–
Так в чем мораль?– спрашиваю я.
Пьяный человек опять затянул почти потухшую сигарету:
–
В одном городе жил парень. Он мечтал встретить девушку, лучше которой не было бы в целом мире, чтобы целый мир возложить у ее ног. Он знакомился, общался, встречался, влюблялся и любил безо всякой оглядки. А девушки одна за другой отказывали ему, или если не отказывали, то повстречавшись с ним пару недель, просто уходили от него. Безвозвратно. И его чувства разбивались об их каменное равнодушие, об их пустые желания, и о свою недостижимую мечту. Разбивались и падали вместе с невыплаканными слезами в сухую истощенную землю. Так он стал геем.
–
Да, выход всегда есть. – подтверждаю я. – Всегда.
И тут рассказываю я. Пьяный человек слушает внимательно, не перебивает, его очки блестят от огней камина.
“Все дело было в….
***
Сердце не бьется, голова не думает.
Глаза – два маяка жизни, которые остановили свой бег.
Глаза – потолок. Потолок – глаза.
Потолок белый, как коридор, ведущий на ту сторону жизни.
И на этом белом потолке тени от трех прутьев на недостижимом окне, как три охранника, стерегущие покой мертвеца, неподвижных и уверенных в своей силе и способности остановить любого, кто посмеет нарушить его покой, или оградить любого от бешенных истерик этого заключенного навечно. Сладкий сон – сон мертвеца.
И этот мертвец – я.
На белой стене – осколок жизни. Прозрачные крылышки шевелятся то ли от ветра, то ли от того, что это все таки осколок жизни. И немного подрагивая переносят маленькое черное тельце с белого потолка на белый потолок.
Длинная черная полоса однообразного свиста проходит через голову от уха до уха, и наматывается на пальцы, не отрываясь и не запутываясь в узел.
Песчаные странники – лучи Солнца, купленного мной в супермаркете, бродят от окна до того, что от меня осталось, и возвращаются назад – к Солнцу, передают ему вести о том, что меня уже нет, что я уже не та, что я уже не здесь.
Солнце печалиться и уходит, оставляя записку: «Я умерло, не ищите меня»
Осколок жизни падает мне на нос и потирая лапками пристально смотрит мне в глаза.
–
Что ты хочешь от меня муха? – спрашиваю я. И ветер приносит мне запах отцветших роз и слова, слова, слова…
–
Будь со мной, будь со мной – еле слышимый голос Пустыни
Как зов жизни, как новый рассвет, как новая лампочка в разбитой люстре.
Захотелось кому-то жить.
И жизнь поскучнела.
И жизнь обуглилась.
И жизнь рассыпалась на осколки.
Осколок жизни вместе со словами, которые принес ветер, улетела за окно, за горизонт. Мимо городов, мимо катастроф, мимо любви. К Пустыне.
***
Их было у нее много. – рассказываю Пьяному человеку, – Как и у того парня-гея. Но на всю жизнь останется только один.
Пять
Сегодня вырывала из себя Демона.
Маленький с продолговатой головой и туловищем, почти как муравей, но с четырьмя лапами и зеленый, как самая зеленая в мире тоска, с крепкими мелкими зубами и цепкими лапами. Он вцепился в позвоночник, вцепился в сердце, высасывал душу.
Я хватала его обеими руками и вырывала из тела. Держа на вытянутых руках и уворачиваясь от его зубов и когтей, изнывая от его противного пронзительного визга, искала под подушкой спички.
Потом, поднимала его, сжигала его дотла и выбрасывала пепел через форточку в дождь. А он возрождался из моей души и вновь пил мою кровь.
Я молила пощады и помощи у Бога.
Я меняла веру с христианской на буддийскую.
Я рвала свою плоть.
Я зализывала эти раны.
Но раны вскрывались вновь и вновь.
Приносили новую боль и новое знание.
Если моя вера не измениться, дождусь ли я пощады у Бога?
–
Кто ты? – спрашивала я у Демона.
–
Я – часть тебя – отвечал он, – я не могу жить вне тебя.
–
Ты мне не нужен, давай ты умрешь, – предлагаю ему.
Он кусает меня за большой палец и отвечает:
–
Я не могу умереть. Я умру только с тобой.
–
Ты уверен? – он дико мотает головой, черные глазки весело блестят на свету от тусклой комнатной лампочки.
–
А я нет. Я знаю, как тебя убить.
–
Ха!!! – он дико смеется, топая ножками и хлопая от радости в ладоши – Знаешь, как меня убить? Ну и что?
–
Тебя можно убить ответной любовью. Только горячее сердце любимого человека может убить тебя.
–
Ха-ха-ха-ха-ха… – продолжает он хохотать, издеваться надо мной – Его горячее сердце я выпью, а ответную любовь сожру вместе с тем, что от него останется! – кричит он, – Но мне просто смешно!!! Ты же сама знаешь, что ты никогда не найдешь себе ответную любовь!!!! Ты же знаешь как это не реально!
–
Это реально, – кричу я на него, – Я верю, это когда-нибудь случиться!!!
