зговор о сепараторе, который так и не могла достать, кого только не упрашивала. Вот и у Матрены Павловны корова появилась, вся нагрузка на один савинский сепаратор.
Уже вовсю сыпался лист с кленов и дубов, ясени стояли голыми и беззащитностью своей вызывали жгучее желание укутать их чем-нибудь. Вода в Глазомойке отяжелела и стала на удивление прозрачной, как слеза ребенка. Тишина стыла над полями и лугами. Озимь покрыла поля, рожь вышла крепенькой и обещала добро. Редкие грачи ходили по зяби, деловито рылись в стынущей земле. Митя просыпался теперь несколько позже обычного. Трактор гремел только на одном поле, где Вася перепахивал картофельник. Все лужковские мужики перестали наконец бегать с озабоченными лицами и как-то незаметно для себя сменили шуструю пробежку на степенный шаг.
По утрам над семью избами подымался белый дымок, и на улице пахло березовым духом. Два дома стояли холодными: Савина-младшего и крайний, который ничей. Хозяйки перешли от летних кухонь к русским печам. В сенях, во дворах сушились вязки из луковиц и застарелого укропа. Пахло хреном и чесноком. Стучали в корытах резаками — солили капусту, бегали друг к другу советоваться, какие яблоки класть в бочку и сколько. И хороша ли будет в этом году морковь, если хранить ее без песка.
Скоро Вася пересел на колесный МТЗ и стал пахать опустевшие к этому дню огороды. Тут требовалась ювелирная техника, он упражнялся как мог, стараясь выпахать углы и закоулки, чтобы меньше копать лопатами. К счастью, у него это получалось.
Где-то в начале октября на попутной машине, которая отвезла последних бычков, в выселки приехали две женщины из правления, бухгалтер и плановик. Они пошли к Мите. Ленушка приняла их, усадила пить чай. После чая они приняли от звеньевого его картоночки с записями рабочих дней по месяцам и стали считать заработки каждого.
— Сколько же в этом году у нас «диких» побывало? — Митя называл этим курортным словом шефов и всех, кто работал со стороны.
— Много, Дмитрий Игнатьевич, — сказала плановик. — Более прошлогоднего чуть не вдвое. Порядочно пятерок мы у тебя вычтем, не обессудь. До двух тысяч рубликов.
— Ну и ладно. Зато мы против того года и урожая вдвое больше получили.
— Да уж и вам останется, — почему-то недовольно пробурчала бухгалтерша. Она всегда обижалась, когда приходилось выплачивать много денег.
Гости познакомились со всеми записями. Еще до их приезда Митя сказал каждому члену звена, сколько у того или другого рабочих дней. Споров не было, точность Митину знали. Тут же по этим записям и деньги выдали, не за весь год, а за три, что ли, летних месяца. Пятерка в день, основная зарплата. Вышло не много. У кого четыреста, у кого триста рублей. Лиза с мамой, Катерина Григорьевна и Ленушка, выходившие от случая к случаю, получили по полтораста. Тоже деньги.
— Зато уж премию в конце года вы огребете, — не удержалась бухгалтерша. — Мы прикидывали. За одну картошку звену тысяч двадцать причитается. А еще зерно, мясо, корма. Богато заживете!
Женщины прихватили в Лужки и почту. В районной газете крупно и торжественно писали о выполнении районом плана по зерну и картофелю, а ниже, после скромного «вместе с тем», — о неполной заготовке кормов и низком их качестве. В областной все еще сверкали молнии в адрес «отдельных» районов и хозяйств, где затягивают пахоту зяби и не полностью оценили значение органических удобрений. Но статьи уже шли без того эмоционального заряда, который был летом и осенью. Словно забота о земле заканчивалась вместе с уборкой урожая.
Зина отвезла Бориса и Глеба к матери в Кудрино, где уже жила Катенька, и, вернувшись, вдруг загорелась ехать с Архипом в Поповку. Он заупрямился:
— Чего тебе там?
— А тебе? — не менее наступательно отрезала она.
— Я печку не доложил. Одна мужицкая работа.
— Помогу тебе на мужицкой работе. Жена все же.
— Сам обойдусь, — буркнул он.
Тогда Зина сделала руки в боки и, прищурившись, запела:
— Уж нет ли у тебя в той Поповке какой-нибудь крали, Архипушка? Больно упрямо ты отговариваешь!..
— Кикимору болотную присушил…
— Ну и как она? Половчей меня, поди?
— Да ладно, взялась за свое! Поезжай. Спать там не на чем.
— Возьмем отсюдова, как положено. Дача, она и есть дача. Со всеми неудобствами, окромя природы.
Нагрузила она всякого-разного полну телегу. И керосин с лампой не забыла, отыскала на чердаке, ведь ламповое стекло теперь не купишь, поскольку деревни у нас в основном электрифицированы. А где нет электричества, их и за деревни можно не считать. Чтоб не мешали статистике.
Река Званя в затишке у берегов уже ледком прозрачным взялась, воды совсем мало, за три месяца три малых дождика вылилось, видать, после летней воды никаких запасов в облаках не осталось. Так что переезжали реку легко, только на тот берег телегу подталкивали, коняке не под силу. Ну, а как выбрались, там уже краем леса хоть песни пой, дорога по окрепшему песку как по асфальту.
