Аплодисментов не было. В зале шептались, стали наклоняться друг к другу. Сдержанный гул возник в рядах. Похоже, все сочувственно отнеслись к речи агронома, согласились с ним. Действительно, сколько же можно мириться с постоянной нехваткой всего необходимого, с работой на одном «давай-давай», тогда как хлеб требует не столько призывов, сколько уважительного к себе отношения, современной технологии без провалов.
Всех интересовало, что ответит Глебов.
Он повел себя более чем странно.
— Кто у нас следующий? — Аркадий Сергеевич заглянул в список. — Калашников, секретарь парткома совхоза «Новый свет». Давайте. И, пожалуйста, ближе к повестке дня. Помните о регламенте.
Сказал так, словно бы не слушал Савина, пропустил его выступление мимо ушей. Не было такого. Вообще ничего не произошло.
За Калашниковым выступило еще пять или шесть человек. Все они, так или иначе, повторяли мысли Савина, но уже в мягкой форме. Они просили, только всего. Да, кое-чего нам недостает, мы просим обратить на это внимание, но независимо от этого «кое-чего» уверены в успешном проведении уборки и сделаем все для выполнения взятых на себя обязательств.
Заключая прения, Глебов произнес речь, в которой тоже вернул всех слушателей к привычным понятиям и делам. Выразил, и довольно резко, свое неудовольствие ходом сенокоса, сказал о недостатках в подготовке людей и машин к уборке, потребовал полной мобилизации для быстрого выполнения плана продажи хлеба, упомянул о роли агитации и соревнования, которое должно стать, разумеется, массовым. Единственное, о чем забыл, — это о выступлении кудринского агронома.
Расходились с ощущением неудовлетворенности. Ожидали споров, новых решений или хотя бы обещаний. Но все осталось как было.
Дьяконов молча забрался в газик, поерзал на сиденье возле шофера, подождал, когда усядется сзади Михаил Иларионович, вздохнул и сказал: «Поехали». Всю дорогу молчал, не хотел при шофере. Савин тоже помалкивал, смутная тревога беспокоила его. Но было что-то и облегчающее, приятное: ощущение исполненного долга. Выплеснулось! Он смотрел, как по ветровому стеклу ширкал туда-сюда дворник, счищая дождевые струйки, и вдруг скучным голосом сказал:
— А дождь все идет…
Дьяконов не ответил. Только еще раз вздохнул и ссутулился перед угрозой природных стихий.
Когда вышли из машины и шофер уехал, они потоптались на пустой деревенской улице. Заводить разговор о прошедшем не хотелось, понимали — не время. И все-таки Дьяконов не удержался:
— Жди неприятностей, Ларионыч.
— Жду. Чего другого, а их искать не надо. Сами являются.
— Напросился. Теперь мне что? Другого агронома подыскивать на твое место?
— Зачем же торопиться? Перед уборкой агрономов не меняют. Подождешь до осени, помучаешься со мной. Потом и найдешь.
— О себе подумал?
— Рядовой. Необученный. Бригадиром в Лужки.
— Ладно тебе на ночь глядя! Иди спи. Жаловался на бессонницу? Вот она тебе даст! Поворочаешься с боку на бок…
Говорил вроде сердито, а руку пожал крепко, с чувством. И стоял у савинского дома, пока за агрономом не закрылась входная дверь.
Катерина Григорьевна не ложилась. Сразу вышла в переднюю, поежилась от холода, хлынувшего в двери, сказала:
— Закрывай скорей, такая осень среди лета! — Она стояла в тапочках на босу ногу, но в платке на плечах.
— Иди спать, я сам поужинаю. — Савин сел на скамью у дверей и стал разуваться.
Мокрый холод тянулся сюда из открытой форточки. Мелкий обложной дождь шепелявил по листьям рябины у крыльца. Большая лужа, вся в крапинах, разливалась под освещенным окном кухни. Ничто в природе не напоминало о молодом лете. Было так темно, как редко случается в конце июня, когда ночи самые короткие и солнце едва успевает прятаться за горизонт.
Над всей обширной землей России толстым одеялом висели дождевые облака. Что будет с полями, если ненастье продлится до уборки?..
8
Чудесно устроен человеческий организм!
Михаил Иларионович считал, что в эту ненастную ночь, после высокого нервного потрясения он не уснет, проваляется с открытыми глазами, как это часто случалось, до самого утра. И весь следующий день будет сам не свой. Но стоило ему войти в дом, поговорить с женой и выпить свежезаваренного чая с пряниками, которые он любил, как тихая усталость начала обволакивать его, туманить голову и тянуть в постель. Он еще немного поговорил с женой, протяжно зевнул и сказал, что смертельно устал за этот чересчур наполненный день. О том, что происходило на активе, не упомянул и словом.
Лишь когда разделся и лег, перед ним пронеслись, путаясь и размываясь, события минувшего дня. Они тут же затянулись туманом, и он уснул на спине, чего не случалось очень давно.
Открыл глаза, когда в спальне уже светало. Чудо! Снаружи донеслись звуки проехавшей машины, чьи-то голоса. Потом все стихло, и сделался слышней монотонный, нескончаемый шепот листвы под дождем. Опять!.. И когда же кончится ненастье? Савин привычно протянул руку, взял со столика часы, поморгал недоверчиво: стрелки показывали четверть девятого. Нет, не остановились. Секундная черная стрелка резво бежала. И тут он улыбнулся. В кои веки проспал как убитый девять часов кряду! Мир давно работает, суетится, а он в постельке…
Катерины Григорьевны в доме не слышно. Понятное дело, она чем свет уехала в Лужки помогать Зине устраиваться. Хлопот с новой семьей предостаточно, тем более когда дети.
