— Ты ж у меня работничек, — пропела она и так ласково, так нежно обняла, что Борис Силантьевич и Лапин переглянулись. Вот это жена! И вздохнули.
У хаты больного деда впритык к ступенькам стоял председательский газик, на лавочке сидели и курили два кудринских старика, оба в потертых армейских фуражках. Окна настежь, в дверях показалась и опять скрылась озабоченная Настя.
За дедовой хатой у сарая без конца взлаивала и рвалась пестрой расцветки дворняга. И вдруг завыла, сперва коротко, вперемешку с лаем, потом долго и так страшно, что Марья Тимохина остановилась и перекрестилась. Дошли до крыльца и сгрудились. Беда в доме. Старики затушили цигарки, сняли фуражки и вошли в хату. За ними потянулись и другие.
Дед лежал на широкой кровати, строго вытянувшись, с тем застывшим выражением неземного бесстрастия, которое называют маской смерти. Фельдшер нервно собирал свой чемоданчик, гремел пузырьками. Настя подошла к покойнику, положила ладошку на глаза, прикрывая веки. Слезы катились по ее щекам. Вот и еще один…
— Даже самое сильное средство не помогло, — недовольно сказал фельдшер. — Совсем слабое сердце. Просто остановилось.
Он поднял повыше шприц с иголкой, словно хотел убедить: сделано все, что в его силах.
Савина еще не было, он находился в поле, где Митя косил траву. Все посматривали на инженера, но он совершенно не знал, что надо в таких случаях делать. И тогда выступил дед Силантий.
— Царство ему небесное и вечный покой, — сказал он торжественно. — Был мой сусед и добрым крестьянином, и хорошим солдатом. Был, да вот… Вечером похороним, земляки, ежели гроб доставят. Ну, а раз так, вот вы, однополчане, — он глянул на приезжих, что стояли с солдатскими фуражками на руке, — берите, значит, лопаты да на погост. С обеда народ пойдет, сменят и пособят. А ты, сынок, — сказал он шоферу, — катай с доктором в Кудрино и расстарайся, привези домовину, чтоб нам не потемну хоронить, а сразу посля работы. Работа, она и есть работа, покойник не обидится. Ну, и попрощаемся, а ты уж, Настёна, да ты, Марья, приготовьте его в последний путь.
Все подошли ближе, постояли, поклонились и потянулись к выходу.
Собаку отвязали, она вертелась теперь у крыльца, все норовила в дом, а когда ее отогнали, забежала с дворовой стороны, села на задние лапы и завыла, устало и безнадежно. Без хозяина… Выла и глядела на тусклые окна, на людей. Неужели и они не могут помочь?..
Обеденное время сократили, выгадали минуты для подмоги двум старым, что умаялись на погосте, и гуськом пошли к сушилке, которая уже попыхивала сытым хлебным духом.
Кончина самого старого жителя Лужков не нарушила рабочего дня, только все как-то призадумались, замкнулись. Был — и нет. Жил — и вроде не жил… Даже Вася Тимохин, заменивший около сушилки мать, хмурился и выпячивал губы, силясь понять мальчишеским умом, как странно и ненадежно устроена жизнь.
Архип тем временем запустил свою машину, волоком притянул от навеса скатку старой пленки, отслужившую срок, и теперь силился раскатать ее вдоль траншеи, чтобы удобнее натягивать. В одиночку никак не удавалось, и он тихо, но самыми сочными словами обзывал самого себя. Наконец заглушил трактор и пошел к людям. Хоть на полчаса кого-нибудь.
Но там лишних тоже не было, возьми одного — и нарушится порядок. Архип посуетился, сделал вид, что ищет какую-то деталь, и ретировался, чтобы не мозолить людям глаза. И тут он увидел на дороге двух стариков в фуражках; они тихонько шли с погоста в Лужки.
— До вас я, отцы, — сказал он. — Пособите маленько.
Строгие лица обернулись и укоризненно глянули на потного тракториста.
— У нас такое дело…
— Знаю, понимаю, — он прижал руки к груди. — На несколько минут. Не с руки одному, не осилю.
И деды пошли. Втроем у них вышло запросто, пленку раскатали, прихватили тросом посередине, потом по краям, Архип заехал на другую сторону бурта, потянул в одном месте, в другом. Маленько не рассчитал и надорвал пленку, но дело было сделано, после чего все трое сели и закурили. Затягивались молча и сосредоточенно.
— Воевали вместях? — спросил Архип.
— Всю войну в одном батальоне. Там пощадила, тут догнала.
И, ткнув окурки в землю, поднялись. Архип пожал им руки и, подумав, отогнал трактор на место у заправки. Все на сегодня!
Часам к восьми все сошлись около сушилки. Дьяконов приехал, из сельсовета секретарша. Домовину привезли, венок из еловых веток с десятком цветов ручной поделки. С поля вернулся Савин, он раньше других вошел в этот опустевший теперь дом. Покойника уже снарядили. Постоял, поклонился и, вспомнив мать, едва удержался от слез. Черед неминуемый.
Встретившись у сушилки с Дьяконовым, они потолковали о преставившемся соседе. Сергей Иванович вздохнул.
— Мертвые умолкают, живые работают…
— Одно угнетает: умирает в деревнях больше, чем рождается. Тревожная статистика.
— Наверное, и над этим думают кому положено.
Машина под навесом гудела. Лапинская приставка сработала. Собственно, это была заводская штучка, но отлаживал ее инженер, он немало потрудился, пока гранулы стали получаться. Теперь стало привычным: чуть не все заводские машины приходится отлаживать, когда они попадают в руки сельских знатоков.
