпана?— спросила Викки.— Потрясающе — что касается внешнего мира. Но дома родители — то, на что они похожи, а не то, что они есть на самом деле.
—Беженцы.
—А кем они были до того, пока стали беженцами? Знаете, это забавно, но я не знаю о вас кроме того, что отец сказал, что вы были стипендианткой.
Она чуть не сказала, что Вивиан была «одной из стипендиаток», но вовремя спохватилась.
—Мой отец был учителем в Китае.
—Аристократ.
—Учительство потеряло свою высокую марку во время «культурной революции»,— сухо ответила Вивиан.
—Тогда что же он делал в Гонконге?
Викки увидела холодную ярость в глазах китаянки, похожую на свет, который сияет сквозь алмаз, и поняла, что ей лучше сдержать свой покровительственный тон, если она хочет заключить мир.
—У моего отца было несколько работ в Гонконге. Он был оператором штамповального станка днем и готовил в ресторане по ночам. Потом моя мать помогла ему начать ряд дел, которые не удались. Наконец он стал вырезать печати, заведя свой маленький магазинчик на Вестерне,— итак, его история кончается счастливо.
—А ваша мать?
—Она эмигрировала в Канаду в прошлом месяце, в Торонто, вы знаете. Она не смогла попасть в Штаты. Я боюсь за нее. Торонто показался мне холодным городом, где чувствуешь себя одиноко.
—Альфред Цин говорит, что там есть большой китайский квартал.
—Здания слишком низкие и расположены далеко друг от друга. Это не гонконгский Чайнатаун. Он кажется таким распахнутым. Слишком много неба, если вы понимаете, что я имею в виду. Как бы там ни было, я поселила ее в славной квартирке. Но я за нее беспокоюсь. Люди с деньгами селятся в пригородах. Этого она не может себе позволить. А когда я предложила ей помощь, она сказала, что пригороды еще более жуткие, чем сам город. Она сказала мне: «Шанхай, Кантон, Гонконг, а теперь — Торонто. Вся моя жизнь». Понимаете, она любила свой Шанхай.
—Вы когда-нибудь отвезете свою мать назад в Шанхай?
—Теперь Шанхай дыра. Пекин разрушил его.
Вивиан наблюдала, как дочь тайпана слушала ее с вежливым выражением, словно зафиксированным лаком на лице. У Виктории нет ни малейшего представления о том, о чем она говорит,— Вивиан набросала только внешнюю канву жизни ее семьи. Важные вещи она никогда не скажет; дурные привычки матери и страх ее отца были слишком значимыми — одними из главных вещей в ее жизни, чтобы она стала обсуждать их даже с ближайшей подругой, не говоря уже о враге. Только любовник может слышать такие вещи.
Виктория нуждалась в Вивиан из-за завещания Дункана.
Но вот чего Викки, очевидно, не понимала, так это того, как отчаянно Вивиан нуждается в ее помощи, чтобы закончить дело Дункана. Дункан хотел защитить ее. Из чувства любви и старомодного западного рыцарства он никогда не говорил ей, где он спрятал доказательства против Ту Вэй Вонга и министров Чена. Он дал ей ключ от сейфа в гонконгском и шанхайском банках, где лежал список имен каэнэровских бюрократов и номера их счетов в швейцарских банках. Но это была малая доля — просто нечто, что можно отдать в случае, если произойдет самое худшее и Ту Вэй Вонг настолько обозлится, что станет пытать ее.
Основные доказательства были где-то спрятаны, и если этот секрет не умер вместе с Дунканом, тогда Виктория, последний человек, который видел его живым, наверняка должна знать, где они находятся.
Она должна уговорить Викторию позволить использовать их, и только поэтому она согласилась встретиться за чаем в отеле «Мандарин». Ее единственное оружие было внутри нее — ребенок Дункана, который уже начал шевелиться. Она никогда не хотела ребенка раньше и не ощущала никакого материнского чувства. Теперь же это было радостью всей жизни, центром, вокруг которого вращалось все — ее могучая связь с возлюбленным тайпаном.
Взгляд Виктории был прикован к ней, изучал ее тело, чтобы увидеть признаки беременности. Она глубоко вдохнула, коснулась губами чашки с чаем и сказала:
—Мне потребовалось время, чтобы осознать то, что вы носите в себе мою сводную сестру.
—Да, это любопытное обстоятельство,— осторожно согласилась Вивиан.— Мы связаны, не так ли?
—Что ж, это не исключено,— ответила Викки так же осторожно.— По крайней мере, мы можем согласиться в том, что стремимся к одной цели.
Вивиан откинулась на стуле, слегка восхищаясь тем, как умно Виктория взяла в свои руки инициативу. Она кивнула.
—Наше благополучие зависит от хана.
Гнев блеснул в глазах Виктории. Хан давал возможность примазаться к Макинтошам-Фаркарам — истинному намерению Вивиан.
Вивиан смягчила напоминание, сказав:
—Будущее Макфаркаров в Гонконге повлияет на всех в вашей семье, включая вашу сестру.
—На всех нас,— согласилась Викки с мрачной улыбкой.
—Как и на будущее самого Гонконга.
Теперь настала очередь Викки откинуться на стуле и созерцать, какие шаги предпримет Вивиан. Около ступенек филиппинцы пели под скрипки «Я в расстроенных чувствах». Официанты сновали мимо, нося изысканно сервированные подносы с чаем к соседнему столику, где сидели пять хорошо одетых членов неофициального «клуба судовладелиц». Они делали вид, что заинтересованы беседой о водоизмещении своих кораблей, а на самом деле бросали искоса взгляды на Викки. Дюжины слухов носились по Гонконгу — о завещании Дункана Макинтоша, и Викки намеренно выбрала эту далеко не приватную встречу. С одной стороны, она хотела представить картину сплочения Макфаркаров и этой — другой, а с другой стороны, она специально выбрала место, где ни при каких обстоятельствах не сможет позволить потерять контроль над собой. Она делала вид, что поглощена беззаботной улыбкой, адресованной ее приятельнице Линде, самолюбивой филиппинской китаянке, которая открыто уставилась на Викки. Но Вивиан только что подтвердила ее худшие опасения, что Вивиан намеревается использовать свою новую власть у Макфаркаров для достижения своих политических целей.
—Будущее Гонконга — не в наших руках,— сказала твердо Викки.— Будущее Макфаркаров — вот наша очень реальная проблема. Мы не можем изменить то, что меняется само, но мы можем изменить Макфаркаров, чтобы они могли принять вызов.