Наскоро поев, радостно ощущая душевный подъем и отдохнувшее тело, он натянул на себя покоробившийся плащ, запер двери и торопливо зашагал по лужам в правление.
— Чего не побрился? — спросил Дьяконов, здороваясь. — Или уже махнул рукой на жизню?
— Проспал, Сергей Иванович, вот какое дело. Как лег, так и не повернулся чуть не до девяти. Голова — свежей некуда, работы просит.
— Гляди-ка, что делается! А я ведь думал… Ну ладненько. С чего начнем этот дивный день? Всю ночь лило.
— Инженера не видел? Что там с монтажом сушилок? Вот что главное, если льет. Травяную муку мы и в дождь готовить сможем. Пустим на косовицу самоходки, тракторные тележки или самосвалы, дело должно пойти. Лишь бы АВМ крутились да в печи гудело.
— Муку так муку. Ты давай в Лужки, там одному Зайцеву не управиться, погляди, как помочь. Я кликну инженера и пошлю следом, если у него здесь порядок. А сам к обеду подамся в Чурово. Надо выбивать шифер и резину для самоходок. Под вчерашний разговор. Уж раз мы настырные, то спать никому не дадим.
— Шифер не удастся, бери рубероид, пленку, накроем навесы временно, чтобы сушилки не под открытым небом стояли. И понастойчивей, пожалуйста.
Они расстались. Вскоре Орлик затрусил по дороге в Лужки. Савин сидел на бричке боком, нахохлившись, опустив вожжи. По капюшону и плечам били хлесткие струи дождя. Неподвижный воздух загустел. Дышалось трудно, воздух до предела насытился водой. Вода, кругом вода. И грязь на дороге.
Ветра совсем не ощущалось. В этой промозглой тишине дождь припустился так истово, будто там, наверху, открыли все краны и целое море воды торопливо и тяжело вылилось на землю. Лужи накапливались даже на вспаханном поле, вода не успевала впитываться.
Ни о чем не думалось, так действовала погода. Напряжением воли Савин заставил себя вернуться к действительности.
Нужно пораздумать, не ошибиться. Непогода не должна остановить работу. Хотя бы заготавливать корма. Он вспомнил, как еще третьего дня, в конце телевизионной программы «Время» милейшая Катерина Аркадьевна Чистякова толковала об обширной зоне циклонической деятельности. Похоже, на этот раз ее служба не ошибалась. Циклон надвинулся на Русскую равнину с запада и, завихряясь, как она выразилась, против часовой стрелки, повернулся вокруг них и теперь идет от Волги и Камы. Если такая циркуляция продлится долго — а так случается, — план уборки придется менять на ходу. И все, что говорили об организации труда на активе, так и останется вчерашним-ненужным, потому что сама уборка оттянется на какое-то время, хлеба переспеют на корню, а зерно не подсохнет в колосе. Тут на «ура» не возьмешь. Тем более что подымется сорняк, будяки и сегодня уже выглядывают из-под ячменя и догоняют рожь. Как только зелень сравняется по росту с колосом, так и при вёдре хлеб не умолотишь. Сырое-зеленое в молотилке перемешается с зерном, и в бункер повалит каша. Что можно сделать? Только косить и укладывать хлеб в валки, не дать сору закрыть колос. А далее ловить перерывы в дожде, ворошить и подсушивать валки, обмолачивать их на месте или возить сырую кошенину под навесы, сушить, молотить и веять. Трижды трудное дело, но другого выхода нет.
Сколько годов Дьяконов и Савин требовали материалов для постройки больших навесов, чтобы непогода не заставала их врасплох и было куда свозить добро даже при таком вот дожде, особенно семенное зерно! В районе все отмахивались: сорок лет прожили без навесов, проживете и дальше. А испытаний за эти сорок лет случалось немало. Вот и теперь. Траву ведь тоже можно под крышей готовить, был бы ветерок. Что, к примеру, делать сегодня? О сене, конечно, и разговора нет, но травяную муку надо готовить день и ночь. Был бы навес. Колхоз заблаговременно купил три АВМ, небольшие, правда, сушилки, но все же… Предчувствие не подвело. Теперь скорей смонтировать их да запустить. Хорошо, если инженер приедет в Лужки с толковыми хлопцами, чтобы за считанные часы установить барабан и опробовать. Основу они забетонировали еще на той неделе. Каждая минута дорога!
Две сушилки в Кудрине, третья — в Лужках, вот и перехитрят они циклон. Сухая травяная мука и гранулы не хуже сена, если не лучше. В конце концов, мокрую траву и силосовать можно, траншеи готовы, есть силосный комбайн, три «немки», как прозвали у них самоходные луговые комбайны, легкие и удобные для работы на любых лугах. При такой-то технике только самосвалы и тележки подавай, чтобы отвозить кошенину. Ах ты, боже мой, как это он забыл напомнить Сергею Ивановичу, чтобы затребовал в «Сельхозтехнике» пять-шесть самосвалов. Эта организация любит заработки в чрезвычайных положениях! К ихнему колхозу районный управляющий Степан Петрович пока что благосклонен, должен пойти навстречу. А не пойдет, так через Глебова можно принудить, дело-то о кормах для скотины, о молоке, мясе. Наипервейшее для всех!