— Хоть сам ешь, какие сдобные, — Дьяконов подбрасывал на ладони теплые и аппетитные черно-зеленые комочки. Добрый корм!
Первые полдюжины мешков наполнили немного подгоревшими оковалками. Потом пошли нормальные, они поблескивали маслянистыми боками, пахли хлебом и сухой травой. На поверхности гранул здесь и там желтели засушенные зерна ржи.
Дьяконов все любовался новым для колхоза кормом. Неплохо придумано. Увидев лениво бредущее стадо бычков, он пошел навстречу и протянул передним бычкам машинное изделие. Запах у гранул оказался таким привлекательным, что бычки, сытые свежей травой, все же потянулись, к председательской ладошке и мягко сняли влажными губами лакомство. Жевали, только пена пузырилась.
— Вот тебе и оценка, — сказал совсем довольный Дьяконов. — Концентрат! Полноценный корм. Тут и злаки, и бобовые, и зерно, пусть и недоспевшее. Лучше некуда. Надо послать директору комбикормового завода в Чурово, пускай понюхает доморощенное производство. Мы платим ему за центнер комбикорма сколько? Четырнадцать рублей за центнер, вот сколько. А свой ячмень продаем по восемь. Та еще организация! Теперь кланяться не будем. Наш корм подешевле получится, как думаешь?
— Рубля четыре за центнер, не больше, — подтвердил Савин. — При такой-то организации труда… Ты погляди, как работа идет! Любо-дорого смотреть!
— Много там осталось? — Сергей Иванович кивнул в сторону ржаной делянки.
— Завтра до полудни.
— И все?
— А рядом трава уже на подходе, если погода, конечно, будет.
— Да уж, Самсон-сеногной не отступается, — отозвался председатель. — Так что сушилки поработают, пока не разведрится, на них надёжа. Лапин может уехать? Обойдетесь без него? Уж больно инженер в Кудрине нужон.
— Пусть едет. Управятся. Теперь тут и Архип. Знаешь, а он неплохо взялся, в охотку. Интерес проявляет. Если так пойдет, то мы в Лужках ко времени со всеми работами управимся.
— Значит, повезло нам, а? Поклон Зинаиде! Еще бы одного механизатора в звено — вот это и полный отряд, вот это бы горы своротили. Всех такие молодцы накормят, коль возьмутся. Только не знаю, дозволят ли нам… Тут множество разных проблем и даже толкований рождается у людей, тонких в политике. Фермеры, мол, и все такое… Нарушение колхозов вроде. А я вот не вижу ничего плохого.
Савин промолчал. Слышал всякое о звеньях. Да Дьяконов и не ждал ответа, так, к слову пришлось, и высказался. Звено Зайцева работало в Лужках не первый год, далеко не новинка, кстати, они и не собирались афишировать его, хотя в самом Кудрине потихоньку уже создавали такие же. Если удача будет и в этом году — вот тогда можно с цифрами на руках и заговорить о подрядном методе в полный голос.
Они потихоньку пошли к домам на бугре. Машина уже не гудела, ее остановили пораньше. Все собрались хоронить деда.
Председатель шел и с каким-то тревожным чувством осматривал небо. Еще с полдня там пошли перемены — не понять какие. Облака поднялись выше. Дождь хоть и шел, но редко, наскоками. Ветер зашумел по траве; по верхушкам деревьев. Синицы вдруг защебетали. Вроде к вёдру. Если бы неделю солнечной погоды! Сено без вёдра не заготовишь. Его схватить надо скоро и посуху.
— Слушай, мне тут зятек одну новость поведал, — Михаил Иларионович взял председателя под руку. — Сказал, что из Лужков есть прямая дорога в Поповку, километров пять, так он думает. Но через Званю, там брод имеется.
— Знаю эту дорогу. Пешая тропа, не дорога. Пешком или верхом, а на чем другом не проехать.
— Давай поднажмем, чтобы сделали проект и все такое. Ведь если пять километров, то намного дешевле выйдет, чем через Кудрино.
— Заказать проект легче всего. Строить тяжко. Мост нужен.
— А если паром, не бог весть какая сложность? И тогда прибавим поповскую земличку к Лужкам на правах одного севооборота. Будет восьмипольный, с травами. Прибавка в полста гектаров. Потолкуй с Глебовым, пока он, так сказать, за нас.
— Он в область уехал. Вызвали.
— Не вернулся еще?
— Пока нет. Похоже, будут разбираться. А что? За такую самодеятельность могут и наказать. К чужим во двор забрался.
— К чужим? Кто у нас чужие?
— Да уж «Сельхозтехнику» родной никак не назовешь. У ней свое начальство, оно не любит, если кто в карман залезает. На дыбы встанут! Вернется, узнаем, попал он в струю или напротив.
Их догнал Митя. Был он с головы до пят в травяной резке, шел, волоча ноги, только глаза поблескивали. Не остыл еще от работы. Сказал Савину:
— Гектара два осталось. Потом что?
И только тут поздоровался с председателем.
— Ну, ты даешь, Митя! — Дьяконов обнял его за плечи. — С огоньком! Аж руки чешутся, когда на твою работу смотришь. Так бы и заскочил в кабину, пошуровал, да с песней, с песней! И как это работа на земле и с растениями, животными стала вроде не престижной — ума не приложу? Заскок повсеместный. Проглядели. Все ученых да чиновников готовили. А кланят