На этот день Митя запросил для отвоза зерна только одну автомашину. Она пришла, но за комбайнами не сразу потянулась. Пока там настроятся да пока пройдут первый круг… Шофер болтался около тока, подметенного, чистого, как пол в хорошем доме. Дед Силантий с лицом строгого коменданта то брался за метлу и сметал невидимый сор, то перекладывал горку мешков и завязок, то вразумлял машиниста-наладчика из «Сельхозтехники», у которого все что-нибудь, не получалось.
— Помни, Степка, поначалу у нас пойдет семенное зерно. С им ухо востро! Недосушить нельзя. Пересушить, обратно же, на погибель. Всхожесть исчезает. Следи за прибором в оба, потому как семена дорогие, «харьковские» называются.
— Что это мы с Украины везем? Своих уже нет?
— Не везем, непонятная твоя голова! Сорт с таким названием, его мы много лет сеем и собираем урожай. Разводят под Москвой, и дадено нам как передовому хозяйству на предмет окончательного разведения.
Сушилка работала на тихом ходу, из ее утробы выкатывалась струя сухого, горячего на ощупь воздуха.
С поля вдруг прилетел тонкий голосок сирены. Шофера так и подбросило. Он сиганул в кабину, дал газу, прошел тараном через воду, но на той стороне забуксовал. Взвыл мотор, из-под колес полетели ошметки грязи. Вырвался и уже на первой скорости пошел берегом Звани к зовущему комбайну. Второй еще стоял.
Привычно и метко подрулив под шнек, шофер с любопытством вытянулся с подножки кабины. Ну, вывалят сейчас зеленую кашу!..
К его удивлению, в кузов полилось довольно чистое зерно. Оно не шелестело приятной для уха сухостью, как бывает в настоящее лето. Но зелени среди зерна угадывалось ее так уж много. И только внимательно посмотрев на высокую, до колесных осей, стерню с такой же высокой травой, парень понял хитроумного Митю. Тот уже озабоченно выключил шнек, уселся и тронулся дальше, а шофер спрыгнул с подножки и пошел следом, как раз по буроватой и редкой полосе обмолоченной соломы. Она лежала с половой поверх стерни.
В этой стерне кое-где оставались колосья, те, что слишком уж прилегли к земле. Потери, конечно. И наблюдательный парень понял: комбайнер пошел на потери сознательно. Лучше потерять два-три центнера на гектаре и взять двадцать чистого зерна, чем смешать все двадцать три в хлипкую кашу, которую комбайн не промолотит, а сушилка не просушит. Понял и тут же хмыкнул: поймет ли такой ход начальство?..
Вернувшись на ток и поставив самосвал, как приказывал механик — против ковшей погрузчика, шофер глянул в сторону Лужков. С бугра спускалось несколько женщин, все одетые по-рабочему, оживленно веселые. На ток, работать.
Загудел подъемник, зерно тяжелым ворохом вывалилось на пол. Не дожидаясь зовущего голоса сирены, водитель поехал к комбайну. Еще издали увидел: на делянку потянулся и второй комбайн. Теперь будет ему работы…
Удивительно, как просто и хорошо началось! На первой скорости, можно сказать — куриным шагом, комбайны обошли краем все поле. Зерно вымолачивалось прилично, самосвалу указали два места, где он может забирать зерно от обеих машин, чтобы меньше топтать сочнозеленую стерню. Около Мити и Вени стояли Архип и Вася. Сменщики. Часто они сходили вниз, чтобы счистить ножи хедера и делитель от липкого осота и посмотреть, много ли невымолоченных колосьев в соломе. Были такие, все-таки поле влажное, но ничего другого сделать они не могли. Разве что стоять и ждать у моря погоды? А если долгий дождь? Словом, моторы ревели, молотилки с трудом прорабатывали ворох. Попробовали было прибавить скорость. Не получилось, колеса плохо шли, еще глубже продавливали мягкую землю, и тогда молотилка захлебывалась.
Митя уже дважды усаживал своего сменщика за руль, подсказывал, как держать хедер. У него от напряжения болели и руки, и глаза. Вася нервничал за рулем, стерня позади оставалась волнистой, как зыбь морская. У Архипа шло лучше. Поопытней да и посильней Васи. И собственная гордость заговорила: хотел реабилитировать себя за «огрех» в Поповке.
Работали дотемна. И скосили, по прикидке Мити, около десяти гектаров. Неплохо. С поля ехали в кузове самосвала, на зерне. И все время пересыпали из ладони в ладонь ржаные зерна. Крупные, полные, но мягкие, легко перекусываются на зуб. Спелые, в общем. А это самое главное. Значит, вовремя начали.
На току при ярком свете фонарей вороха казались огромными. Частично зерно уже успели высушить и затарить в мешки. Готовое для отправки зерно на зубах похрустывало. Такое можно хранить. Хлеб родился! Хлеб пошел! Несмотря на дождь! Высокие голоса женщин перебивали гудение сушилки и транспортеров. Пришли все, даже Марина. И Матрена Павловна с дочкой Лизой. Как говорится, вся деревня.
— Ночью тебе придется работать, — Митя положил руку на плечо машиниста. — Ворох быстро согревается, весь надо обработать.
— Я что? Я буду. А вот бабы… У одних детишки, у других коровы недоены…
— Попеременки сработают.