–
Когда? – спрашивает демон, – когда вырастишь сына, который никогда не будет зачат?
–
Пашел на фиг!!! – кричу я ему и поджигаю последнюю спичку.
–
Сама пошла! – орет на меня Демон, выглядывая из ярко-красных языков пламени, – ты же знаешь, что это моя родная стихия, я так не умру!
–
Вали к черту!!! – выбрасываю пепел из форточки…
Вместе с шелестом листьев, вместе с далеким ревом машины, вместе с сонным лаем собак, доноситься до меня противный писклявый смех моего Демона. Я ложусь на кровать и жаркой летней ночью укутываюсь с ног до головы в теплое одеяло. Демон настигает меня и тут, и я начинаю молить Бога о смерти.
Больно.
***
Банк был очагом безумных страстей.
Жены выстирывали и выглаживали их, в основном пузатых, местами престарелых, иногда лысых дядек. Вымывали, делали дорогой маникюр, причесывали и поливали духами. Как алчные нумизматы восстанавливают старые монеты до состояния новых, жены вычищали своих благоверных до блеска в ноздрях и ушах, лоснящихся шеях и блестящих усах. И при этом они не знали, даже не догадывались, что делают их мужья на работе.
А они в ответ приходили на работу и влюблялись в молоденьких сотрудниц– вчерашних студенток, шептались с ними на своих и чужих рабочих местах, заманивали в темные углы и насиловали, избегая пристальных взглядов камер наблюдения.
Думали, спрятались и никто ни о чем не узнает и даже не догадается.
Но вокруг все всё знали. И так. Без камер.
Любопытные носы старых, потертых в банковских боях перечниц вынюхивали влюбленности, как настоящие ищейки. По запаху. Вытаскивали наверх. И осуждали. И увольняли.
Но это не останавливало потоки сексуальной энергии, льющейся из дверей и окон кабинетов прямо в коридоры и на темные улицы.
И молодые девочки безумно влюблялись в матёрых, уже сделавших себе карьеру, мужиков-начальников отделений, управляющих и их заместителей, молодящихся военных пенсионеров из отделов охраны, инкассации и безопасности, с машинами, домами, собственным бизнесом и золотыми кольцами на безымянных пальцах. Опустошенных и безудержных в своей страсти.
Это было опасно. Это было страшно и не правильно. Влюблятся в таких. Сильных. Красивых. Уверенных в себе.
С голубыми глазами.
Ободряющей улыбкой.
«Скажи ему, скажи ему, скажи» – шепчут часы на столе,
«Скажи ему, скажи ему, скажи ему, скажи ему», – кричат камни в аквариуме.
Синусоида реальности не стабильна, значение Х не постоянно.
«Скажи ему, скажи»
Стараешься вести себя естественно, но зажат, как робот, улыбка по программе “Надо держатся”, взгляд скользящий, но цепкий, как пьявка.
Захожу к нему в кабинет. Дрожат руки. Пытаюсь это скрыть толстой пачкой бумаг.
«Скажи»
Не скажу ему.
Не покажу.
Зам отрывается от своих бумаг и смотрит на меня.
Смотрит внимательно.
Чуть улыбается.
Дьявол в овечьей шкуре.
–
Что там опять? – спрашивает.
–
Бумаги подписать. Кредиты даём.
–
Кому?
–
С того кредитного.
–
Обед уже. Пойдем, попьем кофе?
Где-то хлопнула дверь.
За открытым окном зашумели ветви деревьев.
Атака была слишком внезапной.
–
Мне работать надо. Большой кредит посчитать надо.
Улыбается. Смотрит.
–
Так что без обеда сидеть будешь?
Кровь стучит в висках.
Еле стою на ногах.
“Держись.”
–
Если придётся.
–
Умница?
Смеется с меня.
Стараюсь быстрее закончить разговор, и опять ищу повод, чтобы зайти к нему в кабинет.
Еще одна бумажка на подпись, еще одно неотложное кредитное дело.
Подписывает. Разворачиваюсь. Ухожу. Быстро, как только могу.
Спиной чувствую, как он расплавляет взглядом одежду на моей спине.
Захлопываю дверь.
Влюбляюсь по уши.
Сегодня лягу спать в восемь часов вечера, а усну может быть только под утро.
Буду плакать, реветь в подушку.
Нельзя, но люблю его.
А он – женат, есть дети.
Он любит.
Нельзя.
Врет.
Слезы смешиваются с ложью.
Все зря.
Кофе с коньяком перестает быть «праздничным».
Гладишь, мнешь свои груди, находишь чьи-то чужие руки, лижешь чей-то незнакомый язык, втягиваешь в себя чужой эгоистичный член.
И вызываешь такси за полчаса до полуночи.
Говоришь ему, этому незнакомому-чужому: завтра на работу, рано вставать.
А он говорит: завтра созвонимся, может быть послезавтра.
Говорю: нет, больше никогда.
Но потом вспоминаю о нем на следующих, внезапно наступивших, выходных, и звонишь опять незнакомому-чужому.
***
Потом звонят испуганные клиента: