— Подою за тебя, — сказала мать. — Пойдешь с дедушкой, он и поможет, и покажет.
Архип стоял у притолоки, на крыльце, затяжно курил и слушал. Не нравилось ему все это. Он в стороне, ничего не решает. И опять целый день врозь с женой. Но промолчал, только крепко ткнул окурком об деревяшку и, потоптавшись, сказал:
— Пройдусь до машины. Косилку надо навесить, попробую под фонарем.
Зина мстительно промолчала. Он ушел, крикнув на подмогу Васю Тимохина. Катерина Григорьевна тихонько вздохнула. Что-то у них в семье неладно…
За полуночь приехал Михаил Иларионович. Все спали, кроме Катерины Григорьевны.
Она помогла распрячь коня, повесила на изгороди сбрую и, когда Савин, по обыкновению, присел на крыльцо, устроилась рядом. Спросила:
— Румянцева с Куровским не встретил?
— Как же. В Чурове. При грозе и молниях.
— И в район успел? Значит, они там приветили тебя?
— Ничего. Поговорили всласть.
— То-то ты опять взвинченный. Вон и щеки до сих пор красные. Расстроили тебя?
— Еще бы! Что с Румянцевым творится, понять не могу. Чем хуже дело в районе, тем чаще его заносит. Готов личную жизнь каждого под контролем держать, скоро в баню по его команде ходить будем, укажет, когда можно и когда нельзя. Дался ему ваш выходной! Мы с Дьяконовым уговаривали и по-хорошему, и криком на крик. Насилу отбились. Ну, а что нервы, так это не в счет.
— К Глебову почему не сходили? Он приехал?
— Нет. Звонил в райком, сказал, что задержится. Тоже, наверное, не сладко после того, что учинил с посредниками. И в области очень разные люди. Одни могут понять. Другие готовы круто обойтись, коль шлея под хвост. В ихнем высоком положении да по нынешним неладным делам только и остается искать, кого бы виновником объявить, да построже, построже… Престиж, этот новый двигатель прогресса. Сказано — сделай, а будет польза или не будет — дело не твое. Приказано — исполни. И доложи. Вот и Румянцев. Приказал объявить ударный месячник, значит, работай, ни о чем больше не думай. А тут, видишь ли, по грибы отправились. Как и почему они свои дни спланировали, его не интересует. Приказ нарушен — вот что главное.
— Наказали вас?
— Сразу на исполком. Мне — выговор за непослушание. Сергею Ивановичу — за слабую воспитательную работу. Уполномоченного нам подсунули для подмоги, раз мы послабление прощаем. И смешно, и грустно.
— Чего смешного-то!
— Именно смешно. Завтра выйдет газета с решением исполкома, а в той же газете сводка о заготовке кормов. Мы там едва ли не на первом месте по району. Кто-то не заметит, а кто-то и посмеется. Ладно, не первый раз. Как-нибудь переживем. Значит, грибов наварили? Митя сам разрешил?
— Сам, сам. Только он не пошел. Как завалился спать, так и не выходил из дому.
— С Архипом они сошлись? Работа у нашего зятька получается?
— Не могу сказать. Не знаю. Замкнулся Архип. Злой какой-то.
— Чем недоволен?
— Думаю, по водке томится. А тут еще-Зина с ним не больно ласкова. — Катерина Григорьевна оглянулась на дверь и, понизив голос, рассказала об оранжевом огнетушителе.
Савин хмыкнул. Покачал головой. И рассмеялся, представив себе переживания мужика.
— Ты ей подскажи, нельзя так круто. К ужину рюмочку надо поставить, чтобы не мучился. Постепенно, глядишь, и отвыкнет. А то ведь сбежит, не догонишь. Это такая болезнь.
Катерина Григорьевна вздохнула и еще тише сказала:
— Странно у них. Зина сама по себе. Архип — тоже. По-моему, не любит она мужа.
— Поздно разбираться, любит или не любит. Трое детей.
— Не любит, — повторила Савина, продолжая свою мысль. — И глаза у Зинки такие, что прямо боюсь за нее. Все чего-то ищет. Так и до греха недалеко.
Они помолчали. Ночь накрепко усыпила небо и землю. Мелкие звезды мигали на очистившемся небе, оттуда ощутимо падал холодок. Остывающие луга рождали туман, он постепенно окутал сперва луг за Глазомойкой, потом и бугор с девятью хатами.
— Поживем — увидим, — Михаил Иларионович поднялся. — Наше дело с тобой какое? Была девушкой — смотрели за ней, блюли. А теперь что? Слюбятся — стерпятся. Пошли в дом. Ты мне чаю сделай, душа просит. Все спеклось за большой день. Горячего чаю!
13
Спать Михаил Иларионович не мог, ужинать отказался. Посидел за чаем с тяжелыми думами, послушал тишину и лег. Слишком много всякого за один только день.
Савин не захотел рассказывать жене о всех перипетиях, чтобы не расстраивать ее. Довольно, что самого лишили того спокойствия, которое просто необходимо в эти напряженные дни, полные сложностей, надежд и опасений. Ведь день вчерашний оказался на редкость тяжелым, неприятным, хотя и начался обычно, без суеты.
Дьяконов и Савин объехали бригады колхоза, убедились, что дело налажено, и поехали в район по делу, о котором говорили накануне.