Приехал Михаил Иларионович. Еще от плотины он увидел яркий свет на току. Орлик потянул было к дому, но Савин завернул его левей и прямо на ток. Увидев гору зерна, он испуганно шагнул к горе. Первое зерно нового урожая. Сырое зерно. И такие вороха успели… Сырое? Он сунул руку по локоть. Нет, холодное. Набрал горсть из мешков. Это вовсе сухое. И с горечью вспомнил, что они так и не смогли построить в Лужках даже небольшое хранилище для семян. Опять возить в Кудрино, а через три-четыре недели — назад, к сеялкам.
— Сколько тут, Митя? — спросил он, кивнув на зерно.
— Кто его знает. Гектаров десять скосили.
— На ночь глядя… — Савин все-таки боялся за сырые вороха.
— За ночь разберем и высушим. Вон нас теперь сколько! Это не в прошлом годе, когда трое вкалывали.
Домой отпустили только Марину, Лизу и Настёну. Другие сбегали подоить коров и наскоро поесть. Работали, не разгибаясь. Темного времени в этом месяце немного, скоро и светать стало… Веня уходил поспать часа на три, Митя — и того меньше. Только на рассвете, когда с неба опять закапало, он тяжко вздохнул и уснул прямо на ворохе, поняв, что косить с утра не придется.
Архип тоже не уходил с тока. С Зиной он почти не разговаривал, она посматривала на мужа с едва заметной усмешкой, щурилась и, видимо, злилась, но горячий ужин все же принесла и села рядом, молча наблюдая, как он ест. Архип не подымал глаз от миски.
— С утра опять на комбайн? — спросила она.
— Папаша приказали ехать в Поповку. Под рожь пахать. Как речку на гусеничном перееду, не знаю. Да еще с плугом.
— Один поедешь?
— С Васей.
— А чего же молчал? Вам еду надо, постель и все другое. Ты уж больно сердитый, дружочек, дело твое, конечно, но о заботе такой жену предупреждать надо.
И, сердито поднявшись, пошла к дому.
Любой крестьянин в этих краях знал, как важно для озимых хлебов, чтобы пораньше вспахали поле, чтобы успело оно осесть за те считанные дни, когда подойдет срок посева. От зерна, какое оно придет к этому сроку, очень многое зависело. Свежие, только что убранные семена ржи еще спят, зародыш в них вроде недоношенного младенца, слаб и немощен. Быстро и аккуратно подсушенное и хотя бы две-три недели выдержанное на свежем воздухе, это зерно обретает зрелость и силу, хорошо прорастает в почве и уходит в зиму раскустившейся зеленью. Тогда ни морозы, ни бесснежье уже не страшны славной нашей культуре, десять веков кормящей едва ли не половину отечества.
Но если у крестьянина, агронома, председателя колхоза и было намерение оставить на семена зерно с первого намолота, то руководителям районов и областей с не меньшей страстью хотелось как можно скорей начать продажу хлеба, чтобы видеть свой район на первых строках уборочной сводки, убаюкать себя и вышестоящих похвальной оперативностью. На этом самом месте десятки лет шла и все еще идет упорнейшая схватка характеров. Часто в ней побеждает не разум, не опыт поколений, а волевое решение. Первое зерно под звуки марша увозят на элеватор. А сеют тем, которое только что из бункера. И собирают на другой год по восемь центнеров вместо двадцати с гектара. Короли на час. Вали на погоду!..
Савин, побывавший на Митином поле с утра, вернулся озабоченным. Потери увидел. Никуда не денешься. Но не потерь боялся агроном; с травой и соломой полегшие колосья так или иначе окажутся в кормах. Бычки слопают за зиму и солому, и колоски, словом, добро не пропадет. Боялся он проверки, которую район устраивает в первые дни жатвы, сурово и гласно наказывая за малейшие недостатки. Так сказать, для профилактики. Что, если нагрянет Куровской? Уж тогда он отыграется за поражение с гранулами. Да и Румянцев, поди, обрадуется: выговора им с Дьяконовым так и остались условными. Новый промах мог обернуться полновесным наказанием.
Мите он сказал, не объяснив причины:
— До полудня, пока сыро, ты запряги свой луговой комбайн и уложи все жнивье по скошенному. Валки подвялятся, тогда пустим пресс-подборщик. Прекрасный корм для стада, верно?
— Я хотел позже. Сыровато для тюков, кабы не согрелось.
— А вентиляторы? Теперь мы умеем!
Они обменялись взглядом. И поняли друг друга.
Мешков на току уже не хватало. Сушеное зерно стали расстилать по твердому току. Ворох к утру намного уменьшился. Сушилке на час-другой, но механик уже с ног валился. Ему дали поспать.
Самосвал нагрузили первой партией семян, Савин забрался в кабину. По дороге спросил шофера:
— Кому-нибудь говорил о жатве в Лужках?
— Сергею Ивановичу. И все. — Он хитро улыбнулся. Учен.
— И дальше помалкивай. Держи к амбарам. Сгрузим, возьмешь пустые мешки, и поедем обратно. По-быстрому. Я только в правление схожу.
Агроном имел основание избегать огласки. Заяви, что жатва началась, тотчас взыграет пресса, а там потребуют везти зерно на продажу, чтобы «не делать разрыва между скошенным и проданным». А почему, собственно, и не сделать разрыва для подсушки? Борьба «за первую квитанцию», когда-то сыгравшую свою роль, ныне выглядела наивной хитростью, однако принцип все еще держался, как некий амулет, выдающий ее носителю превосходство над другими.