Поповка издали пугала чернотой стен и могильными провалами окошек. Зина даже сжалась, когда подумала, как можно жить в лесной глухомани да слушать печальные совиные крики. Но когда пригляделась, ничего особенного. Архипов дом на высоком фундаменте стоял крепко, двери-окна были, даже замок врезан, муженек расстарался. И печка была, это он для отвода грешил, будто неисправна. И кровать на месте, сено в матраце. Столик само собой. Ну, и чистота — это уж ее забота. Наведет и чистоту, раз приехала.
Зина принялась раскладывать добро, затопила загнетку, обед наладила. И сама удивилась: чего это она устраивается здесь, когда и в Лужках привольно? Ее муженек топором тюкал во дворе, ворота подправлял, а зачем ему ворота, коль скотины тут никакой, ихняя Пеструха под руки Настёны на эти дни передана. Настёна мастерица, она и творогу, и сметаны наделает, хоть на базар потом вези.
К вечеру Архип наломал по-за огородами веток бересклета и снежной ягоды, в избу протиснулся с большим букетом.
— О-о! — удивленно запела Зина. — А у меня и поставить не во что.
— Пойдем, Зинуха, поклонимся там.
И только тут поняла она, кому букет, заторопилась, влезла в цветастую свою курточку, платок на голову — и вышла. Архип разделил цветы, половину ей отдал, и так, в тишине лесной поляны, проследовали они до кладбища. Положили цветы, стесняясь друг друга, перекрестились, поклоны отвесили и пошли назад. В тепло и уют, где над крышей тихо вился дымок.
Вечером, перед сном, вышла на улицу, прислушалась, оглядела молчаливый лес, послушала удивительную тишину. И вдруг заплакала… Непонятно отчего. Уж очень красив и величав был этот мир.
Робкий рассвет застал их спящими. Крепкая Зинина рука по-хозяйски обнимала Архипову не больно мускулистую грудь.
Она открыла глаза и осторожно сняла свою руку. Глянула на окна. Из них лился ровный белый свет. Спустив ноги, Зима босиком подошла к окну и ахнула. Земля, спорыш под окнами, лес, черемуха сбоку — все было белым-бело.
— Ар-хи-ип! — запела она вполголоса. — Ты глянь, что делается: зима пришла!
21
Этот день запомнился.
Восемнадцатого декабря в Лужках проходило выездное бюро райкома партии.
Народу приехало семь или восемь человек. И своих собралось двенадцать, только Марина осталась в Кудрине да Потифор Кириллович пришел без сеструхи. Места у Савиных хватило, расселись, и тут «Павел Буре» отбил дважды, напоминая об обеденном времени.
Появились самовар, закуски, свежий хлеб, который все еще пекла в своей печи мастерица Настёна. После магазинного этот каравайный своим духом дразнил аппетит, да и вкусный был, чего там говорить. Так, по крайней мере, оценили его гости.
Глебов речь сказал. Дело, оказывается, вот какое: звено Дмитрия Игнатьевича Зайцева по урожаю зерна, картофеля и травы с гектара завоевало первое место в районе. «Благодаря, как выразился секретарь, дружной и слаженной работе коллектива, широкому и действенному соцсоревнованию», звено перевыполнило свои планы, оказало существенную помощь колхозу, который тоже справился с заданиями года. Бюро райкома, верное лозунгу «честь — по труду», награждало лужковское безнарядное звено премией в сумме пятьсот рублей и почетной грамотой Чуровского райкома и райисполкома.
Красивая грамота и конверте красненькими были переданы смущенному Мите за столом при шумных хлопках.
Все это выглядело трогательно и чисто, кажется, только Зина усмехнулась, когда услышала о «широком и действенном», уж такие у нее зловредные бабьи извилины скрывались в голове, чтобы шутки отмечать. Митя вышел из-за стола, поблагодарил и огляделся, куда бы положить грамоту и конверт. Положил повыше, на черный футляр «Павла Буре», приобщив на короткое время этого выходца из девятнадцатого века к реальностям конца двадцатого.
Ну, а после того загремели тарелками, начались разговоры на всякие темы.
Опять дернуло Зину отыграться за давнее. А может, и случайно получилось, но только подняла она миску с грибами — и к Румянцеву:
— Откушайте, Иван Иванович, не магазинные, а нашенского домашнего приготовления.
Савин с опозданием дернул ее за кофту, Зина и бровью не повела, стояла над председателем райисполкома и помогала ему перекладывать скользкие грибочки на тарелку. Все как-то попритихли, а Иван Иванович слегка в лице изменился, сжал губы в тонкую полоску. Он кивком поблагодарил хозяйку и, не поднявши глаз, попробовал.
— Хороши ли? — Она все стояла за его спиной. Ну ведьма ведьмой!
— На комплимент напрашиваетесь, Зинаида Михайловна, — Аркадий Сергеевич бросился на выручку Румянцеву, чтобы потушить назревающий скандал. — Конечно, грибочки первый сорт, что и говорить.
— В самое время собирали да варили. Это молоденькие маслята, их чуть упустишь, и уже совсем не то, — сказала Зина и, к общему облегчению, отвалила от Румянцева с нежнейшей улыбкой на красивом лице.
— Твой черед, Митя, выдай речь, — весело сказал Дьяконов, будто ничего такого и не произошло.