Оставив свою машину недалеко от исполкома, Сергей Иванович направился к дорожникам посоветоваться, можно ли заказать проект переезда на Поповку. Потом он хотел свидеться со Степаном Петровичем Верховым из «Райсельхозтехники»: хотел купить две заводские зерносушилки для колхозных токов. И он, и агроном не доверяли сегодняшней хорошей погоде, циклон все еще висел над Нечерноземьем, и нынешний ведреный день казался случайным. У Михаила Иларионовича было незаконченное дело в «Сельхозхимии», чей отряд обещался прибыть на убранное поле за Глазомойкой подкормить клевер, эту надежду агронома, но что-то медлил. Заодно Савин намеревался договориться, чтобы сразу после уборки зерновых химики присылали свои машины разбрасывать заготовленный на меже перегной под зяблевую вспашку. Такой договор у них был, но напомнить не лишне. Обычные, в общем, дела, на которые не уходит много душевных сил. Размеренные, самой природой подсказанные дела.
Румянцев сразу «засек» их машину. У него были удивительные зоркость и память на автомобили, глаз просто орлиный, все номера в памяти держал. Как увидел кудринский газик, сейчас, же велел шоферу подскочить. Зычно спросил, кто приехал и зачем. Шофер выскочил и как на рапорте доложил:
— Председатель и главный агроном!
— Где они?
И об этом он сказал. «Райсельхозхимия» располагалась близко отсюда, три минуты хода. Неостывший Румянцев ворвался туда как гром с ясного небушка. Савин сидел с агрохимиком над картограммой земель и уточнял, когда и с каким грузом приедет отряд.
Тут и началось!
Румянцев слишком взвинтил себя по дороге из Лужков. Он не поздоровался, не кивнул даже, а с ходу во весь голос закричал на Савина:
— Стулья протираешь в конторе, а дело намертво стоит! Кто разрешил руководителям выезжать из хозяйства в разгар сенокосной кампании? Командир производства! Почему стоят машины в Лужках? Почему народ грибами балуется да спит в ясный день, когда травы некошены? Я спрашиваю тебя, Савин. Ты что, сорвать решающую кампанию задумал?
И все в таком роде.
Савин побледнел, как-то слишком неторопливо встал, отодвинул стул, чтобы не мешался, и сделал шаг навстречу Румянцеву. Не спуская с него странно заблестевших глаз, тихо спросил:
— Что это вы раскричались, Иван Иванович? И почему я для вас «ты»? Мы оба коммунисты, только нелишне напомнить вам, что, когда я вступал в партию, вы еще мальчишкой по деревне бегали. Как вы смеете унижать меня, старшего по возрасту и по партийному стажу? Еще одно бранное слово, и я перестану разговаривать с вами. Вы совершенно потеряли чувство меры, что не к лицу руководителю.
Савин был на голову ниже внушительного председателя, но его решительный отпор, его справедливый и резкий голос возымели действие. Румянцев шумно выдохнул и вроде бы уменьшился размером. Гораздо ниже тоном, но все еще с нотками неутихшей страсти перебил:
— Да вы бетонную стату́ю в парке и ту выведете из терпения, спрыгнет и убежит отсюда, не то что человека! Объясни ему, Куровской.
И сел верхом на подвернувшийся стул.
— Не стату́ю, Иван Иванович, а ста́тую, — не удержавшись, поправил Савин и словно бы перестал замечать Румянцева. — Что случилось, Павел Петрович? — И обернулся к Куровскому.
— А то, коллега, что в Лужках, откуда мы сейчас приехали, ни одного человечка на сенокосе не обнаружено. Сам Зайцев изволят почивать, все другие отправились по грибы. Это исчерпывающее пояснение мы получили от Екатерины Григорьевны, вашей супруги.
— Ну и что? — уже с вызовом ответил Савин.
— За такое безделье вы простым внушением не отделаетесь, Савин! — с высокой запальчивостью крикнул Румянцев. — Вам известно решение исполкома об ударном месячнике? Или оно не для вас писано?
Теперь он говорил с агрономом на «вы».
— Мы неуклонно выполняем это важное решение. Когда и как работать — исполком не решает и решить за весь район никогда не сможет. Исполком дает задание. А время работы и приемы труда определяет коллектив. И когда спать, и кому по грибы ходить — это решают в звене, в бригаде, в каждой семье, а не в исполкоме. Вы утрируете свое же собственное решение.
— Все! — Румянцев решительно поднялся. — Через час вместе, с Дьяконовым извольте быть на экстренном заседании исполкома. Потолкуем на коллективе об этих событиях.
И вышел. Куровской тронулся было за ним, но остановился, хотел, еще что-то сказать, раздумал, безнадежно махнул рукой и бросился догонять шефа.
В комнате районного агрохимика стало очень тихо. Савин задумчиво уставился в окно. Агрохимик все еще стоял за столом, привалившись спиной к оштукатуренной стенке. Неожиданно Куровской вернулся, остановился около дверей и произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Вот как бывает. А все его неуемная горячность. Сам бог-громовержец…
Ему не ответили. Савин смотрел в окно и щурился. Сердце у него колотилось неровными толчками. Экстрасистолия — так называют этот недуг врачи. Не надо высоких нервных перегрузок, живите спокойно, говорят они. Советовать легко… Недавно в одной из газет была занятная статейка. В Швейцарии, кажется, создали электронный аппарат, вроде часов с браслеткой на руку. Пойдет сердце вразнос, тотчас нажимай кнопочку в аппарате — и через минуту ритм как у молодого спортсмена во время сна. Не мешало бы колхозным руководителям раздать подобные приборчики.